Было совершенно ясно, что Кристофер смущен. Он много раз обдумывал то, что так давно собирался сказать своему отцу, и был вполне уверен в своих доводах. Но, как всегда, отцу удалось обойти его. А он-то был так уверен в правоте своего решения, когда прибыл в часть. Но теперь уверенность его поколебалась.

— Не знаю. Я как-то не думал об этом.

— Это нелегко, потому, что это не так очевидно. Вот как на самом деле выгладит война, сын. Конечно, нелегко разобраться в такой неразберихе. Продолжай свою работу в Окленде. Только ты можешь это сделать. Есть немало людей, способных размахивать саблями и пистолетами, но ни один не сможет заменить тебя.

— Может быть, ты и прав, отец. Может быть.

— Конечно, я прав. — Коффин изо всех сил старался скрыть свое облегчение. — Ты переночуешь у меня. Мерита отлично готовит и уже учится употреблять приправы и кухонную утварь пакеа. Я скажу ей, чтобы она приготовила ужин на двоих. Завтра ты можешь некоторое время сопровождать нас, так что попробуешь, какова на вкус жизнь солдата на марше. Увидишь, сынок, в ней нет никакого блеска. Никакой славы. Только холод, грязь и страх. Как только ты увидишь, на что это похоже, я думаю, ты будешь рад избавиться от этих неразумных мыслей, хотя, конечно, у тебя будет возможность, — добавил он с огоньком в глазах, — утешаться и видеть Мериту еще целый день.

Кристоферу удалось улыбнуться при этих словах. Спасибо бренди — скоро отец и сын смеялись и весело болтали. На следующий день на марше разговор их был легким и непринужденным. Кристофер больше не упоминал о своем желании присоединиться к милиции. Позднее в тот вечер Коффин усердно угощал его выпивкой. Расстались они с уважением и признательностью. Кристофер продолжал махать вслед своему отцу, пока его окончательно не поглотила ночь.

Роберту Коффину всегда удавалось держаться на ногах после выпивки лучше, чем кому бы то ни было, но когда, наконец, он отправился на покой в этот вечер, он обнаружил, что снять сапоги не так-то легко. Он получил такое удовольствие от компании Кристофера, что позволил себе несколько злоупотребить своим запасом спиртного. А, ладно.. Ведь всегда хорошо отпраздновать что-нибудь. Ему уже давно не удавалось так славно расслабиться. Но, если бы товарищи по старым морским плаваниям могли бы видеть его сейчас, когда он неуверенно покачивается, нетвердо стоя на ногах, словно накачавшийся ромом береговой бродяга, они бы бока надорвали от смеха!

Глубоко вдохнув, он с усилием заставил себя смотреть на ногу, и вот ему удалось сбросить первый сапог. Другой он скинул, швырнув его через всю палатку. Сняв пиджак и рубашку, он безразлично позволил одежде упасть на землю. Со вздохом он скользнул под одеяла, что покрывали его походное ложе.

Его товарищи — офицеры предпочитали спать в нижнем белье или халатах, и не только для того, чтобы защищаться от ночной прохлады — а на случай, если маори вздумают нападать на них после заката солнца. Ночной свежий воздух оживлял Коффина, и за все время, что он сражался с кингитами, они еще ни разу не совершали ночного нападения. Неужели никто не понимает, что и мятежникам надо спать ночью? Да и в случае, если бы он оказался не прав, ничто не помешало бы ему сражаться обнаженным.

Тяжелые одеяла были роскошью, на которую имели право лишь офицеры, которые могли позволить себе нанять людей для перевозки своего багажа. Он лежал и думал, сколько сейчас может быть времени. Луна бросала слабый рассеянный свет сквозь полотно, из которого была сделана палатка; но свет этот был слишком слаб, чтобы он смог разобрать время на циферблате часов. Неважно. Ординарец разбудит его вовремя, чтобы он успел одеться до начала марша, или же Мерита.

Он все ворочался и ворочался под одеялами, но никак не мог устроиться поудобнее, как вдруг ему показалось, что он видит ее совсем радом с собой. И видит ее не такой, какой она была, а именно такой, какой она всегда представлялась ему. На ней был только просторный кружевной халат — его подарок, дабы оградить ее скромность па ночам. Но, как он и знал с самого начала, она не страдала никакими предрассудками. Если бы он мог позволить ей ходить по ночам или в ранние утренние часы совершенно обнаженной среди солдат, несомненно, начался бы мятеж.

Казалось, она пристально смотрит на него сверху вниз, молча, а силуэт ее тела был четко обрисован бледным светом луны, падавшим сквозь потолок палатки. Затем одеяние заскользило с ее плеч, вниз по рукам, по плечам, по бедрам, и превратилось в серебристое кружевное озерцо у ее ног, словно закругленный пьедестал для статуи, в которую она теперь обратилась. Он тяжело, с усилием, дышал, хотя и знал, что это всего лишь видение. Он знал, что это сон, так как в палатке была еще одна фигура, кроме нее. Высокая, уже немолодая фигура, что безмолвно и безразлично смотрела на него, облокотившись на деревянную опору палатки.

Он проигнорировал вторую фигуру, и как раз в этот момент она растаяла. Явившийся ему во сне образ Мериты пододвинулся ближе, и теперь он видел только ее. Но он был способен думать, и он мог сравнить.

Холли. У Холли была чудесная фигура, но она не была Меритой. Никто не был похож на нее, ибо это тело явилось на свет откуда-то свыше. Должно быть, оно принадлежало божеству, что сошло с Олимпа, где пребывало до этого с другими богами. Мерита была безупречна, как идеал, что стал плотью и кровью. Напряженно уставившись на представшее перед ним видение, он чувствовал одновременно и страсть, и страх; страх прикоснуться к такой красоте из опасения, что она тоже может растаять, а он может оказаться стариком.

Простыни и одеяла были отброшены в сторону. Холодный ночной воздух обжег обнаженную кожу. Затем словно горящий факел прижался к нему, пылая. Руки скользили и обвивались вокруг него, словно змеи — желая крепко обнять и удержать его. Жаркая влага покрыла его рот, едва она оказалась сверху. Она взяла его руку и изо всех сил прижала ее между своих ног.

После этого он был уже не в состоянии думать. Он сознавал все, что произошло той ночью, но не мог вспомнить ничего.

Никто из них не сказал ни слова, когда утром они проснулись рядом. Не было нужды говорить, когда выражения лиц и бросаемые искоса взгляды были намного красноречивее любых слов. С этого дня она стала приходить к нему каждую ночь. Иногда она просто спала, такая теплая и мягкая рядом с ним. Чаще они снова и снова занимались любовью, с неиссякаемой, но всегда молчаливой страстью. Внезапно ему показалось, что Окленд стал таким же далеким от этого разрываемого войной мира с непроходимыми лесами и дымящейся землей, как Сидней или Лондон.

Когда они встречались с кингитами, обычно происходили сражения, быстрые и непредсказуемые. Маори предпочитали нападать, успевали наносить любой возможный ущерб, а затем отступали прежде, чем армия собиралась нанести решающий удар. Колонна исходила все центральные возвышенности, обходя сияющие голубые озера и мрачные горы, пока зима не начала устанавливаться по-настоящему, и проливные дожди не сделали дороги непроходимыми для фургонов. Маори скрылись в своих потайных па, так же, как и милиция вернулась по домам, оставив преследование кингитов на совести регулярных войск. Коффин затягивал свой отъезд так долго, как только мог, но уже нельзя было больше откладывать решение новой проблемы, которая определяла теперь всю его жизнь.

Они стояли вместе на окраине города Тауранги, глядя на широкий простор пресного озера, известного под названием озеро Таупо, и время отказывалось застыть на месте.

— Я могла бы вернуться в Окленд вместе с тобой. — Мерита взяла его руку в свою и прислонилась к нему, глядя на воду. — Я не вернусь к отцу.

Коффин пристально посмотрел на нее. Если бы не волосы, темные, как ночь, да кофейного цвета кожа, она вполне могла бы сойти за прелестную дебютантку на любом королевском балу. Каждый из пролетевших ныне дней мог нести с собой смерть на острие пики или от мушкетного выстрела, но дни эти были самыми счастливыми и спокойными из всей его жизни. Теперь и этому пришел конец. Он не мог уже больше откладывать свое возвращение в Окленд, пора было направиться в серые облака и туман, что закрывали дорогу на север. Он и так уже задержался слишком долго, рискуя необходимостью отвечать на ехидные вопросы своих друзей и товарищей по оружию.