— Нет, я не сражаюсь. Я — христианин.

— Среди кингитов немало маори-христиан.

— Я знаю, это печально. Такие люди слушают учения отцов, но слышат лишь то, что им хочется услышать.

— Боюсь, что это же можно сказать и о пакеа.

— Но многие кингиты — не христиане. Они верят, что Старые Боги поднимутся и помогут им. — Он посмотрел на Коффина сверху вниз. — Помогут им сбросить всех пакеа в море.

— Этого не будет. — Коффин старался говорить очень мягко. — Мне это известно, и тебе тоже. Те Охине кивнул.

— Да, я это знаю. Так что мы должны найти способ жить здесь вместе, в мире.

— Мы и найдем, но для тех, кто будет упорствовать и продолжать сражаться, мир может наступить только одним путем. Старый вождь впервые за время разговора усмехнулся.

— Ты мудрый человек, Роберт Коффин, но тебе открыто не все. Это верно, что кингиты не смогут сбросить вас в море, но ведь и вы не можете разбить кингитов. Не можете, пока есть еще пещера, в которой можно скрываться, или дерево, за которое можно спрятаться. Они будут скрываться от вас, пока вы не подумаете, что покончили с ними, и вот тогда они появятся снова, чтобы нападать на вас. Вам никогда не будет покоя от них.

— Нет, мы добьемся мира и покоя, — настаивал Коффин. — На это может уйти немного больше времени, чем казалось сначала, может быть, еще год или два, но кингиты будут разбиты.

Те Охине выпрямился на стуле, покачивая головой.

— Неужели ты так мало узнал о нас? Маори любят сражаться. Пока вы будете продолжать сражаться с кингитами, они будут отвечать ударом на удар просто из-за того, что им это нравится, даже если они и думают, что им никогда не победить вас!

— Но это же глупо. — Коффин не мог скрыть раздражения в своем голосе. — Если человек знает, что ему не победить, он должен сложить оружие.

— Да, так бы подумал пакеа. — Те Охине тихо захихикал. — Но маори думают по-другому.

— Увидим. — Он кивнул, указывая на вход палатки. — Ты знаешь, в этой колонне немало солдат, которые были бы просто рады наброситься на вас и убить вас — только потому, что вы — маори.

— Это мне известно. Но если бы я был убит и не добрался до места, все мое племя и все кланы, связанные с ним, больше бы не были нейтральными. Они поднялись бы, как один, и присоединились бы к кингитам. Вот что защищает меня куда больше, чем флаг перемирия, под которым я и путешествую. — Он наклонился вперед и уперся обеими руками о колени. — Но довольно о войне. Как идет твоя жизнь, старый друг? Ты стал старше по сравнению с тем, когда я видел тебя в последний раз, но ты ходишь прямо и выглядишь неплохо.

— Куда там, все из-за этих чертовых стычек.

— Не поешь ли ты и не выпьешь ли ты чего-нибудь?

Коффин улыбнулся.

— Разве я когда-нибудь отказывался преломить хлеб вместе с другом? В моем горле больше дорожной пыли, чем на копытах моей лошади.

Те Охине рассмеялся. Напряжение, которое чувствовал Коффин, когда вошел в палатку, теперь пропало, раз оба они снова были уверены друг в друге. Пусть война и восстание влияют на отношения маори и пакеа там, снаружи: но здесь, в этом маленьком мирке, царили мир и понимание. Вождь повернулся и закричал, обращаясь в глубину палатки.

Вошла женщина. В руках у нее был резной деревянный поднос с лепешками и бутылками. Едва увидев ее, Коффин забыл о войне, забыл о политике, забыл о том, как он устал и измучился.

Забыл обо всем.

С первого взгляда он не мог точно сказать, маорийка ли она. Черты ее лица были слишком тонкими, почти восточными; ее тело от плеч до бедер — слишком гибким и стройным. Все остальное не вызывало никаких сомнений — как волосы, волнами струившиеся до пояса, так и обсидиановые глаза.

Прекрасно сознавая, что он уставился на нее, она опустила поднос и посмотрела прямо ему в глаза — с дерзостью, граничивший с настойчивостью его собственного взгляда. На ней была легкая, тонкая, как паутинка, кофточка — должно быть, когда-то она была частью ночной рубашки какой-нибудь богатой белой женщины. Такой наряд казался несовместимым с тростниковой юбчонкой, повязанной вокруг бедер.

Он не мог отвести глаз от нее, как не мог бы, например, остановить время, хотя он и пытался это сделать. Она разлила напитки в серебряные чашки, ибо маори приобрели привычку наслаждаться некоторой роскошью, присущей пакеа. Те Охине путешествовал с шиком, приличествующим великому вождю. И затем женщина повергла Коффина в шок во второй раз. Вместо того, чтобы удалиться туда, откуда она появилась, она скрестила ноги и уселась на циновку между двух мужчин. Это было неслыханно.

Он прождал так долго, как позволяли ему приличия, и затем с любопытством посмотрел на хозяина.

— Разве ты не прикажешь ей выйти?

Выражение Те Охине изменилось, когда он повернулся, чтобы посмотреть на молодую женщину. Должно быть, ей было не больше, чем лет девятнадцать или двадцать.

— Для некоторых отцов дети — это благословение. А эта — эта просто проклятие. Ее зовут Мерита. — Он дотронулся до своего лба. — Здесь у нее не все в порядке.

«Не все в порядке…», Коффин оглянулся на девушку. Она продолжала сидеть очень спокойно, глядя на него поразительно напряженно. Что же, она тоже будет говорить или, по крайней мере, выкажет достаточно уважения к приличиям и будет хранить молчание? Он понял, что ему хочется, чтобы она заговорила, если для него это единственный способ услышать ее голос. Ему пришло в голову, что ее поведение было таким же удивительным, как и ее одежда. А в пронзительном взгляде этих блестящих глаз не было ни малейшего намека на идиотизм.

— Она никого не слушает, — говорил тем временем Те Охине, — но вместо этого делает, что ей вздумается. Иногда ей нравится слушаться меня. А иногда нет. — Он пожал плечами. — Я держу ее при себе, потому что мне слишком неудобно предлагать ее в жены достойному воину. Никто бы не захотел брать ее.

При этих словах девушка вызывающе посмотрела на своего отца.

— Я сама выберу себе мужа. — По-английски она говорила отлично, а голос у нее был изумительно звучный, нежный, словно флейта.

— Твоя дочь — самая прекрасная женщина из всех, что я когда-либо видел.

Если он ожидал, что она скромно отвернется или вспыхнет, так его ожидало разочарование. Вместо этого она лишь улыбнулась ему в ответ. Он напрягся так, что почувствовал боль.

Те Охине безразлично продолжал.

— О, да, я полагаю, что она недурна. Но кому нужна в жены сумасшедшая, как бы привлекательна она ни была?

— Я делаю, что мне вздумается, — сказала она, откидывая назад голову. Волосы ее заструились черным водопадом. Она осмеливалась бросить вызов своему отцу, противоречила ему. Очевидно, старый вождь хорошо знал ее характер. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на Коффина с каким-то намеком стыдливости. Он подумал о том, может ли что-нибудь на свете испугать ее.

— Я рада познакомиться с тобой, Макаве Рино. Мой отец рассказывал о тебе раньше.

— Спасибо, — ответил Коффин. — Ты отлично говоришь по-английски для такой молоденькой девушки.

— Конечно — и я не так уж молода! — Темные глаза ее блеснули. — Я могу выучить любой язык, который только пожелаю. Я могу делать все.

— Ну вот, видишь? — сказал в отчаянии Те Охине. — В ней нет ни капли скромности или сдержанности. Не знаю, что мне с ней делать. С годами она становится для меня все большей обузой.

— Не такой уж и обузой, по сравнению с Опотики, — сказала она, переводя, взгляд на своего отца.

Опотики. Это имя всколыхнуло память Коффина, выплывая из прошлого. Давние, счастливые времена. Пухлые дети маори играют вокруг священного столба в деревне. И среди них один мальчик.

— Твой сын.

— Да, мой сын.

— Твой любимый сын, — добавила Мерита, не удовлетворенная ответом своего отца.

— Опотики, да, я помню его, — задумчиво сказал Коффин. — Маленький крепыш. Я был бы рад видеть его снова. Должно быть, сейчас он стал совсем взрослым.

— Он вырос, но ты был бы не рад видеть его. — Голос Те Охине был полон печали. — В эти дни все мучительнее быть мирным человеком. Опотики сейчас с Александром Руи.