Но Константин Васильевич Роговой от природы тяготел к философии, знал, что ничто не вечно. На Руси, известно, крали издавна, однако круговая порука замов ему не понравилась. Он из «круга» осторожно вышел, спустился на ступенечку, начал организовывать собственное дело. Вскоре он стал Патроном, встретил сумасшедший апрель спокойной улыбкой и оказался прав: буря пронеслась над головой. Она отрывала вершки, а землю перекопать, все выкорчевать никакой буре, даже урагану не под силу. Надо менять систему, а этого власть имущий аппарат никогда не позволит. А перестройка, рассуждал Патрон, — это те же самые люди, только в ином строю.

Заблуждался ли Патрон, жизнь покажет, а сейчас он спокойно спал без таблеток, даже аптечки в доме не держал.

Константин Васильевич Роговой уезжать никуда не собирался, имел единственную заботу: превратить советские рубли, которые обеспечены всем достоянием страны, в паршивые, ничем, кроме золота, не обеспеченные доллары либо марки. Но не хотел зависеть от решений пленумов, Советов, съездов, которые, выполняя требования трудового народа, в любой момент могли облечь пожелания народа в форму законов.

Патрон спал спокойно, тихо, задрав лохматую бороду, разметав огромное тело, и как дурных, так и веселых снов не смотрел.

Наступило утро. Гуров взглянул в серое окно, по стеклу которого осыпалась снежная крупа. Зимы в этом году не было, весна то решительно наступала, то приостанавливалась, дождь чередовался со снегом, погода стояла омерзительная.

Все одно к одному, думал Гуров, тихо одеваясь, стараясь не разбудить Риту.

Она открыла глаза и спросила:

— Ты мне ничего не расскажешь?

— Обычно ты просыпаешься долго-долго…

— Я тебе задала вопрос, — Рита села, включила бра, в спальне стало уютнее.

— Я не могу на него ответить. — Гуров вытащил из шкафа чемодан, начал укладывать свои вещи. — Я тебя люблю, ты должна мне верить.

— Ты позавтракаешь? — Рита накинула халат и ушла на кухню.

Гуров оглядел свой костюм, остался недоволен, переоделся в джинсы и свитер, кожаную куртку, обулся в тяжелые ботинки. Он прошел в кабинет, вынул из тайника пистолет с глушителем и наручники, достал все имеющиеся в доме деньги, сберкнижку, заглянул в нее. Тысяча сто пятнадцать… Сел за стол, вытащил припасенный расходный ордер и заполнил его, выписал тысячу сто.

Завтракал он неторопливо, выпил две чашки кофе.

Рита молча сидела напротив, а потом вдруг неожиданно спросила:

— Тебя могут арестовать?

— Вот так, живешь, живешь, — Гуров долил себе еще кофе, — считаешь себя самым умным… Я не думал об этом.

Раздался телефонный звонок. Аппарат стоял между Гуровым и Ритой, оба посмотрели на него, потом друг на друга.

— Меня ни для кого нет дома, — сказал Гуров. — Уехал в подмосковный санаторий.

— Туда ночью не уезжают. — Рита сняла трубку, помедлила и раздраженно сказала: — Слушаю. Доброе утро, Петр Николаевич, к сожалению, не могу, они отсутствуют. А это вас надо спросить, заверил, не к любовнице. Извините, но и Гуров, и вы за десять лет мне изрядно надоели.

Она выслушала ответ Орлова, согласно кивнула.

— Это для вас Турилин генерал, а для меня обыкновенный не очень молодой мужик. Вы все свои прохиндейские выходки прикрываете оперативной необходимостью. Гурову я ничего передавать не собираюсь, ищите его сами! — Рита говорила быстро, все больше накаляясь. — Ваша профессия разыскивать, вот и валяйте. Счастливо!

— Молодец! В тебе умерла великая актриса, — сказал восхищенно Гуров.

— А кто тебе сказал, что я играю? — тихо спросила Рита. — Мне четвертый десяток, во мне умирает женщина, а она умирать не хочет. Извини, — она встала и опрокинула стул. — Извини, я должна тебя беречь, неприятностей тебе хватает и без меня. Тебе всего в жизни хватает без меня.

Гуров встал, обнял жену так сильно, что она больше не смогла сказать ни слова. Когда муж свои объятия разжал, Рита впервые услышала, как он ругается матом. Гуров говорил тихо, без эмоций, выкладывал матерные слова раздельно и аккуратно, словно боялся, что Рита одно из них не разберет или не поймет.

Странное дело, никакие увещевания и угрозы не подействовали бы на Риту так успокаивающе, как эта длинная матерная тирада.

— Красиво живем, — Рита поцеловала мужа. — Не волнуйся за нас.

— Вот деньги, — Гуров положил на стол купюры. — Кто бы ни звонил, куда бы ни приглашал от моего имени или как-то иначе, не соглашайся, дверь всегда чтобы была на цепочке, если что, не рассуждай, нажимай кнопку охраны. Ольге передай, что я ее люблю.

Гуров надел плащ, подхватил чемодан и ушел из дома в изувеченную цивилизацией погоду…

Полковник Орлов вставал рано, так же, как и Гуров, завтракал на кухне, так же перед ним сидела жена и рядом стоял телефон. Вот только пил полковник не кофе, а чай с медом и с женой разговаривал мирно. Они решали вопрос о летнем отдыхе внуков, казалось, что еще вчера так же обсуждались летние каникулы детей.

К телефонным звонкам в любое время суток Петр Николаевич относился спокойно. Человек бы не выжил, если бы не сумел приспособиться к землетрясениям, гриппу и наличию телефона.

Орлов снял трубку, прожевал и невозмутимо сказал:

— С добрым утром.

— Здравствуй, Турилин беспокоит. Я жду тебя вместе с Гуровым к восьми тридцати.

— Понял, — Орлов хотел сказать что-то еще, но, услышав частые гудки, положил трубку. — Екатерина Ивановна, за многие годы генерал позвонил мне домой. К чему бы это?

— К неприятностям, не сомневайтесь, Петр Николаевич, — ответила жена и начала убирать со стола. — Если бы он собирался тебя наградить, то дождался бы рабочего дня.

— Ты у меня философ, — сказал Орлов, набирая номер Гурова.

Как известно, поговорить с другом не удалось, и в восемь тридцать полковник один вошел в кабинет генерала.

Они обменялись рукопожатиями, начальник посмотрел на дверь, подчиненный пояснил:

— Гурова нет и, как я понимаю, в ближайшее время не будет.

— А где он?

— Жена не знает, ее мнение о вас, обо мне и о своем муже я пересказывать не буду.

— Такой милый интеллигентный мальчик… — Турилин расслабил узел галстука, что свидетельствовало о крайнем раздражении.

— Ему под сорок, половину из них Гуров провел в розыске и, видимо, знает, когда ему быть дома, а когда отсутствовать.

Орлов ни о чем не спрашивал генерала, он не любил бессмысленных вопросов, Турилина же сдержанность полковника раздражала.

— Вчерашний вечер у министра начался и закончился скверно, — сказал генерал. — Присутствовала прокуратура, естественно, что факт убийства Потапова установлен. Прокурор мне ничего объяснять не стал, приказал к десяти утра доставить к нему в кабинет Гурова. Я собирался с этим мальчиком… — Он махнул рукой и замолчал.

— Подполковник Гуров находится в очередном отпуске, — Орлов посмотрел на часы, — еще восемнадцать дней. Он не обязан сообщать, где отдыхает.

— И ты не знаешь?

— Нет.

— А что ты знаешь?

— Ничего, — твердо ответил Орлов и вспомнил, как вчера вечером злился на Гурова за умолчание и неискренность. — Я догадываюсь, а у нас не та контора, товарищ генерал, где позволено фантазировать.

— А я вам разрешаю, товарищ полковник, фантазируйте, я попытаюсь понять.

— А я не могу, товарищ генерал.

Турилин хотел встать, но сдержался, подтянул галстук:

— Немедленно найдите подполковника Гурова и лично доставьте его в этот кабинет. Свободны.

— Слушаюсь, товарищ генерал. — Орлов попытался щелкнуть каблуками.

Он шел длинными, еще пустыми коридорами, между безымянными дверями. В некоторых кабинетах уже, а может, еще и со вчерашнего дня работали. Полковник любил эти часы относительного затишья, когда не надо здороваться, реагировать на замечания коллег, выслушивать их похвалы или проклятия, что случалось чаще.

Прокуратура требует Гурова. Почему? Получили донос. Но его не могли написать люди, которые взяли сыщика в оборот. Волину и компании Гуров нужен без единого пятнышка… Костя совсем сдвинулся, называет Гурова мальчиком. А сыщик сбежал. Неужели он сумел прокачать ситуацию и видел возможность вмешательства прокуратуры? Официальный допрос у следователя для Гурова катастрофичен. Пока что, в настоящий момент, действия подполковника хотя и можно классифицировать как самодеятельность, но это все-таки лишь оперативная работа. В кабинете следователя он превращается в свидетеля, возможно, в подозреваемого и обязан говорить правду. Если он начинает врать, он становится преступником.