— Боже мой, — прошептал Брингер. Он упивался. Раджа смотрел на него и улыбался.

— Пойдемте, — сказал он ласково.

Брингер шел за ним, не смотря под ноги. Его глаза были прикованы к чудесному замку.

— Осторожнее, саиб, — вдруг произнес кто-то над его ухом, и чья-то рука схватила его за рукав. Они стояли на берегу. Белые мраморные ступени вели к воде. Внизу стояла лодка. Четверо коричневых гребцов сидело на веслах.

— Войдите, и садитесь, саиб, — произнес рулевой с торжественной покорностью.

Брингер уселся на пурпуровую подушку, против раджи. Подняв глаза на владельца этого сияющего острова, он вдруг увидел на его лице, озаренном огнем, столько горечи и гнева, что на западе затруднились бы найти этому выражению определение.

Метрополис. Индийская гробница<br />(Романы) - i_048.jpg

3

Метрополис. Индийская гробница<br />(Романы) - i_049.jpg

Брингер осматривался в своей комнате. Она подходила бы своим убранством больше к какому-нибудь модному европейскому отелю, чем индийскому дворцу. Начиная с низкой, широкой кровати, вплоть до машинки для снимания сапог, все было практично и красиво. Только ковер отсутствовал на мраморном полу.

— Так лучше, — сказал раджа, извиняясь за его отсутствие, — из-за кобр…

В амбразурах окон, напоминавших контуры цветов, не было стекол. Вместо них были натянуты прозрачные ткани, защищающие от москитов. Мягкий электрический свет, струившийся из янтарно-желтых мраморных ваз, привлекал этих разносящих смерть насекомых.

В соседней комнате Нисса пускал воду в ванну. Его голые, тёмно-коричневые ноги совершенно беззвучно скользили по мрамору пола. У Брингера было чувство, как будто ему прислуживали тени: Нисса был старшим над двенадцатью слугами. Тупость его послушания отрицала его человеческое происхождение; он был, если не дух, то — животное. Вожак духов или животных.

Приняв ванну, Брингер попытался заснуть, но это ему не удалось; погасил огонь, но ночь не казалась ночью. Он сел в постели и стал прислушиваться. Была абсолютная тишь, но тем не менее ему чудились чьи-то шаги, — беспорядочные, мягкие, беззвучные, неслыханные доселе. Это раздражало и мучило своей неизвестностью, Он протянул руку к столику за кнопкой звонка, не находя которой опрокинул стакан с ледяной водой, оставленный Ниссой. Стакан разбился вдребезги об мраморный пол.

В темноте открылась какая-то дверь; мраморные урны наполнились красивым, успокаивающим светом.

— Нисса!

— Саиб?

— Кто там бродит взад и вперед ночью?

— Слуга смотрел на него недоумевающем взглядом. Брингер повторил свой вопрос по-английски.

— Тигры, саиб, — ответил тот, поняв, и наклонился за осколками.

По пути во дворец он видел их — красивых, сильных кошек. Когда Брингер в сопровождении раджи шагал через колоннаду, они вышли на двор перед дворцом, потягиваясь и моргая от яркого света факелов; их длинные цепи звенели по плитам.

Узнав хозяина, тигры понурили головы и тихо заворчали. Глаза их горели гневным огнем.

— Это для декоративности, — сказал раджа, взглянув в их сторону, — хотя пьеса, в которой они должны участвовать, ещё не готова. Я поймал их, когда они, обезумевшие от страха перед гоньбой, скрылись под верандой моего охотничьего дома. Они понравились мне, и я взял их. Иногда я любуюсь ими, греющимися на полуденном солнце и выпускающими свои когти. При виде меня, глаза их сулят мне смерть. Я люблю их ненависть. Это искренно. Нет ничего в мире, в чем не было бы лжи, кроме — ненависти.

В темноте Брингер не мог разглядеть выражения лица раджи в то время, когда тот произносил эти слова. Но звук их запомнился ему, как и мысль.

— Ты не можешь уснуть, саиб? — осведомился слуга.

Брингер помолчал.

— Дай мне напиться, — сказал он затем.

Брингер встал с постели и уселся в халате у окна, за которым расстилалась незнакомая ему индийская ночь. Он чувствовал пламенеющую темноту, наполненную живыми, беспорядочно шевелящимися, существами, точно лезвие, царапающее его нервы. Все, что он пережил за время своего прибытия сюда, было огромно, смутно и призрачно.

Но все это не было существенно, важно. Важно было выражение лица того человека, с которым он переезжал бездонное озеро и который говорил о ненависти, как о чем-то освежающем.

Вошел слуга и принес прохлаждающего питья.

— Раджа шлет тебе это питье, саиб. Он велел передать тебе; «пей, я хочу, чтобы ты мог уснуть под моей кровлей».

Брингер выпил. Вкус питья напоминал сок ананаса. Он лег с открытыми глазами. Точно прохладная, медленная струя проходила по телу, делая его ко всему безразличным. Он видел движения слуги, не соображая, к чему они; видел, как Нисса пустил в ход опахало над его постелью. Под плавные движения его Брингер уснул.

Он видел странный сон; по крайней мере ему казалось, что он видит сон.

Приснилось, что будто его разбудили голоса, звучащие на дворе, под окнами. Голоса мужчины и женщины, которые направлялись вглубь двора.

Мужчина сказал:

— Он сделает это.

Женщина отвечала:

— Нет, он не сделает этого. На что мужской голос опять сказал;

— Сделает.

После чего все смолкло. Мужской голос был раджи. В женском же голосе Брингеру послышался голос его жены — Ирен.

Он лежал с открытыми глазами. Реальность сновидения возбудила его. Он прислушался. Кругом была тишина. Только шелест опахала слышался над постелью.

— Нисса!

— Да, саиб.

— Ты не отлучался отсюда?

— Нет, саиб.

— Слышал ты голоса — мужской и женский?

Через несколько секунд раздался монотонный ответ индуса:

— Тебе приснилось, саиб. Брингер помолчал.

Несмотря на сумасбродность мысли, он был почти уверен, что не видел сон. — Я должен взять свои нервы в руки, — подумал он. — Они подстраивают мне одну шутку за другой, а быть может сила их выносливости мне ещё понадобится.

Он посмотрел на часы и заставил их играть. Часы пробили пять.

— Ступай спать, Нисса, ты мне больше не нужен.

Слуга ушел, Дверь беззвучно закрылась за ним.

Но желанный сон не приходил. Ночь проходила, вещи в комнате приобретали опять прежний вид.

Наступал день…

Полчаса спустя Брингеру, завтракавшему в восьмиоконном зале, предоставленном ему в качестве жилища, было доложено о визите раджи Эшнапура.

Он поднялся навстречу входившему. Впервые Брингер увидел лицо раджи в естественном освещении, при виде которого готов был забыть все свои ночные страхи.

Индус, доставивший ему письмо раджи, сказал, что его повелитель молод. Наверное, он знал это. Брингер увидел перед собой бесстрастное лицо человека неопределенных лет, не знающего чувства уважения и доброжелательства, во взоре которого было упрямство и ненависть.

— Доброе утро! — произнес раджа, тряся руку Брингера. — Слышал, что вам ночью было не хорошо. Этого можно было ожидать. После Двухмесячного путешествия очутится центре индийской жизни — это для нервов европейца слишком. С этой страной нужно ужиться. Я сомневаюсь, чтобы это удалось всем европейцам. Тем, кто проводит ночи бодрствуя, — эти индийские ночи ужасны. Поэтому я надеюсь, что впредь вы не будете проводить их без сна.

— И я надеюсь, — ответил Брингер, глядя прямо в глаза радже. — Не беспокойтесь обо мне, ваше высочество, я вынослив. Что во мне подчиняется и охотно поддается впечатлениям этой страны — это художник, а не человек. Если бы мне, как человеку, как мужчине, предстояла бы какая-нибудь задача рядом с художественной, то я исполнил бы и ее.

— Радуюсь этому, — сказал раджа и улыбнулся. — В этой стране весьма мало мужей, их нельзя употреблять ни в качестве друзей, ни в качестве врагов. В последних порою ощущается просто вопиющее отсутствие… Кстати, чувствуете ли вы себя столь бодрым, чтобы сделать утреннюю прогулку верхом?