«Если ее опередить, я успею выйти», — как о постороннем подумал Гуров и не двинулся с места. Настя со столиком уехала, тут же из кухни выплыла дородная женщина в жестко накрахмаленном стерильном белом колпаке. Глядя завороженно прямо перед собой, словно боясь упустить из вида что-то чрезвычайно важное, она проследовала к дверям и скрылась. В утробе кухни брякнуло, лязгнуло, и сыщик ясно увидел массивную железную дверь и засов.

«И все равно, — упрямо думал он, — стрелять не будут. — И пододвинул ногой сосновую табуретку ближе. — А в рукопашной мы разнесем теремок вдребезги. Здесь собрались люди серьезные, они не позволят необдуманных поступков. Но серьезные на втором этаже, — возразил себе сыщик, — а тут исполнители, они способны рассудить иначе. Им приказано припугнуть и выставить постороннего, который нагло забрался, куда ему не следует, и этот посторонний — мент, но — ментов тысячи, и церемониться с каждым…»

Гурову пришлось свои размышления прервать и вернуться к действительности, так как водители-охранники поднялись. Маленький двинулся к выходу, а Большой — к столу Гурова. Боковым зрением сыщик видел, что Маленький задержался около Романова, который кивнул и встал. Сыщик, не поднимая головы, следил за ногами подходившего шофера. Прежде чем напасть, человек всегда собьется с шага. Большой не сбился, спокойно сел рядом. Гуров поднял голову, взглянул с любопытством.

— Давай, приятель, собирай вещички, двигай домой, в твоем возрасте надо больше думать о здоровье.

— Да я еще молодой. — Гуров улыбнулся, мягко подобрал ноги.

— Зачем спорить-то, молодой?

Миролюбивый тон мог обмануть лишь сопляка. Шофер ударил быстро, но Гуров ожидал нападения, легко наклонился, кулак рассек пустоту, и на секунду бандит раскрылся. Гуров вытянул руку, коротко ударил противника в горло, под адамово яблоко. Большой хрюкнул, ткнулся лицом в стол, сыщик достал наручники и, пристегнув его кисть к ножке стола, вынул у него из внутреннего кармана пистолет.

Маленький происшедшего видеть не мог, так как, выпроводив механика, стоял у двери с наружной стороны. Гуров знал, что боль уже отпустила, человек уже пришел в себя, сейчас натужно сглатывает, пытается сориентироваться в обстановке.

— Ты знаешь, кто я? — Гуров допил остывший кофе.

— Мент поганый, — прошептал сипло Большой и сел прямо.

— Допустим. Тогда ты фраер сопливый. Гоги тебя выгонит, он же не велел бить меня. Как зовут?

— Ну, Степан.

— А меня — Лев Иванович. А того, кто за дверями стоит?

Гуров видел, как новый знакомый потянул наручники, стол качнулся.

— Чего молчишь, Степа? — Гуров поднялся, взял с буфетной стойки стакан с соком. — Освежись, полегчает. Так как зовут твоего приятеля?

Степан сделал натужный глоток, отставил сок, вытер слезящиеся глаза.

— Кореша Толиком звать.

— Анатолий и Степан, хорошие имена. — Гуров закурил. — Позови его.

Степан откашлялся, но Толик сам заглянул в теремок:

— Ну, чего валандаетесь? Пошли!

— Погодь! — громко сказал Гуров. — Шагай сюда, Толик, разговор имеется.

Толик был прост и незатейлив, как огурец, подошел, сверкая улыбкой, и спросил:

— Сговорились? Я же тебе толковал, Степа, что товарищ умный. — Он смотрел на содельника и не обратил внимания, что Гуров, подвигая ему табуретку, поднялся и взял столовый нож. — Ты чего, Степ, забурел?

Гуров ударил ручкой ножа чуть пониже третьей пуговицы, точно в солнечное сплетение. Толик чуть не выплюнул язык, глаза застекленели, он схватился за живот, упал на стол. Гуров отобрал у него пистолет, пригрозил Степану:

— Будь хорошим. — Отстегнул браслет наручников от стола, защелкнул его на запястье Толика. — Теперь спокойно поговорим, ребята.

Скованные наручниками, Степан с Анатолием сидели смирно, держали руки на коленях и со стороны производили приятное впечатление.

Обслужив в номерах высокопоставленных клиентов, вернулась в кафе розовощекая Настенька, пронесла свою крахмальную корону шеф, на столик с новоявленными друзьями не взглянула, давно научившись отличать хозяев от их слуг. Шефу предстояло приготовить обед, а продовольственный кризис хотя еще резиденции не захватил, но кладовки уже выдувал, приходилось изворачиваться. Гуров заказал коньяк и кофе, сам не пил, сидел расслабившись, скрывая дрожь и тошноту, естественную реакцию организма на перенапряжение. Сколько ни тренируешься, а супермена из него не получается. Сыщик вздохнул, заметил, как кривится от боли Толик, дышит осторожно, а Степан глотает коньяк и вздрагивает.

— Ты лед из морозилки выковырни и к брюху приложи, — посоветовал Гуров, и не потому, что парня пожалел, а так, для завязки разговора.

— Сегодня, Лев Иванович, прикуп твой, — сипло сказал Степан. — Так ведь замочить ты нас все равно не можешь, а завтра тоже наступит. Раз ты Гоги знаешь, то должен понять, он не простит.

— Ясно дело, не простит, — согласился Гуров и пристально посмотрел в глаза Степану.

— Пушки отдай, сука. — Мысли Толика были короче, слог лаконичней.

— Обязательно, — кивнул Гуров.

— Ну и как полагаешь дальше? — спросил Степан.

— Не знаю, давай решать.

— Пушки отдай, и мы тебя отпустим, — вмешался Толик.

— Совсем плохой. — Гуров смотрел укоризненно. — Степан, скажи…

— Ты на сдаче, банкуй, — ответил Степан и отвернулся.

— Слушай, мент, а Эфенди, случаем, не ты пришил? Так слышал я о тебе…

Закончить Толик не сумел, Степан ударил его по лбу. У нормального человека произошло бы сотрясение мозга. Толик лишь зубами лязгнул, голова у него была сильным местом. Он взглянул на старшого с обидой, буркнул:

— А я ничего. — И подлил в стакан коньяку.

— Он как? — Гуров кивнул на Толика, шлепнул пальцем по губам.

— Могила, — ответил Степан.

— Смотри, ты сам сказал, что Гоги не простит. — Гуров увидел, как метнулся взгляд Степана, понял, что смысл сказанного дошел по назначению, и продолжал: — Я, Степан, человек мирный, интеллигентный, приехал отдохнуть, если Георгий Акимович Мельник пожелают, обсудить некоторые вопросы. А ты сразу драться, нехорошо. Теперь мы оба в глупом положении. Извечный русский вопрос: что делать?

— Ты с Гоги знаком?

— Заочно.

— Значит, бумажки о нем читал, — понял Степан. — Так ты его не знаешь.

— Степан, давай столом мента придушим, — снова возник Толик, — ключ и пушки отнимем.

Степан провел ладонью по лицу приятеля, подвинул ему стакан:

— Закройся, без тебя тошно.

— Слушай, Степан, внимательно, постарайся понять. — Гуров выдержал небольшую паузу. — Я вас сейчас отпущу, если вы начнете безобразничать, пристрелю. Пистолеты с вашими пальчиками вот тут, — Гуров похлопал себя по карману, — так что у меня — самозащита, у вас — крематорий. Понятно? Георгию Акимовичу Мельнику я ничего не скажу, вы будете ему служить, словно ничего не произошло. Ему — служить, а мне немного прислуживать. Обыкновенный шантаж в нашей с вами жизни дело обычное. Есть контрпредложения? Вопросы? Нет. Тогда с богом.

Гуров бросил на стол ключ от наручников.

— Браслеты с ключиком оставьте на столе, прикройте салфеткой и топайте.

Сыщик отошел к буфетной стойке. Степан не раздумывал, сейчас главное освободиться, а дальше жизнь покажет, мент еще горько пожалеет. В машине имелись пушки не хуже, главное — не дать менту выйти с территории.

Степан бросил наручники на стол, прикрыл салфеткой. Гуров пил сок из запотевшего стакана, с улыбкой наблюдая за боевиками, которые, потирая ушибленные места и натертые кисти рук, решали, что теперь делать.

— Двинули, что ли? — буркнул Толик.

Степан был умнее, решил сделать вид, что смирился.

— Лев Иванович, как мне с Гоги говорить? Он велел вас отсюда выселить.

— Передай, я с ним встретиться хочу. — Гуров тихо рассмеялся. — Вы на улицу сейчас не выходите, поднимайтесь на второй этаж, а я блокирую ваш транспорт. Ты, надеюсь, соображаешь, Степа, я же здесь не один, и через пять минут ваши пушки уплывут в Москву. Если со мной, не дай бог, что случится, о вашей судьбе побеспокоятся.