— Тише, тише, Фредер, — повторял Геймердинг.

Но Фредер не отвечал. Они шли все дальше и дальше к оставленным копям.

Он слышал уже голос девушки. Да, это был голос Марии! Но нет, это не был её голос. Голос был горяч и остер. Девушка говорила: «Мои братья», но эти слова не дышали уже миром. Нет, это не был голос Марии.

Голос девушки подхлестывал рабочих, как плетка.

— Что лучше, пить воду или вино?

— Вино.

— Кто пьет воду?

— Мы.

— Кто пьет вино?

— Другие… господа…

— Где лучше жить — наверху или под землею?

— Наверху.

— Кто живет под землею?

— Мы.

— Кто живет наверху?

— Другие… господа…

— Где ваши жены?

— В нищете.

— Где ваши дети?

— В нищете.

— Что делают ваши жены?

— Они голодают.

— Что делают ваши дети?

— Они плачут.

— Что делают жены тех наверху?

— Они радуются.

— Что делают их дети?

— Они играют.

— Чего вы ждете, глупцы? Вас сотни тысяч, а их горсточка. Повернем же весь мир. Вы довольно ждали. Пришло ваше время.

Толпа застонала. Толпа угрожающе подняла кулаки…

— Ты не Мария, — закричал Фредер. — Нет, нет, ты не Мария. Мария говорила о мире, а ты зовешь людей к возмущению.

Глаза рабочих засверкали.

В эту секунду — Нинон поняла это — решалась её большая игра. Она не растерялась. Она продолжала стоять. Она протянула руку, показала на Фредера.

— Вот сын Джо Фредерсена! Сын Джо Фредерсена среди вас!

Толпа взволновалась. Толпа хотела схватить сына Джо Фредерсена. Кто-то громко крикнул:

— Собака в шерсти из белого шелка.

Кто-то с лицом безумного бросился к Фредеру. Он поднял руку. В ней сверкнул нож.

Но прежде, чем нож коснулся белого шелка, какой-то рабочий закрыл собою Фредера, и нож попал в его синий рабочий костюм. Синее полотно стало пурпурно-красным.

— Братья! — сказал неизвестный.

Он всем своим телом покрывал сына Джо Фредерсена. Фредер узнал его. Это был Георг. Это был человек, с которым он когда-то давно, давно поменялся своею одеждой.

И Нинон узнала Георга. Своим резким, звенящим голосом отозвала она толпу. Кто-то посадил ее на свое плечо. Она вскинула руки над головой и запела:

И толпа подхватила песню. Они пошли по длинным коридорам, по узким лестницам оставленных копей. Тогда лишь Георг разжал свои руки, сжимавшие Фредера, и упал на землю.

— Предупреди… предупреди город, — прошептал он. Фредер оторвал рукав своей рубашки и перевязал рану Георга.

— Я не оставлю тебя одного, Георг.

— Я прошу… я очень прошу. Дело слишком серьезно… Рабочих сделали бешенными. Они будут поступать, как безумные.

Фредер встал с отчаянием в глазах. Он взбежал по лестнице к коридору, которым только что прошла толпа.

— Не туда, — сказал Георг. — Там вы уже не пойдете.

— Мы не знаем другого пути, — сказал Геймердинг.

— Я поведу вас.

— Ты умрешь, Георг. Если ты попытаешься идти, ты умрешь.

— Не все ли равно? Разве мы можем остаться в стороне?

— Ну, пойдем, — сказал Фредер.

Геймердинг поднял Георга. Придерживая рукой рану, он пустился бежать. Он бежал так быстро, что Фредер и Геймердинг едва поспевали за ним.

Ходы, перекрестки, ступеньки, ходы лестницы, которая круто поднималась вверх.

На первой ступени Георг упал. Фредер хотел помочь ему.

— Нет, — ответил Георг, — спешите. Теперь вы уже не заблудитесь.

— А ты, Георг, а ты?

Но Георг уже не отвечал.

Мария боялась двинуться. Она боялась дышать. Что разыгрывалось за запертой дверью. Она ничего не слышала.

Проходили минуты, бесконечные минуты.

И вдруг она услыхала, да, она услыхала… Но звуки доносились не из дома, они шли откуда-то издалека. Эти звуки проникали даже сквозь стены дома Ротванга, сквозь которые не проникал никакой шум.

Это был голос самого Метрополиса.

— Спасайтесь, спасайтесь! — кричал голос.

Звуки все усиливались.

Что это означало? От кого спасаться? От людей? Значит, Ротванг был прав.

Она с силой распахнула подъёмную дверь. Она бросилась вниз в темноту. Она чувствовала ступени под своими ногами и опиралась руками о сырые стены. Она бежала и бежала вперед.

Грот стоял у машины сердца и следил за её пульсом. Машина помещалась в огромной зале. Машина была целой маленькой планетной системой, но один единственный рычаг управлял этим чудом из стали. Все сокровища мира не заставили бы Грота отойти от машины. Ведь эта машина доставляла энергию всему исполинскому городу!

Всякая неправильность любой машины в Метрополисе отмечалась на «Машине сердца». Грот стоял пред скалой регистрации и думал:

— Что-то здесь не в порядке. Что-то идет неправильно.

Он слышал все приближающийся вой. Вой приближался, слышались музыка и пение.

Через несколько минут послышались громовые стуки в дверь.

— Отвори, отвори же, мерзавец!

Что пели эти разъяренные люди?

«Мы объявили смерть машинами, машины должны умереть!»

О, он, Грот, тоже мог петь. Он сдвинул черную шапку на затылок, засучил рукава. Но внезапно задребезжал звонок телефонного аппарата.

— Да, — сказал Грот, верный страж «Машины сердца». Он подбежал к телефону, взял трубку. Он услышал у своего уха голос Джо Фредерсена, который медленно и ясно произнес:

— Открой им двери, Грот, и оставь машину.

Грот стоял неподвижно. Он судорожно вздыхал, но молчал.

— Повтори приказ, — сказал спокойным голосом Джо Фредерсен.

Сторож «Машины сердца» покачал головой.

— Я… не понял, — сказал он, запинаясь.

Спокойный голос Джо Фредерсена повторил громче:

— Отвори дверь и оставь машину.

Но Грот все еще молчал и смотрел вперед, ничего не понимающими глазами.

— Повтори приказ, — сказал Джо Фредерсен.

— Кто это говорить? — вдруг громко и сурово спросил Грот.

— Говорит Джо Фредерсен.

— Я хочу услышать пароль.

— Пароль — тысяча три.

…Грот стоял неподвижно, затем он с проклятием бросил ручку телефона, повернулся и привел в движение механизм, открывающий дверь. Она медленно распахнулась.

Толпа хлынула в зал.

Сбоку, уцепившись за лестницу, стояла Нинон. Она видела в глубине комнаты, перед машиной, своего старого отца, которого она покинула.

Было ясно, что он без борьбы не отдаст свою машину. Он не видал девушки, он видал лишь толпу. Лицо его выражало ненависть и страх.

Толпа, как один человек, продвинулась к машине. Но Грот не двигался с места. Он стоял и ругал этих обезумевших людей…

Тысячи налитых кровью глаз следили за ним. Толпа понимала: этот человек ругал ее от имени машины. Человек и машина слились в одно. Человек и машина заслуживают той же ненависти. Толпа бросилась на человека и думала, что уничтожает машину. Она повалила его, она топтала его. Люди не замечали, что их предводительница исчезла, они не замечали, что Нинон больше не было с ними. Три, шесть, десять рук потянулись за рычагом.

И колеса машины заработали с безумной скоростью. «Машина сердца» бредила в безумной лихорадке, пораженная смертельной болезнью…