– Но ведь, наверное, такие люди более всего и нужны Финну?

Тьорл ответил вопросом на вопрос:

– А ты не видишь разницы между Лером и Хауком?

– Я ведь знаю Хаука только по той одной ночи у Тенни. Но тогда я… Тьорл уставился на огонь:

– И что тогда?

– Я не знаю, Тьорл. Я думала, он мог стать для меня чем-то… эээ… кем-то… кто мог бы мне понравиться.

«Понравиться, – подумал эльф. – Нравиться или любить – это ведь не совсем одно и то же…»

Теперь ветер задул с северо-востока, вдоль русла реки. Лер перестал расхаживать туда-сюда и, встав на берегу, смотрел на воду.

– Он очень симпатичный парень, наш Хаук.

– Но он ведь тоже любитель подраться?

Тьорл покачал головой:

– Нет, я бы не сказал. Обычно он не лезет в драку очертя голову. Он очень надежный товарищ и, как и Лер, очень молод. Я думаю, именно поэтому Лер и напоминает мне Хаука.

Кельда снова ясно вспомнила ту ночь в Старой Горе – ту ночь, когда Хаук отдал ей Меч Бури. Она также вспомнила, каким был в ту ночь Тьорл, как он был весел и не по-обидному насмешлив. Он смотрел, как она вытирала пролитый на стойку бара эль, и она еще тогда, когда они только вошли, сразу же обратила внимание на двух бродяг: широкий и коренастый, как медведь, Хаук и стройный, как олень, Тьорл. Она еще подумала тогда: как трудно, если вообще возможно, определить возраст эльфа.

Сейчас она смотрела на его золотистые волосы, развеваемые ветром, в его голубые глаза, смягчившиеся от каких-то добрых мыслей, и на вытянутые к огню длинные ноги. О да, ореол романтики окружал его. Казалось, он всего только на несколько лет старше Хаука, а на самом-то деле намного старше.

– Я думаю, – нерешительно сказала она, – что мы все кажемся тебе очень молодыми.

– Да, иногда. Я прожил уже сто лет, поэтому и ты, и Хаук кажетесь мне совсем молодыми, однако по эльфийским меркам и я молод. – Он улыбнулся и пожал плечами. – Это всегда удивляет всех неэльфов. – Он слегка постучал кулаком себя в грудь, где внезапно что-то сжалось и заболело. – Но ведь у меня есть сердце, оно такое же молодое, как и я сам.

Лер, опустив голову, как взявшая след собака, пошел вверх по реке, Тьорл сразу понял, что это означает, и поднялся.

– Кельда, пошли к Финну.

Она почувствовала внезапную напряжённость в его голосе и тоже встала. Прежде чем она успела задать ему хоть один вопрос, он уже быстро шел к реке.

Лавим почувствовал запах дыма сразу, как только ветер подул с северо-востока. Он лежал на животе у воды и вспоминал костер. Сейчас ему действительно было необходимо погреться. Его старый черный плащ валялся на песке поблизости, руки у кендера были мокрыми до плеч – он пытался поймать голыми руками рыбу, как это недавно делал Лер.

«Ты полагал, – сказал сам себе Лавим, – что это так же легко, как кажется, если смотреть со стороны».

Самое легкое дело – смотреть со стороны, Лавим.

Лавим ничего не ответил, он снова быстро погрузил руки в ледяную воду. Слишком поздно! Окунь, щекотнув хвостом ладонь, темной тенью промчался по мелководью у берега и уплыл на середину реки. Лавим вынул руки из воды, стряхнул с них ледяные капли и сунул их под мышки.

Тебя обманывают твои глаза, Лавим: Когда ты видишь что-то в воде,, оно на самом деле находится не совсем там, где ты это видишь.

– Угу, – проворчал Лавим. – А ты знаешь это, потому что частенько занимался рыбной ловлей, да?

Мне кажется, – проворчал маг, – . один из нас слишком раздражителен. Кроме всего прочего, я всетаки покойник. И если кто-то из нас раздражается по делу, то это я.

– Я вовсе не раздражаюсь, Музыкант. Я просто пытаюсь поймать себе завтрак, – быстро-быстро заговорил Лавим. – Я извиняюсь, что ты мертвый. Я не знал тебя, когда ты был жив, но все равно я извиняюсь. А что чувствуешь, когда умираешь?

Музыкант немного помолчал.

Не надейся, что ничего не чувствуешь.

– А где ты сейчас?

Я в твоей голове и в преисподней одновременно.

– А на что это похоже?

Музыкант засмеялся.

И там, и там – сплошная неразбериха. Смотри, Лавим, вон еще рыба, не упусти.

По мелководью скользила коричневая форель примерно такого же размера, как и удравший окунь. Она лениво била хвостом. Лавим ухмыльнулся и приготовился.

Хватай чуть спереди и сбоку.

– Почему?

Потому что ты хочешь на завтрак форель. Лавим охотно согласился, что маг высказал здравую мысль.

– Ххах! – крикнул он, когда его пальцы схватили форель. Он выхватил из воды мокрую, сверкающую в лунном свете рыбину. – Есть!

Однако форель извернулась, выскользнула из его рук и плюхнулась обратно в воду.

– Проклятье!

Лавим, стараясь согреться, хлопал себя по груди посиневшими, замерзшими ладонями. Дымом потянуло сильнее.

– Чего это они развели такой огонь?! Они там, у костра…

Лавим!

– О, боги, Музыкант, не кричи так! От твоего крика у меня барабанные перепонки лопаются! Что случилось?

Драконы!

– Где? – Лавим схватил свой плащ и хупак, вскочил на ноги, вгляделся в небо. – Где?…

На севере! Скорей возвращайся в пещеру, Лавим! Один из них летит сюда!

Лавим побежал к пещере. Все всегда говорят о драконах, и каждый свое: то они красные, то черные, то голубые, то зеленые всех цветов радуги. Лавим видел только одного: красного, что ежедневно пролетал над Старой Горой.

Кендер влетел в пещеру смеясь. Ну и удача! Он скоро увидит драконов!

Глава 20

Сны Хаука беззвучно, как призраки, скользили по стенам его тюрьмы. Когда они пришли впервые, он подумал, что сходит с ума.

Теперь его уже ничто не волновало. Он ожидал смерти, и действительно в последнее время он умирал. Рилгар уже не задавал вопросов, не заставлял вспоминать прошлое – он просто забавлялся своей игрой с его смертью.

Внезапная, как падающий на жертву сокол, или лениво-медлительная, как подстерегающий добычу лев, смерть постоянно жила в этой сырой могиле, иногда хватала его своими холодными лапами и тащила через черные ворота в королевство, где воздух ледяными зубами грыз его легкие.

Хаук давно потерял счет своим смертям и только лежал в темноте, видя свои сны скользящими по грубому камню стены.

Он видел волшебный лес. Квалинести, зеленая и тенистая родина эльфов, залитая медово-золотистым солнечным светом. Как сон во сне, по прогалинам и рощам шел Тьорл. Это видение посещало его постоянно. Продолговатые голубые глаза, которые так хорошо знал Хаук, – глаза друга. В них жили боль, печаль и еще едва ли не смирение. Тьорл шел по тропам, известным только эльфам, и внимательно смотрел по сторонам.

Сон налетал, подобно приносимому ветром дымку, и однажды Хаук снова очутился в таверне в Старой Горе. И снова ему улыбалась девушка с медно-рыжими косами и зелеными, как молодые листья, глазами.

«Но, – подумал он, – она мне тогда вовсе и не улыбалась, она только отстранялась от меня, она боялась меня, а потом вдруг, разгневавшись, плюнула мне в глаза. Потом, когда гнев Прошёл, в ее глазах появилась жалость. Но не улыбка». Улыбки ее он не видел. Никогда.

Как ее звали? Этого он никогда не знал.

Он пристальнее посмотрел на стену, пытаясь опять увидеть сон и во сне – ее лицо и разглядеть его пояснее. Она была высокая. Лишь на ладонь ниже его. Девушка. Барменша. Как же ее звали?

Картина на стене задрожала. Он вспомнил, что Рилгар не должен видеть эту девушку, и стал стирать ее изображение со стены.

«Так, значит, высокая», – продолжал думать Хаук, когда сон вдруг снова стал виден отчетливо. Она появилась внезапно, как охотник, с мечом на боку, в плаще цвета ее глаз, в охотничьих кожаных брюках цвета грозового неба.

Девушка-охотник, как же тебя зовут?

Когда он задал ей свой молчаливый вопрос, она повернулась, лицо ее побледнело, а изумрудные глаза потемнели. Она удержала его руку ласковым приветливым жестом. Холодный свет блеснул на сапфирах и золоте рукояти меча.