Неожиданно гигант остановился и занес кулак над телевизором…

— Таможня! Чтоб она…

— Каждый работает, как умеет, — спокойно сказал Референт. — Я убежден, что мы через таможню ни золото, ни камни везти не должны. Только порошок и только один раз.

— Но требуется постоянный канал…

— Это им требуется! — крикнул Референт.

Патрон взглянул на него недоуменно:

— Не понял. Им требуется, а нам — нет?

— Нам требуются валюта и свобода! — Референт говорил резко, даже грубо. — Ты такой большой, сядь, пожалуйста.

Патрон опустился в кресло.

— Наши зарубежные партнеры желают иметь постоянный канал транспортировки через нашу западную границу всего, чего они пожелают. Но мы такой канал создать с тобой не можем. Ясно? Иначе этот канал приведет нас прямо в тайгу.

— Ты, Руслан, много на себя берешь, — в тоне Рогового не звучало угрозы, была лишь констатация факта.

И Референту стало зябко, неуютно, он знал: если Патрон угрожает — непосредственной опасности нет, когда говорит мягко — жди беды. Царствовать желает, не хочет или не может смотреть на ситуацию реально. Эти шестидесятилетние считают, что они в расцвете сил, на самом же деле силы-то еще есть, а разум в шорах, в позавчерашнем дне.

Референт молчал, понимал, что это опасно, но молчал. От данного разговора зависит слишком много, возможно, судьба и жизнь Руслана Алексеевича Волина.

— Подыскиваешь слова, как ловчее обмануть?… Шутка. — Патрон наполнил бокал, но не выпил.

— Мы не на базаре и торгуем не семечками, — ответил Референт. — Ты либо примешь мое предложение, либо я выхожу из игры.

— Ультиматум. — Патрон согласно кивнул, осушил бокал, и Референт понял, что его судьба повисла, держится в воздухе ни на чем.

Он разозлился, матерно выругался, чем ошарашил Патрона, так как никогда подобных слов не употреблял.

— Какой бы правитель ни был умный, а правду в полном объеме ему говорить нельзя. Царь считает, что у него полная монополия на правду, только его правда истинна, а все остальные от лукавого, от желания обмануть, выгадать, погубить его величество, продать, — все это Референт сказал тихо, устало.

— Ты на меня не кричи, щенок! — рявкнул Патрон, занес руку над столиком, но вовремя понял, что может остаться без выпивки, и сдержался. — Вываливай свою вонючую правду, я потерплю.

Референт старался курить как можно меньше, но сейчас, когда понял, что опасность миновала, набил трубку, неторопливо раскуривал.

— Наши западные партнеры меряют нас на свой аршин, короче, переоценивают наши возможности. Они читают нашу прессу, где ежедневно пишется о коррупции, мафии, о волне преступности, которая захлестнула страну. Они установили с нами контакт, предлагают сотрудничать. Но они не понимают простой вещи, что коррупция наша, преступность при действительной массовости разобщена, необразованна, алчна, живет сегодняшним днем. Наша публика во всем одинакова, у нас пахотной земли и тракторов больше всех в мире, а жрать нечего. Никто не считает, может, у нас и преступников больше, чем у других, но создать настоящую организацию мы не в силах. И так называемые «деловые люди» вместо того, чтобы объединиться, помогать друг другу, терпеть сегодня и обогатиться завтра, стремятся лишь сию секунду урвать кусок пожирнее. И в результате зачастую воры воруют у воров, расхитители тянут у себе подобных, убийцы убивают убийц, все наше общество — сплошное буйство, стихия. Минуту назад ты решил, что твой ближайший помощник зарвался, вышел из-под контроля и его пора ликвидировать. Так? Можешь не отвечать. Я знаю, что так. А почему? Ты родился при этом режиме, тебя не интересует дело, лишь положение собственной персоны, комфортность и покой.

— Ты слишком умен…

— Все! — перебил Референт. — На этом мы и закончим. Я слишком умен — это наше, родное. Там, где мерилом является ум первого лица, превосходящий его по разуму — лишний, опасный. Американец за мой «излишек» миллион бы отвалил, а ты… пей, и закончим на этом.

Молчали долго, Патрон недовольно поглядел на помощника, пил вино, фыркал. Референт раскурил вторую трубку и пожалел, что был откровенен. Переоценил мамонта этого, посчитал, что тот оценит правильно все, по достоинству.

— А ты при каком режиме родился? — спросил неожиданно Патрон. — Хорошо, я согласен, ты прав, давай все с самого начала…

— Денис, уступи руль, — сказал Гуров, — когда еще будет такая возможность?

Сергачев припарковался, приятели поменялись местами. Гуров включил мотор, выжал сцепление, прибавил обороты, проверил, как переключаются скорости, и мягко выехал на трассу. Гурову не столько хотелось посидеть за рулем роскошной машины, сколько было необходимо проверить, ведется за ними наблюдение или нет, а для этого надо было самому вести машину и иметь перед глазами зеркало заднего вида.

В субботний день Ленинский проспект не был перегружен, основной поток шел, не превышая семидесяти, проскакивали и шустрые частники, торопились, как обычно, таксисты. Гуров изучил следовавшие позади машины, выждал немного, занял левый ряд, прибавил газ, легко вырвался вперед, через несколько минут быстро перестроился направо, потащился за троллейбусом. Даже столь нехитрого маневра оказалось достаточно, чтобы определить, что светло-серая «Волга», в которой находились двое мужчин и женщина, сидит у них на хвосте. «Волга» преследовала «Вольво» неумело, но упрямо.

Сергачев наблюдал за Гуровым, понял цель его маневра и оглянулся.

— Не крутись, я их засек, — сказал Гуров. — Любое дело требует сноровки, а фраера, как ты выражаешься, на любом стадионе фраерами и останутся.

Сергачев взглянул удивленно, так как Гуров, прежде чем сесть в машину, категорически предупреждал, мол, ни одного лишнего слова, возможно прослушивание. И даже обговорил, как себя вести, каких тем коснуться. Спортсмен не понимал, что в случае, если их разговор в машине записывается, недостаточно только не болтать лишнего. Желательно убедить слухачей, что их маневр проходит и люди в машине разговаривают свободно.

— Девочку в машину взяли, полагают, что она крашеной мордашкой прикроет ослиные уши. — Гуров подмигнул, взглянул в зеркало, убедился, что «Волга» не отстала. — Сейчас я им нарисую что-нибудь простенькое, но со вкусом.

Он включил правый поворот, у светофора свернул и тут же остановился, «Волга» встала неподалеку.

— Выйдем, я хочу эскимо, — сказал Гуров, выключил мотор, вышел и запер машину.

— Лев Иванович, ты же сам предупреждал, — возмущенно сказал Сергачев. — Я каждое слово обдумываю, а ты шпаришь…

— Что позволено Юпитеру! — Гуров поднял указательный палец, озорно подмигнул и оглянулся, но на «Волгу» не посмотрел, спросил: — Из машины кто-нибудь вышел?

— Парень и девушка.

— Водитель?

— Нет, пассажиры.

— Хуже, — поморщился Гуров. — А может, и лучше. Ты сходи за газетами и возвращайся к машине.

Сергачев направился искать газетный киоск, а Гуров подошел к стоявшему на углу инспектору ГАИ, сказал несколько слов и направился к «Волге». Неподалеку от машины он увидел парня и девушку — «пассажиров», которые старательно изображали, что заняты лишь друг другом и на весь белый свет им плевать. Парень обнимал девушку, пытался поцеловать, она отворачивалась, отпихивала его могучую накачанную грудь.

— Ну и здоров ты, парень! — сказал восхищенно Гуров, взял его за бицепс. — Где качаешься? — И внимательно посмотрел в глаза.

Герой напряг мышцы, легко отбросил руку Гурова, хотел что-то сказать, не сумел, так и застыл с открытым ртом, из которого пахнуло перегаром. Гуров прекрасно знал это состояние, когда ты, стараясь быть незамеченным, сталкиваешься взглядом с объектом наблюдения. Возникает ощущение, что ты совершенно голый, смешной и беспомощный.

— Слова забыл? — Гуров говорил непринужденно, смотрел жестко.

— Ты чего? Я вот с девушкой…

— Ты в нетрезвом состоянии за рулем вот этой «Волги», — Гуров указал на машину, — меня на Октябрьской подрезал…