– Стэй, поправю, – по-русски, хотя и неправильно сказали за спиной.
Тимофей остановился, повернул страшный сверток. Девчонка что, оказывается, шла следом, присела и принялась застегивать ремешок крошечной сандалии. Девчонка оказалась та самая, большеглазая, – что первая немцам виноград совала.
Тимофей понес сверток дальше, меж рядов лозы, мучительно вспоминая, как девчонку зовут. Совсем из головы вылетело. А, Стефэния она, Стефэния Враби.
– Слушай, надо бы лопату достать. Я сразу похороню.
– Тэтка Надья в село побежала. Будэ лопаты.
И точно, были лопаты, и люди пришли, пусть и немного. Даже гроб-ящик успели принести. Все это было не по правилам, но как нужно хоронить евреев в таких случаях, присутствующим было не совсем понятно, а тот, кто знал, на кладбище не пришел. Но Тимка считал, что смерть, она смерть и есть – иной раз просто облегчение для человека. Копали по очереди: сельский могильщик дядько Димитру, хромой Яков, да сам Тимофей Лавренко. И опять все в тишине прошло, бабы плакали, сидела на корточках Стефэ, тоже слезы лила.
Похоронили безымянную девочку напротив маминой могилы – присмотрит мама. До морозов ходил Тимка поправлять холмики, видел на могилках цветы. Часто одинаковые, иногда разные. Тяжко все это было, но позже иной раз думалось: вот так – с ярких цветов на серой земле и началось новое, совсем уж неправильное.
Боец Лавренко загасил о землю окурок – земля на плацдарме была иная, не кладбищенская. Пускай лежит здесь в братских могилах людей много больше, чем на сельских кладбищах, но это солдаты, а с оружием в руках умирать куда легче. Плацдарм – то место, где можно ногой опереться, надежно утвердиться для рывка наступления. Ответят фрицы. Скоро уже, скоро. По всему чувствуется, да и знающий Павло Захарович на то намекал.
Тимофей поразмышлял про расспросы сержанта. Понятно, дивизионный особист не просто так про удобный блиндаж гостям сказанул. Был там и иной разговор, но непонятно о чем. Кто вообще такой сержант Торчок, чтобы сам старший лейтенант Особого отдела с ним беседы вел? Может, Павло Захарович и не сержант вовсе? В Особом отделе всякое может быть. Батя еще до войны несколько раз о чекистах говорил – вроде вскользь, но скрытый смысл Тимка много позже понял: «уважай, да держись подальше». Отец с контрразведкой – ну, тогда еще просто «ЧеКа» – был знаком еще по Гражданской, знал те дела немного изнутри. Но то было уже давно, сейчас война с Гитлером и многое изменилось. Сейчас не ЧК, и даже не НКВД здесь на фронте, а военный СМЕРШ. Но чем простой боец может их интересовать? При всем своем неопределенном подчинении, рядовой Лавренко дезертиром не являлся, в бок себе стрелять не пробовал – даже слепому видно, что там осколком полоснуло. Сам Тимофей на склад не напрашивался, портить дурацкий кабель не пытался. Нет, как не крути, особых грехов в армии не совершал. Значит, до того? Так ведь с румынами и немцами не сотрудничал, жизнь вел не то что похвальную, но уныло-понятную, сапожную. Ну, лишний год себе прибавил, это было. Так что такого? Не убавил же, воевал как мог, две медали, что тут незаконного? А про тот случай никто не знает, ну – почти никто.
Весной было. Второй, полный год войны почти миновал. На фронте дела шли смутно: наши вроде бы взяли Харьков, но не удержали, на Кавказе полыхали жесткие бои, румыны заметно грустнели. А в Плешке была Пасха, в тот год поздняя.
До войны Тимка всякие религиозные пережитки категорически игнорировал. А в военное время оказалось, что церковный календарь имеет некоторое значение – перед Рождеством или Пасхой обувь в починку несли и несли, хоть вообще без сна работай. Примерно так оно и обстояло: сидел в мастерской с утра до ночи, от «лапы» не разгибался. Народ шел все больше местный, небогатый, иным просто опончи зашить требовалось, беднота на новые денег не наскребет. Но иной раз заглядывали и клиенты позажиточнее. Иных Тимофей так бы молотком по темени и приголубил, но приходилось терпеть.
– Как сапоги-то? – Пынзару вертел ногу, показывая обнову.
– Хром первого класса, – соглашался Тимофей, скрепя сердце.
Сапоги и правда были неплохи, скорее всего, командирские. Но портил дело грубый шов на задней части голенища. Похоже, стаскивали обувь с ног уже негнущихся, окоченевших, разрезая сзади.
– Что «первого»?! Это же люкс! – Пынзару хлопнул по голенищу. – Наведи-ка, Тимошка, лоску! Да по-европейски, ваксы не жалей!
Пришлось начищать сапоги. О том, что здесь сапожная мастерская, а не чистильная, Тимофей промолчал. За год бывший товарищ по винограду сделал карьеру, поганую, но ох какую высокую. Полиция, да не сельская, а самого города Чемручи. Заматерел Пынзару – харя красная, щекастая, будто сразу дюжину годков прибавил. Даже не уличный полицай, а помощник самого начальника полиции, вроде денщика или ординарца.
– Чисть-чисть, пущай сияють! – погонял Пынзару.
– Сразу толстым слоем класть нельзя, потускнеют. Может, оставишь? Назавтра как зеркало будут, – намекнул Тимофей.
– Оставить? А я босой пойду!? И ты мне еще «потыкай», кацапья сопля, – оскорбился клиент и бахнул кулаком по верстаку. – Сейчас делай!
– Так бедновато у нас. Тут ведь для блеска одесская вакса нужна, без нее как? – повел льстивый разговор Тимофей, люто ненавидя мордатого гада.
– Достану и одесскую, привезут мигом, – гордо заверил упырь и согнулся к окну: – О как! Самое то, прямо ко времени. Ладно, Тимошка, некогда мне.
Горделивый полицай выскочил на улицу, а Тимофей в сердцах сплюнул в мусорное ведро. Понятно, ни единой леи гадюка Пынзару не оставил, не полицайское дело за работу платить. Ладно, унесло, туда ему и дорога, чтоб шею свернул, козел жирный.
Тимофей мельком взглянул в окошко мастерской и понял, что надо было иного пожелать вслед такому клиенту. Пынзару тяжелой рысцой догнал проходившую по улице девушку, вальяжно зашагал рядом.
Стекло было пыльное, мутное, да молодая прохожая уже и миновала мастерскую. Но не узнать было трудно – не особо Стефэния в рост пошла, но заметно повзрослела. Изредка видел ее Тимофей на улице, но после того поганого дня и кладбища разговаривать не довелось. Ну, она все ж дочь Враби – человека не только уважаемого, но и солидного. Не то чтобы куркуль, но где-то рядом. Но на саму Стефу даже издали весьма приятно было взглянуть. Сблизи Тимка ее собственно, и не помнил. Только глаза, огромные, блестящие от слез.
Тимка снял с полки сапоги, требующие срочной набойки, но на душе стало что-то совсем уж скверно. «Самое то, ко времени», вот же, тварь фашистская…
Почему сдернул фартук и схватился за пиджак, Тимофей объяснить не мог. Вроде белый день, люди на улице ходят, а видно, имелось какое-то предчувствие. Может, оттого, что не особо огромным было село Плешка, чуялось, когда дерьмо на улицу выплескивается…
Нашел их Тимка во дворе Гречков. Двор стоял брошенный, хозяева еще первым военным летом сгинули, а сейчас калитка чуть пошире распахнута. Нет, наверное, не по калитке нашел. Мычала Стефа глухо, но отчаянно. Пынзару зажимал девчонке рот, заталкивал в дверь амбара, одновременно задирая полупальто. Очень поспешал хваткий парень, видимо, на срочную полицайскую службу торопился.
Тимофей сзади и ударил гада в голову. От злости и у самого в голове царила неясность, молоток нужно было как следует держать, а не наподобие свинчатки. С Пынзару слетела круглая меховая шапка, он выпустил девчонку, в изумлении обернулся:
– Ты?! Ах, ты…
Полицай откинул полу пальто, полез в карман брюк, задергал рукой… Тимка успел ударить его дважды, уже держа молоток за рукоятку. Враг только ухал, дергал головой, из рассеченной головы брызгало кровью, а он всё рвал шпалер из кармана. Сапожный молоток не самое смертоносное вооружение – легковат, но Тимка успел врезать третий раз и добавить кулаком левой в нос. Это оказалось даже действеннее – Пынзару бухнулся на колени, фыркнул кровью, попытался взвыть, но Тимофей со всей дури приложил его молотком по загривку. Полицай упал мордой в истоптанную грязь, молча прикрывал левой рукой башку, а правой все выворачивал карман. Бить его по ладони было явно бессмысленно, Тимка подумал, что напрасно не сунул в карман сапожный нож – ткнуть бы треугольное лезвие под подбородок мордатой скотине. Но пришлось бить ногой. Пынзару ухнул, перевернулся на бок, в руке у него был наган, опутанный клоком карманной изнанки. Тимка ударил по лапе с оружием каблуком, враг упрямо пытался сесть, харя вся в крови, но все булькает матерное. Но тут голова полицая резко клюнула, стукнулась о грудь подбородком…
