— Никогда не думал, что даже мужество людей надо рассчитывать! — со смехом воскликнул Луис. — Но, клянусь святым Луисом, моим покровителем, я бы стал презирать рыцаря, которому для храбрости понадобилось бы считать лиги!

— Все неведомые опасности устрашают, — возразил Колумб, — Даль внушает страх невеждам, простор океана пугает даже мудрецов, юный мой друг. Я уж не говорю о таких вещах, от которых зависит жизнь, — о припасах и о воде!

Пожурив своего юного спутника за легкомыслие, адмирал сам застлал свою койку и, помолившись, лег спать.

Колумб спал мало, но, как человек, умеющий управлять собой, сразу погружался в глубокий сон и по желанию просыпался, когда ему было нужно.

По ночам он обычно несколько раз выходил наблюдать за погодой и за ходом каравелл. Так и в эту ночь в первом часу адмирал проснулся и вышел из своей каюты. Казалось, все было в полном порядке. Кругом царила сонная тишина, какая обычно стоит на судах в спокойные часы полуночной вахты. Почти все матросы спали, кормчий дремал, и только рулевой и дозорные бодрствовали на своих местах. Ветер посвежел, каравелла ходко и неутомимо резала волны, с каждым мгновением удаляясь от острова Ферро и португальцев. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были посвист ветра, плеск волн да временами скрип мачт, когда ветер сильнее надувал паруса и натягивал снасти, Ночь была темной, и Колумб некоторое время ничего не видел, но, когда его глаза приспособились к слабому свету, он сразу заметил, что судно не идет близко к ветру, как было приказано. Подойдя к рулю, адмирал обнаружил, что каравелла сильно уклоняется на северо-восток, словно хочет повернуть в сторону Испании.

— Ты кто, моряк или погонщик мулов на извилистой горной тропе? — сурово спросил он рулевого. — Как ты ведешь судно? Видно, у тебя душа осталась в Испании и ты воображаешь, будто такими дурацкими уловками ускоришь свое возвращение домой!

— Увы, сеньор адмирал, душой я на самом деле в Испании, — ответил рулевой. — А что я могу поделать? Ведь у меня в Могере осталось семеро детей без матери!

— Ты разве не знаешь, что я тоже отец и тоже оставил в Испании любимого сына? Он у меня один, и матери у него нет, как у твоих детей, — в чем же различие между нами?

— У вашего сына отец — адмирал, а у моих сирот — простой рулевой!

— А не все ли равно моему дону Диего, кем умрет его отец, адмиралом или простым рулевым, если уж нам суждено погибнуть? — возразил Колумб; он гордился оказанной ему высокой честью и всегда подчеркивал дворянскую приставку «дон», хотя это было и не совсем законно. — Неужели ты думаешь, что моему сыну легче потерять отца, чем твоим детям?

— Сеньор, король и королева возьмут его под свое покровительство, его будут почитать как вашего сына и опекать как наследника вице-короля, а кто позаботится о сиротах безвестного матроса?

— Пожалуй, ты прав, друг мой, и я тебя понимаю, — согласился Колумб, который обладал высоким чувством справедливости. — Но ты бы лучше помнил о том, что будущее твоих детей зависит от твоего мужества и упорства, вместо того чтобы думать о всяких несчастьях, которых может и не быть! Если мы потерпим неудачу, нам всем будет плохо, а если добьемся успеха, никто не останется в накладе. А теперь скажи, могу я тебе доверить руль или лучше послать за кем-нибудь другим, кто не собьется с курса?

— Уж лучше пошлите за другим, сеньор адмирал, — со вздохом ответил моряк. — Я не забуду вашего совета и постараюсь не тосковать по дому, но, пока мы так близко от Испании, пусть каравеллу ведет другой, так оно будет вернее!

— Ты знаешь матроса Санчо Мундо из палубной команды? — спросил Колумб.

— Кто же его не знает, сеньор! Это самый бывалый матрос. Во всяком случае в Могере он искуснее всех!

— Он в твоей вахте или спит с другими внизу?

— Санчо в нашей вахте, а вниз он и не спускается, потому что обычно спит прямо на палубе. Такому все тревоги и опасности нипочем! На сушу ему даже смотреть противно, так что вряд ли он обрадуется, даже если мы увидим те далекие страны, о которых вы говорили.

— Хорошо, пошли сюда Санчо, а я пока сам постою у руля.

Колумб привычной рукой взялся за руль и плавным движением развернул каравеллу так, что она пришла почти к ветру. Удары волн сразу же стали громче и чаще, каравелла сильнее накренилась на левый борт, и мачты заскрипели под натиском вновь наполнившихся парусов.

Санчо явился через несколько минут, позевывая и протирая глаза.

— Становись на руль! — приказал ему Колумб, как только матрос подошел к нему. — И держись строго этого курса! Тот, кто стоял на руле, оказался ненадежным человеком: он поворачивал каравеллу в сторону Испании. Надеюсь, ты такой глупости не сделаешь! Я считаю тебя верным и преданным спутником, друг мой Санчо, и думаю, на тебя можно положиться.

— Сеньор дон адмирал, я слуга королевы и ваш подчиненный, — отозвался Санчо, слегка перекладывая руль из стороны в сторону, чтобы почувствовать, как слушается судно руля: так опытный возница, прежде чем тронуться в путь, разбирает и пробует вожжи. — Я готов исполнить любой ваш приказ!

— Значит, у тебя нет этих дурных предчувствий, недостойных настоящего моряка?

— Во всяком случае, у меня их меньше, чем у священника на молитве или у старухи в церкви. Конечно, и у меня есть сомнения, потому что все мы не без слабостей, но океан меня никогда не страшил — только в плавании я и бываю счастлив, — а что до жены и детей, то раз у меня нет жены, то вряд ли сыщутся и дети!

— Какие же у тебя сомнения? — настаивал Колумб. — Откройся мне, друг, я постараюсь их рассеять.

— Я не сомневаюсь, сеньор, что мы доплывем до Катая или до любой другой страны, какую ваша милость захочет отыскать, и верю, что вы сумеете обвести великого хана вокруг пальца, а при нужде стянуть даже бриллианты с его тюрбана — он ведь неверный и, должно быть, носит тюрбан! Не сомневаюсь я и в богатствах, которые принесут наши открытия, ибо знаю, что вы, сеньор дон адмирал, достаточно искусны, чтобы привести каравеллы до края света, нагрузить их карбункулами, если не хватит алмазов, и вернуться в Испанию.

— Если ты так веришь моей опытности, в чем же твои сомнения? Что тебя тревожит?

— А сомневаюсь я в том, выпадет ли хоть какая-нибудь честь и хоть один драгоценный камешек на долю безвестного бедного моряка Санчо Мундо, у которого даже целых штанов нет и которому почести и деньги гораздо нужнее, чем думает наша добрая королева Изабелла и ее царственный супруг!

— Да, Санчо, теперь я вижу, что у всех людей есть недостатки, а твой недостаток — корыстолюбие. Если у каждого человека имеется цена, то ты о своей никогда не забудешь!

— Сразу видно, что сеньор адмирал недаром странствовал по морям, — ваша милость видит каждого человека насквозь! Я тоже всегда подозревал, что душа у меня корыстолюбивая, а потому охотно принимал всякие угодные ей подношения. Барыш и деньги — лучшее лекарство против корыстолюбия, а что до моей цены, то я изо всех сил старался набить себе цену, чтобы меня не принимали за ничтожного подхалима. Дайте мне побольше денег и всяких подарков, и я тотчас стану бескорыстнее отшельника в пустыне!

— Понимаю, — проговорил Колумб. — Тебя нельзя запугать, но можно купить. Ты, конечно, считаешь, что одна добла слишком малая плата тебе и твоему приятелю-португальцу. Хорошо, Санчо, я буду с тобой говорить твоим языком: вот тебе еще один золотой — это задаток за твою верность мне в продолжение всего плавания.

— Можете без стеснения располагать мной, сеньор дон адмирал, и со стеснением тоже, беда невелика! Отныне у вашей милости нет более бескорыстного друга на всех трех каравеллах. Я только надеюсь, что, когда начнут составлять список награжденных, имя Санчо Мундо займет в нем почетное место в соответствии с его преданностью. А теперь идите спокойно спать, сеньор адмирал: «Санта-Мария» будет держать курс прямо на Катай, насколько позволяет юго-западный ветер!