По пути к Адаму корю себя за совестливость, отзывчивость и непонятливость, потому что полчаса назад меня откровенно послали, а я лезу дальше. У широкой двери останавливаюсь и буравлю взглядом деревянную поверхность. Почему-то перед глазами мелькают кадр за кадром того, как Адам пытается дотянуться до таблетки, как разливает воду и…

Навязчивые мысли ни к чему не приведут, поэтому толкаю дверь и вхожу внутрь.

Мужчина лежит все так же неподвижно. Теперь мои глаза быстро привыкают к темноте, я подхожу к столу, ставлю на него столик для завтраков, а потом огибаю кровать, присаживаюсь и начинаю собирать таблетки.

— Оставь и уходи!

Молчу и продолжаю делать то, что начала. Судя по тому, что бутылка с водой не открыта — таблетку от жара он так и не выпил.

— Ангелина, мать твою, оставь это все и выйди из комнаты!

Вторая фраза пробирает до костей, но и ее я игнорирую. В доме нет никого, кто бы ему помог, а дать ему возможность умереть — подставить себя и всех, кто был в этом доме. Кто знает, где он получил ранение, и не обвинят ли в этом меня.

Сложив блистеры в коробку, кладу ее на стол, беру упаковку в руки и выдавливаю несколько таблеток от жара в руку. Открываю воду и протягиваю ладонь Адаму.

— Выпей, тебе станет легче.

— Мне вызывать охрану? — он усмехается. — Они мигом выведут тебя отсюда.

— Вызывай, — киваю и кладу таблетки на столик. Туда же ставлю и открытую бутылку с водой. — Ты забыл, что у меня теперь есть телефон? Как только ты позвонишь охране, я тут же достану его и вызову скорую. А потом — полицию.

Конечно же, я лукавлю. Телефона у меня с собой нет. Он остался в комнате.

— Волнуешься? Или боишься?

Мне почему-то не нравится его будто угасающий, вялый голос. И присвист, который говорит о высокой температуре. Не раздумывая, подхожу ближе, прикладываю руку к его лбу и тут же одергиваю.

— Выпей таблетки, Адам. Пожалуйста.

На глаза наворачиваются слезы. Мне становится страшно от того, что Адам сдается и не хочет ничего делать. Я нахожу лишь единственное объяснение — у него высокая температура и он не соображает, что делает. Об этом не хочется даже думать, потому что по-хорошему ему бы сделать укол, но я не умею.

Сама не знаю, как мне удается уговорить его открыть рот и запить таблетки водой, но он это делает. После отворачивается и даже не смотрит в мою сторону, закрывает глаза. Суп стынет, мой обед — тоже, но сейчас как-то не до этого. Я наблюдаю за Адамом и, кажется, даже прислушиваюсь, дышит ли он.

Через минут десять его начинает пробирать озноб. До меня доносится стук зубов и прерывистое дыхание, будто он пытается согрется. В полутьме открываю шкафы и ищу плед, но нахожу лишь теплое махровое одеяло.

Еще лучше.

Накинув его на мужчину, принимаюсь подбивать края под массивное тело. Адам что-то рычит, но я его не слушаю, так как сейчас нужно помочь ему согреться. Еще минут десять уходит на то, чтобы он перестал дрожать. Когда я касаюсь его лба рукой, тот уже прохладный.

Выдыхаю.

— Ты… те… тебе нужно было оставить меня, — Адам продолжает умело играть в героя.

— Да, конечно, — отшучиваюсь, — в другой раз обязательно так и сделаю, а сейчас тебе нужно поесть.

— Ты собираешься меня кормить?

— Ты видишь здесь еще кого-то? — стараясь не показывать смущение, произношу я и стаскиваю с него верхнее одеяло. — Давай, ляг поудобнее, я покормлю тебя бульоном.

— Почему бы тебе просто не пойти к Родиону?

— Потому что он не голоден и сейчас мирно спит. Послушай, — вздыхаю, — мне есть, что тебе сказать, я в бешенстве после всего, что случилось, но не думаю, что пока ты при смерти у нас получится поговорить. Павел сказал, что тебе нужно набираться сил. Одного сна недостаточно, нужно поесть, Адам.

Он тяжело вздыхает, но не прогоняет меня, и я решаю, что это хороший знак. Суп едва теплый, но не холодный, поэтому решаю не бежать и не подогревать его еще раз. Собираю всю волю в кулак, сажусь рядом с Адамом на постель, беру ложку в руку и натыкаюсь на его пристальный оценивающий взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты что и правда решила кормить меня из ложки?

— Адам…

— Помоги мне чуть подтянуться и тащи свой столик сюда, с рук, как инвалид я есть не буду.

Я поджимаю губы, потому что желание бросить все, поставить тарелку с супом и оставить его, слишком сильно. Вместо этого я лишь киваю, откладываю бульон и помогаю подтянуть его чуть вверх. Беру столик с едой и кладу его так, чтобы Адаму было максимально удобно.

— Садись со мной, — просит он. — Забирайся на кровать, обещаю, что больше не буду возмущаться.

Звучит заманчиво.

— Совсем?

— Садись. И извини меня, что я так… — он стискивает челюсти. — В общем, прости.

Обед проходит в полной тишине. Я медленно и молча поглощаю салат и мясо, правда, из приготовленного могу есть только огурцы и курицу с сыром: эти продукты Родион воспринимает хорошо. Помидоры же приходится откладывать.

К моему удивлению, Адам тоже ест в тишине и не пытается меня задеть. Значит, и извинялся он вполне искренне.

— Расскажешь, как все прошло с Машей?

Я дергаюсь. Ставлю вилку на столик и, повернувшись, внимательно смотрю на Адама. Сейчас он не выглядит таким собранным и ожесточенным, как в нашу первую встречу. Теперь он более умиротворенный, что ли, хотя на его лице будто застыла гримаса боли.

— Знаешь, — резко начинаю я, но весь запал высказать ему все, что думаю, куда-то испаряется.

Разве сейчас время высказывать?

— Ты замолчала, — замечает он и его губ касается легкая улыбка.

— Не знаю, что сказать, — отвечаю честно. — Еще утром мне хотелось тебя растерзать за то, в каком положении мне пришлось оказаться, а сейчас…

— Что-то изменилось?

— Все изменилось, — горько замечаю. — Например, что я теперь не смогу уйти, зная, что Маша считает меня матерью. А еще меня мучают угрызения совести, потому что я вижу, как она сомневается, как смотрит на меня, а в ее глазах читается страх. Она боится, что я уйду, представляешь? — с нотками истерики признаюсь ему. — Оставлю их с Родионом на тебя и уйду. Маша сказала, что тебе будет сложно с ними двумя.

— Это вполне в ее репертуаре, — он смеется, но быстро замолкает и смотрит на меня уже серьезно. — Ты собиралась уходить?

Я сглатываю. Собиралась ли я? Скорее да, чем нет. Будущее не ассоциировалось у меня с Адамом, хотя у нас совместный ребенок.

— Я не дам тебе уйти, — серьезно произносит он. — Ты родила мне ребенка, а Маша считает тебя матерью, — отрезает.

— Теперь уже да, — возмущенно произношу я. — Оказывается, так просто! Захотел себе женщину — купил, ребенка — тоже за деньги, маму для дочери — жалостью ни о чем не подозревающей дочки! Интересно, ты всего так добиваешься? Деньгами, угрозами и жалостью? По-другому у тебя не получается?

За гневной тирадой не замечаю, как говорю лишнего и как с каждым моим словом его челюсти сжимаются плотнее. Он злится, хотя причин быть недовольной у меня все же больше.

— Прекрати, — рычит он.

— А вот и приказы, — язвлю. — Так удобно. Деньги, власть, возможности и любая у твоих ног! Жена поэтому ушла? — спрашиваю то, чего явно не должна, но даже если бы в этот момент я думала, все равно не замолчала. Хотелось сделать ему больно, уколоть, ужалить, сделать или сказать что-то, чтобы вывести его на эмоции, ударить так, как и он меня.

— Я сказал — хватит! — резко произносит Адам и быстрым движением отшвыривает столик с посудой на пол.

Звон разбиваемых тарелок эхом отдается внутри, а жесткое тяжелое дыхание Адама режет по нервам. Он не просто злится. Он в ярости. Смотрит на меня так, что все слова и мысли куда-то резко пропадают. Между нами жалкая пара сантиметров, его руки сжимаются в кулаки, а взгляд лихорадочно горит. Мне кажется, что еще мгновение, и он набросится на меня, поэтому не долго думая, хочу отодвинуться и отойти подальше, но он не позволяет.