— Это земля, — уверенно сказал он, обращаясь к окружающим. — Через несколько часов мы ее увидим. Можете радоваться и ликовать, ибо такие признаки не обманывают. В океане не бывает подобных огней, значит, и этот горел на берегу. По моим расчетам, он загорелся именно там, где и должна была оказаться суша, если земля шарообразна.

При всем своем уважении к адмиралу матросы не чувствовали полной уверенности в успехе, однако надежда увидеть с наступлением дня землю охватила всех. Больше Колумб не произнес ни слова, и на каравелле опять воцарилось молчание.

Через несколько минут все взоры в нетерпеливом ожидании были вновь прикованы к западному горизонту. Каравеллы неслись вперед на всех парусах, пока внезапная вспышка не прорезала ночную тьму; затем со стороны «Пинты» докатился гул пушечного выстрела, приглушенный ветром и расстоянием.

— Мартин Алонсо заговорил! — воскликнул адмирал. — И я уверен, что на сей раз не напрасно! Эй, кто там наверху на марсе? Кто хочет первым увидеть чудеса Индии?

— Я, сеньор дон адмирал! — откликнулся Санчо. — Я здесь с самой вечерней молитвы!

— Видишь ты что-нибудь на западе? Смотри зорко, ибо речь идет о великом открытии!

— Ничего не вижу, сеньор! Вижу только, что на «Пинте» убавляют паруса. А вот и «Нинья» нагнала ее и делает то же самое!

— Слава богу, это добрый знак! — воскликнул Колумб. — Я не ошибся: Мартин Алонсо подал сигнал не напрасно! Когда догоним их, уберите все паруса, добрый Бартоломе!

На борту «Санта-Марии» все пришло в движение. Еще с полчаса она шла полным ходом, пока не поравнялась с двумя другими каравеллами, которые лежали в дрейфе на разных галсах note 81 , как два скакуна, остывающие после горячей и долгой скачки.

— Идите сюда, Луис! — позвал Колумб. — Наслаждайтесь зрелищем, какого еще не видывал ни один испанский дворянин!

Ночь была не очень темная, южное небо сверкало мириадами ярких звезд, и казалось, даже сам океан излучал какое-то смутное, неверное сияние. При таком освещении можно было различить выступающие над водой очертания предметов на много миль вокруг. Когда Луис взглянул налево по носу, куда указывал адмирал, он отчетливо увидел в нескольких лигах южнее флотилии контур высокой горы. Склоны ее, постепенно понижаясь, сливались с темнотой на грани неба и океана, зато центральная часть вырисовывалась так отчетливо, как может выглядеть ночью в океане только земля.

— Смотрите, Индия перед вами! — воскликнул Колумб. — Великая задача решена! Конечно, это всего лишь остров, но за ним близок и материк.

Следующие два-три часа были заполнены самым трепетным и напряженным ожиданием. Каравеллы, убрав почти все паруса, держались на близком, но безопасном расстоянии от еще погруженных во мрак берегов, напоминая эскадру, которая лениво лавирует на знакомом рейде, ни о чем не заботясь и никуда не спеша. Когда каравеллы случайно оказывались рядом, матросы обменивались чистосердечными поздравлениями, однако никакие шумные восторги не нарушали величия этой ночи. Торжество мореплавателей было слишком глубоким, чтобы выражать его громкими криками радости.

Колумб хранил молчание. То, что он испытывал, было трудно высказать словами; сердце его сжималось от восторга и благодарности. Он верил, что находится у восточных берегов Азии, к которым проложил западный путь через океан, и ожидал с восходом солнца увидеть перед собой все великолепие и роскошь неизвестной далекой страны, столь красочно описанной Марко Поло и другими путешественниками. Наверняка он знал только одно: какой-нибудь из близлежащих островов должен быть обитаем, а все остальное тонуло в хаосе самых нелепых и причудливых предположений. Правда, ветер доносил до каравелл ароматы земли, и теперь уже два чувства — зрение и обоняние — свидетельствовали о том, что мореплаватели достигли цели.

Но вот долгожданный рассвет приблизился, и небо на востоке начало бледнеть, предвещая восход. По мере того как светлела синева небес и океана, очертания острова становились все отчетливее, яснее; скоро уже можно было разглядеть прибрежные скалы, отдельные группы деревьев, прогалины между ними, пока наконец весь остров не предстал перед моряками в голубовато-серой утренней дымке. Затем первый солнечный луч позолотил его вершины, углубил между ними тени, и тогда стало очевидно, что открытая ими земля представляет собой небольшой, но привлекательный остров, почти сплошь покрытый густыми зарослями.

Берег был низменный, однако довольно удобный, а людям, которые вообще не надеялись больше увидеть землю, он показался сущим раем! Вид матери-земли всегда веселит моряков после долгого плавания, когда вокруг только волны да небо и не на чем остановить глаз, а тем, кто в отчаянии уже отрешился от встречи с нею, земля кажется трижды прекрасной и благословенной, ибо она возвращает им жизнь.

Исходя из местоположения острова, Колумб заключил, что ночью они миновали еще один остров, тот самый, где был замечен огонь. Зная курс, которым шли каравеллы Колумба, сейчас можно почти с полной уверенностью сказать, что он не ошибся.

Едва взошло солнце, из леса начали появляться островитяне. С удивлением смотрели они на невиданные чудища, принимая каравеллы за какие-то божества. Вскоре маленькая эскадра стала на якорь, и Колумб сошел на берег, чтобы вступить во владение островом от имени короля Арагонского и королевы Кастильской.

Совершилось это со всей торжественностью, доступной морякам. Первым ступил на землю адмирал в ярко-красном мундире, с королевским штандартом в руках; за ним Мартин Алонсо и Висенте Яньес несли знамена с изображением символа экспедиции — креста между буквами «Ф» и «И», инициалами Фердинанда и Изабеллы.

Когда церемония закончилась, Колумб возблагодарил небо за удачу, а затем хотел приступить к осмотру, чтобы определить значение своего открытия, но это ему не удалось. Его обступили со всех сторон, засыпали поздравлениями и восторженными похвалами, которые так не вязались с недавним злобным ропотом, упреками и недоверием. Сцена эта часто приводится как образец людского непостоянства: лишь недавно Колумба считали бесстыдным, алчным авантюристом, а теперь стали смотреть на него чуть ли не как на бога. Однако эти льстивые речи произвели на адмирала не больше впечатления, чем вчерашние угрозы. Он отвечал на них с обычным достоинством и суровым спокойствием, и только очень внимательный наблюдатель мог подметить огонек торжества в его взгляде и легкий румянец волнения на щеках.

— Эти честные парни, — проговорил Колумб, когда они с Луисом выбрались наконец из толпы, — слишком легко переходят из одной крайности в другую, от безысходного отчаяния — к безудержным восторгам. Вчера они собирались выбросить меня за борт, а сегодня готовы оказывать мне высокие почести. Вы заметили, что именно те матросы, которые доставляли нам больше всего хлопот, сейчас восхваляют меня громче всех?

— Такова уж природа человека, сеньор, — ответил Луис. — Трусы всегда мечутся между паникой и восторгами. Этим канальям кажется, будто они прославляют вас, а на самом деле они просто помешались от радости, что им удалось избежать каких-то ими же выдуманных опасностей. Вот наши приятели Пепе и Санчо ведут себя совсем по-другому: один собирает цветы, а другой наблюдает за ним с такой снисходительностью, словно в эту минуту высчитывает широту и долготу местонахождения сокровищ великого хана!

Колумб улыбнулся. Вместе с Луисом они пошли к двум морякам, которые предпочитали держаться поодаль от остальных. Санчо стоял, засунув руки в карманы своей куртки, и следил за всем происходящим с философским спокойствием. — Ну, как дела, Санчо с корабельной верфи? У тебя такой вид, словно ты не в Азии, а где-нибудь в Андалузии или в Могере!