— Я перестала пить таблетки сразу, как ты сделал мне предложение, — сознается Ольга, глядя на Рэма. Мне даже кажется, что злость подействовала на нее отрезвляюще, во всяком случае, она больше не «промахивается», когда переводит взгляд с меня на Рэма. — Хотела наверняка тебя привязать. Знала, что ты захочешь переиграть, потому что испугаешься потерять свою драгоценную свободу. Ну, что ты так смотришь, как будто я сказала что-то кошмарное? Я взрослая женщина, Рэм, я имею право на семью.

— И поэтому сделала аборт?

— А зачем мне ребенок от инвалида? — с каким-то особенным цинизмом говорит она. Не отрицает, не юлит. В эту минуту мы с ней в чем-то даже похожи: обе доведены «до ручки», ни одной из нас уже нечего терять. — Я хотела вернуть мужчину, а не половину тела на двух колесах.

Мне хочется залепить ей пощечину, но смысла в этой злости уже нет.

— Пойдем отсюда, — говорит Рэм куда-то мне в макушку. — Или я ей шею сверну.

Странная штука жизнь. Я не хотел ребенка, не хотел становиться отцом, не видел себя человеком, который в состоянии искренне насладиться присутствием в своей жизни ребенка. Меня порядком потряхивало от перспективы в ближайшем будущем стать папашей, который носится с орущим младенцем, меняет подгузники и должен делать вид, что тает от умиления, когда безмозглый кусочек плоти пускает слюни или пачкает ползунки.

Но слова Ольги меня зацепили.

По дороге домой, я молча сижу на заднем сиденье, держу Бон-Бон за руку и смотрю в окно, почему-то думая о том, какого цвета глаза могли быть у моего ребенка. Наверное, темные, как у меня. Меня меньше всего волнует, что он был бы плодом скрещивания моих генов с Ольгиными, мне плевать на то, что он был бы от нелюбимой женщины. Я бы любил его за двоих. Да, я долбанный эгоист, придурок и бессердечная тварь, но я бы нашел тысячу способов, чтобы отобрать его. Законных и не законных способов — срать я хотел на эту ерунду, если бы на кону стояло счастье и крепкая психика моего ребенка.

Но Ольга его убила. Я наводил справки в женской консультации, куда Ольга стала на учет: беременность была настоящей и по срокам ребенок в самом деле мог быть моим. Теперь мне никогда этого не узнать, но, объективно, она никогда не давала повода думать, что ходит «налево». Или я просто убеждаю себя в этом, чтобы противный едкий голос не ерничал, мол, какой же я баран, если убиваюсь по подкидышу.

— Рэм, мне жаль, — говорит шепотом Бон-Бон, придвигаясь ко мне.

Улыбаюсь, обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Мне нужно разделить с ней свое тепло и взять взамен немного ее. Легче не станет, но я чувствую себя приятно согретым

— Я был бы плохим отцом? — спрашиваю, когда мысли немного приходят в порядок.

— Что?! — Она чуть не взрывается от искреннего возмущения. — Ты будешь идеальным папочкой, мой Цербер.

— Я не хотел ребенка, малышка, — признаюсь с печальной ухмылкой, — а сейчас мне херово из-за того, что часть меня использовали и вышвырнули, словно мусор. Как отходы?

Вижу по глазам, что Бон-Бон разделяет мои мысли. Мне даже не нужны ее слова, чтобы убедиться в этом.

— Через пару лет, если захочешь… — говорит она тихонько, когда я задумчиво рассматриваю ее губы. — Я бы хотела большую семью. Троих точно.

— Совсем недавно кто-то замахивался на целую футбольную команду, — подшучиваю я.

— Это программа максимум, — с серьезным видом отвечает Бон-Бон. И даже задумывается, что-то подсчитывая в уме. — Если мы начнем через три года, и я буду делать небольшие паузы в карьере, то…

— Давай пока остановимся на трех, — аккуратно перебиваю я, притягивая свое привыкшее все и всегда анализировать сокровище так крепко, как могу, чтобы не причинить ей боль.

Как, оказывается, мало нужно, чтобы мысль «дети — это унылый отстой» трансформировалась в «а почему бы и нет?»

— Согласна на трех, — не упирается она и я чувствую себя абсолютно счастливым.

На крыльцо я поднимаюсь медленно, с идиотским костылем, но зато своими ногами, без коляски. Стоило посидеть в ней несколько дней, и я вдруг понял, сколько силы воли к жизни нужно людям, которые потеряли способность ходить. Может это прозвучит малодушно, но стань я настоящим инвалидом, понятия не имею, как бы справлялся с этой проблемой. Даже вынужденное притворство висело надо мной, словно проклятие.

— На два слова, — говорю я Владу, когда мы заходим в квартиру, а брат остается за порогом. — И нечего делать такую рожу, словно ничего не случилось.

Влад морщится, но заходит. Пока Бон-Бон быстро готовит кофе, мы располагаемся на диване.

— Ты мне чуть жизнь не испортил, — шиплю я со злостью. — Не будь Ени в ладу со своей головой, уже бы ускакала к маме, а мне потом доказывай, что не козел.

— Слушай, я правда не знал, что все так будет. — И ни капли сожаления в голосе. Узнаю братца: я хоть и был с детства засранцем, но хоть пакостил открыто и не лепил из себя святошу, а Влад всегда был прилежным и тихим… омутом с чертями размером с Годзилу.

— Без меня начали? — строго спрашивает Бон-Бон, расставляя на столике тарелки с закусками. Понятия не имею, как ей это удается, но моя жена, кажется, всегда и ко всему готова наперед: будь то визит нежданных гостей или конец света. — Я хочу знать все подробности. Все подробности, — выразительно подчеркивает она.

— Да нечего рассказывать.

Хмм… А вот это что-то новенькое, потому что Влад, хоть и не любитель хвастать своими похождениями, но уж о девушках, на которых запал, скрывать бы не стал. А тут не просто девушка — а целая жена. Еще и та, которая думает, что он — это я. Почему-то мне не по себе от мысли, что он будет трахать мою бывшую подружку. Как-то это… противоестественно.

— Я жду, — только и говорю я, — и учти: либо ты расскажешь правду, либо я отделаю тебя свои костылем так, что женушка не узнает.

— Слушай, она от меня сбежала, — сетует Влад, и выглядит при этом искренне расстроенным. — Я хрен знаю, где ее искать. По адресу, который она указала, проживает полуглухая полуслепая бабулька — божий одуванчик, которая знать не знает никакую Машу Скворцову.

Я копаюсь в памяти, пытаясь вспомнить кого-то с таким именем, но это бесполезно. Будь она Эльвирой или Аминой я бы наверняка запомнил, а уж Машу да еще и Скворцову — маловероятно.

— Или ты рассказываешь, как есть, или, — моя малышка несильно бьет Влада по руке, которую он уже третий раз за последнюю минуту сует в вазочку с оливками, — поедешь домой голодным и без моей помощи.

Влад смотрит на нее с видом приговоренного к казни на электрическом стуле через повешение. Что-то прикидывает, морщится, словно внутри него борется куча противоречий, и, наконец, сдается.

— Да она сама ко мне в баре подсела, — говорит нехотя, при этом старательно избегая смотреть мне в глаза. — И сразу: я знаю, ты Роман Даль, я видела тебя на выставке в прошлом году, ты оставил мне номер, но я его потеряла. В общем, ничего такого.

— На выставке? В прошлом году? — Бон-Бон складывает руки на груди и хмурится, всем видом давая понять, что теперь эстафетная палочка разговора в моих руках и лучше бы мне не юлить. Моя молодая женушка слишком умна, чтобы ревновать к событиям годичной давности и тем более к девушке, чье имя и внешность даже не отложились у меня в памяти, но мне почему-то все равно не хочется ничего ей рассказывать. Тем более, что и рассказывать-то особо нечего.

— Да я раз пять-шесть в год бываю на всяких выставках по всему миру, — отмахиваюсь я, — мало ли с кем могу там пересекаться. Тем более, у меня всегда с собой куча визиток, сами понимаете — работа, контакты, связи.

Бон-Бон кривит губы и даже не сомневаюсь, что как только за братом закроется дверь, меня ждет выволочка. Пусть и полушутливая, но я уже весь в странном предвкушении. Господи, ну вот как сдержаться и не устроить ей брачную ночь в перерыве между раундами Боя подушками? С ногой в гипсе это будет, мягко говоря, тот еще цирк, но, говоря по правде, держаться больше нет никаких сил. Если бы не Ольга и устроенное ею неприятное шоу — точно бы лопнул от переизбытка нереализованного желания.