У стругов отряд ждали гости из Самаровского яма – дьяк Петр Васильевич Полежалый и шестеро ямщиков с ним. Вести они принесли тревожные. Яшка Висельник шел на двух стругах с ватагой в полтора десятка душ. Ведомый струг лиходеев самаровские дозоры ядрами разбомбили, воров с него полонить не стали, добили в воде. На судне Яшки троих выбили. Сами потеряли одно судно и четверых мужиков. Яшка же, будто с водяным побратался, стругом правил так искусно, что ни фальконеты, ни пищали его не достали, выкрутился, увел судно. Полежалый гнал его, пока смеркаться не начало, верст пятнадцать за Белогорье прошли, потом вернулся, чтобы Мурзинцеву эти новости поведать.

– Ну а вы? – закончив свой рассказ, спросил дьяк. – Нашли, чего хотели?

– Опоздали, – отозвался сотник. – Пуста кумирня.

– Стало быть, тебе вслед за Яшкой на север путь держать, – заключил Полежалый. – Дрянь дело.

– Не то слово, – согласился Мурзинцев. – Сколько с ним людей осталось?

– Четверо.

– Отчего ж вы их не нагнали? – удивился Рожин. – У вас же на два весла больше.

Совет держали вчетвером: дьяк Полежалый, сотник, Демьян Перегода и Рожин.

Мурзинцев, как и обещал, выдал стрельцам водки, и теперь они вкупе с ямщиками у костра угощались. Васька Лис с лоснящимся от медвежьего жира лицом и куцым клином опаленной бороды взбодрился, рассказывал-заливал мужикам, как они с Недолей да Божьим словом отца Никона от лешего оборонялись, как Прошка болвана застрелил да как он мордой угодил в костер. Мужики похохатывали, языками цокали, и вместе с ними смеялся и Прошка, пьяненький, живой, успокоенный. Пресвитер тоже был там, слушал Ваську с отеческой улыбкой, сушил у костра сапоги и рясу. Семен Ремезов уже спал. У костра он навалил лапника, завернулся с головой в одеяло, лег и уснул крепким здоровым сном, и ни мужицкий гогот, ни дикие события прошедшего дня его сну помехой быть не могли.

– Ветер по реке пускался попутный, – пояснил дьяк. – А у Яшки на корме пушка. Шарахнул картечью, парус нам порвал, рей перебил. Мы ход и потеряли. Да и струг у него добрый, по воде лебедем бежит.

Полежалый кивнул на реку, там рядом с тобольским стругом стояло на якоре судно самаровского дозора. Часть рея длиной чуть больше метра безвольно висела на собранном парусе.

– То верно, – подтвердил Демьян Перегода. – Я видел, как Яшкин струг прошел. Хорошо бежит, ладно.

– Что дальше делать будем, Степан Анисимович? – спросил Рожин.

Мурзинцев в задумчивости пальцами лоб тер, с ответом не торопился.

– Демьян рассказал мне, что с вами на реке приключилось, – задумчиво произнес Полежалый. – В жизни бы в такое не поверил, но вон бедолага не врет.

Дьяк оглянулся на укрытое епанчой тело Ивана Никитина, добавил:

– Я теперь и в шамана твоего, Рожин, поверить готов…

– Что нам остается делать… – произнес, наконец, сотник. – Дальше идти, вогулов догонять, воров бить. Никого неволить не буду, завтра утром всех, кто воротить хочет, отпущу.

– Мы товарища вашего заберем, схороним, как православный обычай требует, – тихо сказал Полежалый. – Завтра вернемся, пробитый струг достанем, залатаем и в Самаровский отбуксируем. На обратном пути заберешь.

– Благодарствую, Петр Васильевич. Век не забуду, – сказал Мурзинцев.

– Брось, – отмахнулся дьяк. – То малость. Мог бы еще чем помочь, сделал бы с радостью. Тебе теперь Яшку опасаться надобно. Я его до Березова гнать не могу, все ж таки у меня ямщики, а не пехота.

– И на том спасибо, – от себя поблагодарил Рожин.

– Ну и ладно. Нам выступать пора, – постановил Полежалый, поднимаясь.

– Куда ж вы, на ночь глядя? – удивился Перегода.

– Мужиков дома жены ждут, волнуются, – с усмешкой ответил дьяк. – А на реке не заплутаем, ямщики на то и ямщики, чтобы каждый завиток реки знать.

Перегода печально вздохнул, Мурзинцев угрюмо молчал, Рожин оглянулся на реку, чтоб на товарищей не смотреть. Их жены не ждали, растрепанные бабы и шумная детвора не бежали каждое утро к пристани высматривать возвращающиеся суда – не вернулись ли часом мужья и отцы? Но теперь и казармы Тобольского гарнизона казались путникам родным домом, с их суетой солдатской службы, ржанием лошадей, звоном колоколов Софийского собора и гомоном простолюдья у купеческих лавок. И двух недель не прошло, как струги отчалили от Тобольского причала, а казалось, будто случилось это в незапамятные времена, а может, и в другой жизни.

На следующее утро встали рано, с зорькой. Раздули угли, навалили дров, расселись вокруг костра отогревать руки и ноги, занемевшие по утренней прохладе. Демьян Перегода, стоявший на посту последние часы, разулся, к огню сапоги пододвинул.

– Мне для дела, Демьян, – деловито произнес Васька Лис и один сапог Перегоды сгреб. Задумчиво понюхал голенище и ни один мускул на его лице не дрогнул.

Недоля и Перегода за Васькой наблюдали с любопытством, а Лис оглянулся на Прошку, который с недосыпа клевал носом, и трубу сапога ему под ноздри сунул. Через мгновение Пономарев дернулся, зашелся кашлем, словно поперхнулся, на Лиса ошарашенно уставился. Недоля зычно заржал.

– Хотел у тебя, Прохор, спросить, годится этот сапог самовар раздувать? – как ни в чем не бывало поинтересовался Лис.

– Отдай, пусть просохнет, – смеясь, сказал Демьян, забирая сапог. – У Семена для самовара возьми, у него за ночь проветрились.

Прошка коротко ругнулся, но клевать носом его больше не тянуло.

– Ладно, православные, хватит зубоскалить, о делах насущных совет держать будем, – тяжело произнес Мурзинцев, глядя в костер. – А дела наши не радостны. Шайтана мы упустили, его вогулы куда-то на север потащили. Туда же и Яшка-вор прорвался. Ворога мы еще толком в лицо не видали, а уже одного раненым потеряли и троих мертвыми. Чего дальше ждать, не ведаю. Но приказ у меня ясный – болвана добыть, и я его добуду. Ежели кто воротиться хочет, держать не стану. Впереди душегубы с мушкетами и колдуны-шаманы с демонами, и кто из них опаснее, еще посмотреть надо. Неволить на такое я никого не могу. Сегодня дьяк Полежалый за пробитым стругом придет, кто хочет вернуться, с ним ступайте, а там с оказией – в Тобольск. Доложитесь князю о наших несчастьях.

Сотник поднял глаза на Прохора Пономарева. Стрелец сидел ссутулившись, глядел себе под ноги, почувствовав взгляд Мурзинцева, стрельнул в него глазами, снова опустил очи долу.

– Не позорь меня, Степан Анисимович, – тихо сказал он. – Перетрусил я на болотах, чего греха таить. Оттого вогулы мне мерещиться стали. А как не испужаться, когда сам леший явился? Мы с тобой вверх по Иртышу ходили на татарские городишки, помнишь? Разве боялся я стрел их да пуль?

– Помню, – Мурзинцев кивнул. – Потому и взял тебя в поход.

– Пик и пуль не боязно, потому как колотые мы и стреляные, – продолжил Прохор. – А к встрече с нечистой силой я готов не был. Но теперь, узревши, не подведу.

– Вот это мужик! – похвалил Васька Лис и хлопнул Прохора по плечу. – Молодцом!

Мурзинцев смотрел на Пономарева внимательно, задумчиво почесывал пальцами лоб, затем неторопливо кивнул. Прохор облегченно вздохнул.

– Верните ему пули и порох, – распорядился сотник, а сам теперь Лиса с Недолей разглядывал. Спросил: – Ну а вы? С нами или как?

– А что мы?! – возмутился Лис. – Нам ни воры, ни сам черт не страшны! Мы тебя, Степан Анисимович, не бросим!

– Ага, – поддакнул Недоля, выдержал паузу и добавил совершенно серьезно: – Пока у тебя, Анисимович, водка не кончится.

Васька прыснул от смеха, и следом за ним засмеялись все, даже пресвитер усмехнулся, а Рожин, улыбаясь, махнул на стрельцов рукой, мол, что с дурней взять, ни к чему серьезно относиться не могут.

Семен наполнил кружки чаем, раздал товарищам. Некоторое время молча прихлебывали парующий кипяток, согревались, затем Мурзинцев шумно выдохнул и сказал с явным облегчением:

– Стало быть, дезертиров среди нас нету. Теперь надо решать, чего делать дальше. Лексей, куда вогулы могут шайтана везти?