– Добро, – отозвался Перегода.

Спустили на воду шлюпки, нагрузили провизией, отчалили.

К обеду распогодилось, показалось солнце. Ендырь все сужался, ускоряя ток, так что против течения грести приходилось в полную силу. Вода была мутной, ржавой, а тайга стояла по обе стороны стенами, и в солнечном свете река походила на рану, будто огромная сабля полосонула лес, оставив за собой неровную линию бликующей крови.

К вечеру одолели еще верст двадцать. Сотник уже собирался дать команду причаливать и разбивать лагерь, но с передней шлюпки Рожин просигналил, что заметил что-то в воде у левого берега. Следом и Мурзинцев разглядел контур затопленной шлюпки. Причалили, осторожно сошли на берег, двинулись в глубь тайги.

Уже через двадцать метров за деревьями показался подъем покатого холма, а на нем обвалившийся ряд засеки. Бревна давно сгнили, к земле прильнули, но в них по-прежнему угадывался контур ограды когда-то стоявшего тут острога. Взобравшись на холм, путники оценили размеры древнего городка. Он был огромен, душ триста вместить мог и, в отличие от русских острогов, прямых углов не имел, повторял рельеф холма. Кое-где уцелели остовы небольших срубов и одного побольше, должно быть тут располагалась гридница, а может, и княжьи палаты, да еще кое-где торчали чудом уцелевшие надолбы. И все. Тайга год за годом стирала с лица земли брошенный городок, прорастала сквозь него юными деревцами, заволакивала мхом и можжевельником, заваливала гнилыми деревинами, засыпала рыжей хвоей. Эмдер был мертв уже лет сто, а то и больше.

Стрельцы заняли круговую оборону, готовые встретить врага с любой стороны. С холма лес хорошо просматривался в трех направлениях, на четвертом, западном, стоял толмач.

Сотник приблизился к Рожину, сказал тихо:

– Видно, вогулы ворам лодку продырявили.

– Должно быть, так, – согласился толмач. – Агираш знал, что за ними идут. Когда воры на берег сошли, вогулы им шлюпку пробили, чтоб они по реке не удрали, и засаду устроил. Я б так и сделал. И засаду бы делал прямо тут, но следов битвы здесь нет, стало быть, Яшка вдоль реки пошел, справа острог обходил. Почуял, волчара, что позиция для него тут губительна. Надо и нам вернуться.

– Меж двух огней не попадем?

– И такое может случиться. Капище найдем, там сразу все ясно станет.

Мурзинцев дал команду отступить к реке, и вскоре Рожин отыскал незаметную тропу, ужом вьющуюся в траве вдоль левого берега. Пресвитер тем временем в шлюпках рылся; нашел топор, засунул его за пояс.

– Тропа старая и натоптанная, – поделился толмач наблюдением с сотником. – По ней и скотину водили. А раз так, то дорожка на кумирню ведет.

– Идем, – одобрил Мурзинцев.

Тропинка бежала вдоль реки версту, затем свернула на юг. Эмдер остался где-то слева, скрытый тайгой, а впереди, сквозь деревья, показалась поляна. Путники вышли на опушку и замерли. Было тихо, только ветер шептал что-то кронам деревьев да где-то далеко тарахтел без умолку дятел. У противоположного края стояли болваны, штук десять. Перед ними чернильной кляксой распласталось кострище. Там же торчал жертвенный столб-анквыл. Справа тянулся ряд берез. Старые, могучие, с бахромой отслоившей бересты на стволах и разлапистыми ветвями, они походили на явившихся во плоти духов – будто лесные богатыри ступили на поляну из леса и, насупившиеся, замерли в ожидании боя. Нижние ветви украшали разноцветные ленты, но еще больше лент было сорвано, и теперь они пестрым ковром укрывали землю вокруг берез. А в центре поляны в землю была воткнута пика, с насаженной на древко лысой окровавленной головой. Выпученные глаза и провал рта в густой бороде, застывшего то ли в удивлении, то ли в испуге, вызывали у тобольчан приступ животного страха.

– Матерь Божья!.. – пораженно выдохнул Васька Лис, глядя на отрубленную голову, Недоля перекрестился.

Рожин обошел поляну по кругу, удостовериться, что они тут одни, у берез задержался, что-то рассматривая, потом вернулся к пике с головой, где собрались все путники.

– Письмо это нам, – сказал толмач, товарищи перевели на него взгляды, ожидая разъяснений. – Воры на кумирню ступили и тем осквернили ее. Да еще и этот, – Рожин кивнул на отрубленную голову, – ленты с берез начал драть, на мелочь покусился. Ему башку и оттяпали. Одним ударом. Кровь под березой. Остальные вогулы залп с той стороны дали, там следы засады остались, а опричь я два пыжа нашел. Так что уцелевшим ворам тикать пришлось. Но крови больше нигде нет: видать, не попали.

– Видишь, Вася, до чего жадность доводит? – невозмутимо спросил Недоля товарища, тот недовольно поморщился.

– Стало быть, воров трое осталось, – заключил сотник. – Вогулы так за нас всех лиходеев перебьют.

– А потом за нас примутся, – вставил Васька Лис. – Ежели б мы воров обогнали, с нас бы некрести и начали.

– Хоть заблудшая душа, да православная, – пробасил пресвитер и отрубленную голову перекрестил, потом подошел ближе, глаза несчастному закрыл. – Схоронить надо, негоже так оставлять…

– Он бы нас хоронить не стал, – мрачно заметил Рожин.

Пресвитер оглянулся на толмача, сказал:

– Камень ты, Алексей, в сердце носишь. Так милость Божью не обретешь.

– А я, владыка, милость Божью не ищу, мне б справедливости хватило.

– Какую ж такую справедливость ты ищешь?

– Простую, человечью. Ты вот готов душегубам грехи отпустить, а вогулов рвешься в преисподнюю своими руками затолкать, – ровно ответил Рожин, и все разом притихли.

– Потому как им, некрестям, там самое место! – рявкнул пресвитер. – Пусть сначала Святое крещение примут, тогда и за них буду грехи замаливать!

– У вогулов воров не бывает, они к ближнему добросердечны всегда и за оружие берутся, только если на них войной идут. А на руках Яшки и иже с ним сколько невинной православной крови?!

– Доброхотство иноверцев – то лукавство, обман и хитрость! – уже орал пресвитер. – Видел я, как они в Софийском соборе стояли, руками уши закрыв, аки аспиды глухие, чтобы слово Божье не слыхать! А камлания их сатанинские?! А бесов легионы нам навстречу кто поднимает?! Яшка, черная душа, творит недоброе, да только он тела убивает, а шаманы вогульские на души наши зарятся! И думай теперь, что страшнее!..

– Будет вам, – спокойно, но твердо прервал спор Мурзинцев. – Стемнеет скоро, возвращаться надо.

Пресвитер сверкнул на сотника глазами, выдернул из-за спины топор, на отрубленную голову указал.

– Схоронить! – рявкнул он и порывисто направился к дальнему краю поляны рубить болванов.

– Васька, Игнат, Прохор, закопайте! – распорядился Мурзинцев и тихо выругался, стрельцы принялись исполнять поручение.

– Почто нарываешься? – устало спросил Мурзинцев Рожина.

Толмач качнул головой, мол, сил терпеть не осталось.

Звонко тюкнул топор пресвитера, Мурзинцев и Рожин одновременно оглянулись. Отец Никон, в кирасе поверх рясы, стоял, широко расставив ноги, и неистово махал топором. Вогульские идолы молча терпели казнь.

– На кой ляд он с нами увязался? – бурчал Васька Лис, ковыряясь саблей в земле. – То болванов жги, то башку вора хорони. Сабля затупится, острить надо будет…

– Ты полегче с болтовней своей скоромной! – прикрикнул на него Мурзинцев. – Она тебя до добра не доведет.

– Лексей, а зачем вогулы волосы с кожей с башки содрали? – спросил Недоля, выгребая руками землю из ямы. – И ладно ведь сработали, не первый раз, видно.

– Вогулы верят, что у мужика пять душ. Человечья душа как раз в волосах обитает, – пояснил Рожин. – Волосы они забирают, чтобы враг к жизни не возродился.

– Человечья? – переспросил Игнат. – Как это?

– Это так, что остальные четыре души – звериные. Остяки и вогулы со зверьем, рыбой и птицей себя на равных держат, братьями и сестрами их называют. А человечья душа одна, и нужна она для того, чтобы после смерти к жизни возродиться.

– Вася, ты понял что-нибудь? – обратился Недоля к товарищу.

– Вогулы в рай не верят, разве неясно? – недовольно буркнул Лис.