Путь домой всегда короток, а для бойца, имеющего проездные документы с определенными скоростными пометками, награды и очевидное доказательство бесстрашного пролития крови в борьбе с фашизмом, так и вообще мгновенен. Через трое суток сержант Лавренко спрыгнул с поезда, без остановки проходящего через малолюдный вокзальчик Чемручи. Было прохладно, кружились и таяли крупные влажные снежинки, липла к сапогам грязь, но несло отпускника домой со скоростью хорошо разогнавшегося «доджа». Но имелся у Тимофея опыт, определенная склонность-способность анализировать и выбирать лучшие маршруты. Потому вовсе не на дорогу к Плешке побежал, а свернул в комендатуру.

Чутье не подвело, а во времени даже выиграл. Через полтора часа влетал в Плешку, сидя в коляске трескучего мотоциклета.

– Давай, Лавренко, радуй семью, – лейтенант-контрразведчик, уполномоченный по городу, пожал руку. – Завтра на службу не выходи, хоть отоспись как человек. Я хоть и зашиваюсь, но понять могу. Послезавтра жду!

– Спасибо, товарищ лейтенант! – Тимофей пошел к калитке, а тут та сама открылась.

– Тыма… А я с утра как знала, – прошептала Стэфа, стремительно бледнея.

Тимофей неловко взял ее за щеки.

– В отпуск. И рука целая, только срастается.

– Та шо рука… мне же все равно… – пролепетала Стэфэ.

За спиной засмеялся лейтенант:

– Да обними его, не рассыплется герой. Эх, стеснительные какие…

Лейтенант газанул и укатил, а в калитке еще долго стояли и молчали. Стэфэ вцепилась так, будто и вправду боялась, что рассыплется и исчезнет. Наконец, зашли…

Странно, прямо даже…

– Так что? – прошептала Стэфэ.

Мать и отца она мягко, но решительно выдавила в соседнюю комнату, за что отпускник был безмерно благодарен.

Тимофей оглянулся на жену – особо сказать было нечего, что тут выдумаешь? – и вновь принялся разглядывать Тимофеевича. Тот был удивительно мелкий – прям как снаряд сорокапятки – но серьезный. Тоже разглядывал отца, временами тактично интересуясь звездой и медалями на гимнастерке.

– Не возьмешь разве? – тревожно прошептала Стэфэ.

– Еще как возьму! – заверил Тимофей. – Но после мытья и приведения себя в порядок. Дорога есть дорога, а с санитарией нас в госпитале очень строго ознакомили. А ты не глупи. Что, разве были сомнения?

– Одно. Только не сомнение, а страх. Вдруг бы убили? – всхлипнула Стэфэ. – Оно же могло быть?

– Война, там всякое возможно. Но мы же не очень фронтовые, можно сказать, соединение второй линии. Выживем. А это, – отпускник тряхнул загипсованной рукой – досадный несчастный случай. С другой стороны, вот – отпуск получился. Не плачь, война к концу идет, все хорошо будет. Как назвали-то Тимофеича?

– Да как без тебя его назвать? Писем-то нет. Не дала я называть и крестить не дала. Кроме того…

– То понятно. Я уже договорился. Послезавтра зарегистрируемся и полноценные документы этому малому выпишем. Обещали без очереди оформить. А свадьбу после войны справим.

– Договорился он… А меня спросить?

– Сутки есть, возможность передумать имеется. Но не надо передумывать, – попросил Тимофей. – Я о тебе, а потом о вас, через каждую минуту думал.

– А почему «через»? – уточнила Стэфэ.

– Ну, о войне тоже нужно помнить. А то ведь и действительно стукнет чем-нибудь. Ты не представляешь, какие там немцы злохитрые.

– Дурак!

– Точно.

Они поцеловались и пошли к родителям. Тимофей подозревал, что немедленно начнут пытать насчет крестин и прочего устаревшего, но как-то обошлось. Имелось понимание, что человек из госпиталя и вообще…

Ходил, а чаще ездил сержант Лавренко на службу-практику, носил на ремне кобуру с именным оружием, но в ход пистолет пускать не приходилось. Дела все больше шли бумажные и мыслительные, непосредственно ловили банды и шпионов пока без отпускника. Тимофей полагал, для того и прислали подучиться: как немецких диверсантов брать в принципе понятно, а вот как документы составить, догадаться «где тонко и где толсто», как работу организовать – тут нужен иной опыт. Понятно, за две недели многого не успеешь. Но принцип, ход мысли – вот что важно. Приноровился одной рукой писать бумаги, составлять акты, иной раз вместе с лейтенантом и планы операций разрабатывали. По правде говоря, у лейтенанта Васи опыта по контрразведке и образования тоже было не густо: до войны семь классов, два фронтовых ранения, одно тяжелое, потом уж после госпиталя в СМЕРШ. Но ничего, учиться лучше на практике. Вот и учились. По делопроизводству и возврату в памяти орфографических премудростей помогала секретарша Ангелина Марковна – она и комендатуре, и военкому, всем помогала. Незаменимая женщина, была бы не на пенсии, точно бы до полковничьих погон взлетела.

…– Тим, а разве так положено? – спросила как-то Стэфэ, подавая полотенце. – Ты же все-таки на оздоровление отпущен, а не на круглосуточную службу.

– Как тебе сказать… – Тимофей бережно отирал руку – после снятого гипса она была какая-то не такая и вяловатая. – Мне отпуск вообще не положен. Заслали для поднятия квалификации. Я же еще недавно даже писать почти разучился. Нужно восстанавливать навыки. Не, сейчас-то еще рано о том задумываться, но ведь после войны неплохо бы выучиться на кого-то толкового. Ты подумай над этим. Тебя-то это тоже касается.

– Так у меня же Юрок. Куда же мне за парту?

– Не за парту, а в аудиторию. Поднатужимся. А малый не пропадет, у нас родичей хватает, да и детсады скоро откроют.

Тимофей уходил в темноте, возвращался в темноте, но времени пошептаться, обсудить будущее, подержать младшего Лавренко на руке, хватало. Назвали пацана Юрием. Никто не возражал – раз был такой достойный командир и хороший человек, так отчего и еще одному хорошему человечку с тем же именем не вырасти? Да и вообще Юрий Тимофеевич – красиво звучит.

С родителями, в общем и целом, примирились. Старый Враби иной раз поминал нехороший момент, но этак, для порядка. Тимофей рассказывал про Белград и Дунай, вместе вспоминали солидных сослуживцев зятя. За починкой обуви шел вполне взрослый и умный разговор.

Но две недели учиться и отдыхать в тепле не вышло. Промелькнуло двенадцать дней, пришла шифрограммам. «Срочно прибыть в группу. П/н Сегед п/п, № 72536/3»

– Жаль – вздыхал лейтенант Вася. – Еще чуть-чуть и мы все бы прорывы ликвидировали. Ну, служба есть служба. Видимо, намечается у вас что-то. Пиши, не пропадай.

Промчались в последний раз на громогласном мотоциклете через Чемручи к вокзалу. Младший Лавренко сидел в коляске, глазел из своей пеленальной формы одежды, мотора не боялся. Привыкает к миру помаленьку.

Запрыгнул сержант Лавренко на ступеньки вагона, проводник сильно возмутился, но ему было строго сказано «сейчас». Доставая удостоверение, Тимофей смотрел на платформу: лейтенант махал ушанкой, жена рукой, а Тимофеич ничем не махал, поскольку твердо знал дисциплину и из тепла пеленок не высовывался. Зима наступила, последний месяц трудного, но побеждающего 1944-го.

Таинственный венгерский город Сегед оказался весьма крупным и промышленным, высился со своими многочисленными бронзовыми памятниками над рекой Тисой, мельницы и базарчики ничуть не разрушены, только интенсивное армейское движение и напоминает что война недалеко. Почти два месяца, как взят нашими город, все тут успокоилось, по крайней мере, внешне.

Встречал и подвозил сержанта Лавренко водитель местного ОКР, угостил огромной хурмой, предупредил, что городское спокойствие малость обманчиво: днем тишь и любезности, а ночами вражеская агентура вылезает и начинает водить своим ядовитым рылом. Насчет этого Тимофей и сам догадывался: Венгрия – это не Югославия, с коммунистическими настроениями и партизанскими соединениями тут куда как пожиже. Это если говорить мягко.