Узкая полоска берега лежала у подошвы крутого и высокого холма. От причала вверх по склону вели деревянные ступени с поручнями, увенчанные широкой бревенчатой террасой. Рядом тянулся дощатый желоб с веревкой для волока грузов. Взвоз для лошадей с подводами делал петлю, далеко обходя холм, и им не всегда было удобно пользоваться, поэтому местные соорудили лебедку.

Кодский городок, бывший в старину вотчиной князей обширного Кодского княжества, ныне ничем не напоминал о когда-то тут живших остяках. Взобравшись на террасу, путники увидели десяток разбросанных вразнобой дворов. Резные ставни на окнах, деревянные петухи на коньках крыш, березки у лавочек, лоскуты огородов, белье на веревках, тяжелые амбары, баньки, уже пыхтящие дымком, просторные конюшни и стойла для коров. И никаких юрт и деревянных болванов.

Бабы и старики выходили гостям навстречу, спрашивали, откуда и куда гости путь держат да не везут ли какой мануфактуры или тканей. Некоторые узнавали Рожина, раскланивались с ним. Босоногая детвора, сверкая на солнце русоволосыми головами, со всех сторон облепила гостей, в надежде поживиться каким-нибудь лакомством. Тобольчане и рады были бы угостить карапузов, да нечем было. Молодые девки стояли поодаль стайкой, хихикали, на приезжих поглядывали лукаво. Монах Аркадий и отец Никон шли торопливо, местные им кланялись, но с расспросами не приставали. Остальные путники немного отстали.

– Эй, красавицы, а баньку служивому человеку истопите? – крикнул девкам Васька Лис, улыбаясь во весь рот.

– А ружье твое стреляет, мужичок-полбороды? А то знаем мы вас, служивых. Паришь его, паришь, а он пук холостым, и вся бравада! – тут же крикнула в ответ самая бойкая.

Над селением, как птичий грай, разлетелся звонкий девичий смех. Бабы постарше укоризненно закачали головами, дескать, что с глупой молодежи взять, но и сами усмехнулись.

– Тьфу ты, дура! – выругался Васька, но ласково, без злобы.

После белогорского костра, устроенного отцом Никоном вокруг священной вогульской березы, правая половина бороды у Васьки отросла всего на ноготь, левая же торчала на пол-локтя.

– Эво, как она тебя отшила! – Игнат толкнул товарища в плечо, засмеялся.

– Укоротить надобно, – сказал Васька, проведя ладонью по бороде, – а то и вправду людям на потеху.

– Эй, острословая, а звать тебя как? – крикнул Игнат языкатой девке.

– Тятя с матушкой Марфой кличут. Да ежели ты позовешь, приду ли? – не заставила ждать с ответом Марфа, ее подруги снова засмеялись.

– А я гордыней не хвораю, ежели что, и сам подойду, – заверил Игнат.

– А далеко-то идти готов? А то я бегаю быстро.

– От Тобольска дошел, дойду и дальше.

– А что ж в стольном граде Тобольске девки перевелись, что вас в нашу глухомань занесло? – не унималась Марфа.

– Нормальных всех разобрали, пока мы службу царю Петру Алексеевичу несли.

– Девоньки, вот где нам раздолье было бы! В Тобольске!..

– Вот за тобой, Марфуша, я теперь сюда и пришел, – сказал Игнат то ли в шутку, то ли всерьез, но девке в глаза смотрел внимательно, ждал ответа.

И засмотрелся, споткнулся и с грохотом растянулся вдоль дороги, собрав бородою всю кодскую пыль. Теперь уже смеялись все, особенно заливалась детвора.

– Вот же досада, – выругался Игнат, поднимаясь.

– Одно слово – Недоля, – заключил Васька Лис и покачал головой.

– Да, ходок ты знатный, на ровном месте спотыкаешься! – сквозь смех крикнула Марфа. – Как звать тебя, незадачливый?

– Игнатом, – отозвался Недоля, отряхиваясь.

– Ты, Игнат, приходи, как ходить научишься! – крикнула Марфа, а потом вдруг сорвалась с места и понеслась промеж дворов, подруги побежали следом.

– И вправду, бегает быстро, – заключил Игнат, провожая Марфу взглядом. – А хороша, чертовка!

Но убежали не все, осталась одна худенькая девушка. Она стояла опустив голову и теребила кончик длинной русой косы. Когда путники с ней поравнялись, она сделала шаг им навстречу, сказала тихо:

– Здравствуй, Алексей Никодимович.

Рожин остановился, удивленно рассматривая девушку, ответил:

– Настька, ты, что ли?

– Признал? – Настя подняла лицо, щеки ей заливал румянец.

– Ну, ты вымахала! Невеста уже! Я ж тебя дитем помню! – Рожин подошел к девушке, обнял, расцеловал в щеки, отстранился. – Дай-ка я тебя получше разгляжу.

– Так четыре ж года прошло, – ответила девушка, снова потупив взгляд.

– Да, летит времечко… Как тятя, матушка?

– Батюшка жив-здоров, слава Богу. Матушка померла тем летом.

Улыбка с лица Рожина сошла, он привлек к себе Настю, поцеловал в лоб, сказал:

– Ступай, скажи отцу, что вечером навещу вас.

Девушка вскинула на Рожина взгляд, просияла улыбкой, кивнула и убежала. Рожин задумчиво проводил ее взглядом. Потом оглянулся на сотника, сказал:

– Настя, дочь Трифона Богданова, кузнеца местного. Я их давно знаю.

– Слышь, Лексей, а девка-то к тебе неровно дышит, – заметил Васька Лис, щуря на толмача хитрый глаз.

– Вася, она младше меня на пятнадцать лет, – ответил Рожин.

– Тоже мне помеха! – фыркнул Лис.

– Ты, Рожин, человек бывалый, а в житейских делах дурень дурнем, – рассудительно молвил Игнат. – Нам вон с Васькой еще десять лет лямку стрелецкую тянуть, о семье думать не приходится. А ты человек вольный, нашему князю где угодно служить можешь. Хоть в Тобольске, хоть тут. Испросил бы у князя должность кодского ямщицкого приказчика, делов-то. А ты все шатаешься по миру, места себе не находишь. Так и жизнь пройдет. И что останется?

Рожин слушал Игната с удивлением, не ожидал он от стрельца мудрость услыхать и в душе соглашался с ним. Может, и в самом деле осесть пора? – думал он, – подальше от митрополитов с их жаждой крестить иноверцев да царской блажи добывать вогульских идолов. Избу поставить, жениться, детьми обзавестись, жить тайгой и рекой, успокоиться уже…

– Дело доделаем, там и видно будет, – постановил он и порывисто направился к воротам монастыря, где путников дожидались отец Никон, монах Аркадий и игумен Макарий.

Игумен Макарий, худой невысокий старик с приветливым лицом и живыми глазами, толмача встретил объятиями, благословил.

– Ну что, бродячая душа, не усидел в Тобольске? – спросил он Рожина. – Снова в тайгу потянуло? Оно и правильно, на Оби скорее мир в душе обрящешь.

– Да и без моего желания, владыка, надобности хватило, – ответил толмач.

– Знаю, просветил меня отец Никон. Отправил вас князь искать то, не зная что да не ведая где. Занятие как раз по тебе, Алексей, а? – игумен усмехнулся. – Видели ваших вогулов, седьмого дня по Оби на дощанике прошли. Ну да об делах опосля потолкуем, а пока милости прошу отобедать.

Троицкий монастырь был обнесен высоким бревенчатым забором. В центре располагалась церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, деревянная красавица с высоким шатровым сводом, увенчанным луковкой главки с крестом. Неподалеку стояла остроносая звонница на один колокол. По правую руку тянулся ряд братских келий. За церковью виднелся край двухэтажного настоятельского корпуса. Слева вдоль забора стояли амбары, а еще дальше баня. Монахов во дворе видно не было – в обеденное время, кто не на службе, в трапезной собрались.

После рыбной диеты монашеский стол путникам показался барским пиром. Гостям подали щи, сваренные на курятине и кислой капусте, запеченного осетра, шанежки с творогом, квашеную репу с клюквой и ежевичную наливку. Васька Лис и Игнат Недоля ягодному питью обрадовались особо. Сами монахи трапезничали скромнее, у каждого было по плошке щей, и не более. Видно, игумен распорядился гостей от пуза накормить.

– Богато вы тут живете, – сказал Мурзинцев старцу Аркадию, который трапезничал вместе с тобольчанами.

– Господь нас не оставляет, да и трудами отца Макария да братьев закрома полнятся, – ответил монах не без гордости. – Игумен царю-батюшке челобитную писал, позволение на приписку к монастырю крестьян выпросил. У местных остяков рыболовные пески и пашные поля выкупили. Два года рожь родит, на третий может померзнуть, ну да мы и за то Господа благодарим. Худо-бедно, но хлеб едим да солому скотине заготовляем. Стадо у нас на сорок голов да табун на три десятка лошадей. Подле поля мукомольню поставили, а при ней и солодовня имеется. Конопляное масло жмем. Репа и капуста родят славно. Тайга ягодой богата, дикой птицей, а Обь – рыбой. Теперь вот слюду для окон добываем, да много, половину купцам сдаем.