Брингер кусал губы. Он молчал и чувствовал, как кровь приливала к голове.

— Господин, — продолжал индус после минутного молчания, — если ты не веришь его письму, то прошу тебя написать на одном из листков этой книжки любую сумму, какую сам захочешь, и послать этот листочек с кем-нибудь, кому ты доверяешь, туда, где выплачиваются деньги. Я пойду с ним и он принесет тебе эти деньги.

Брингер помолчал.

— Хорошо, — сказал он слегка хриплым голосом. — Принимаю приглашение раджи и буду строить эту гробницу. Надеюсь через недели четыре двинуться в путь в Индию.

— Если ты хочешь ехать, то должен исполнить это еще сегодня же ночью, — сказал индус.

— Это совершенно невозможно. Несмотря на то, что для такого продолжительного путешествия необходимы приготовления, несмотря на то, что я не знаю, смогу ли перенести все это, и не заболею ли я вновь, — я должен еще переговорить с моей женой и…

— Прости, саиб, — перебил почтительно индус, — если у тебя есть намерение исполнить желание моего господина, то ты должен еще сегодня же ночью пуститься в путь, не сговорившись с супругой. Завтра утром можешь телеграфировать ей подробно, но сегодня ночью никто не должен ничего знать о твоем отъезде. Так как мой господин вынужден был включить это требование в условия, то он просит тебя самого назначить сумму вознаграждения за исполнение этого пожелания. Его подпись в твоих руках.

— Вот тебе его чековая книжка и вот, его письмо, — произнес Брингер и протянул их посланному. Дело кончено; я не желаю слышать ничего больше. Скажите радже, что хотя текущий счет в банке и хороший признак, но что этим нельзя купить честного европейца. Спокойной ночи.

— Это не твое последнее слово, саиб!

— Могу я сообщить своей жене об этом?

— К сожалению, нет; это невозможно!

— Тогда, спокойной ночи, — повторил Брингер.

Индус медленно поклонился и ушел. Письмо осталось валяться на ковре. Брингер не дотрагивался до него.

Он лежал и смотрел перед собой. Он вспомнил о жене.

— Почему ее нет здесь? Я бы сказал ей; я должен сотворить, создать нечто более красивое, чем то, что есть — победную песнь из мрамора, вечное, золотой финал! Нечто, перед красотой которого люди станут святыми. Почему тебя не было? Ты приказала бы мне идти. Да, ты послала бы меня, ты, своей любовью, которая всегда знает, что должно делать…

— Может быть, я упустил дело моей жизни, — пронеслась мысль. И вдруг на него нахлынуло вдохновенье. Из бесформенного, похожего на облако, нечто, начали вытекать, образовываться формы, которые можно было удержать и запечатлеть…

Брингер поднялся. Он крикнул слугу, хотя кнопка звонка была тут же под рукой: он забыл о ней.

— Франц!

В комнату вбежал пораженный слуга.

— Барин?

— Бегите вслед этому человеку, который был тут, индусу, бегите за ним. Спешите! Приведите его обратно. Скажете, чтобы он пришел, во что бы то ни стало. Я хочу с ним еще поговорить!

Слуга продолжал стоять с недоумевающим видом.

Брингер пробормотал какое-то бранное слово, сбросил одеяло и выскочил из постели. Его пошатнуло от слабости.

— Ну, неужели же вы не слышите! Индуса! Индуса, скорей! — закричал он, держась за стол и стул обеими руками.

Слуга убежал, оставив открытой дверь.

Брингер чувствовал, что ноги его будто перебиты. Опустился на край постели, потом опять поднялся.

— Я слаб, потому что у меня был жар. Может быть у меня и сейчас еще жар? Но это ничего. Пройдет. Я хочу — да, я хочу выстроить индийскую гробницу!..

Он прошел в ванную и отвернул кран. Струя воды заставила его опустить ослабевшие руки. — Подожди, — подумал он, — это пройдет. — Опустил голову в ледяную воду. Почувствовал, как странная сила вливается в него, как опьянение. Вновь возвращалась гибкость членов и мягкая эластичность мышц. Только пол под ногами был странно чуждый, как у людей, долго сидевших в лодке.

В дверь стукнули.

— Барин…

— Нашли вы его?

— Этот человек ждал у садовой калитки.

— Проводите его в мой кабинет.

Через десять минут они стояли опять лицом к лицу.

— Чем объяснить, — начал Брингер, прежде еще чем индус успел его приветствовать, — что мой слуга нашел вас у садовой калитки.

— Я ждал его, — ответил тот, как бы само собою понятную вещь.

— Вы были, следовательно, уверены в том, что я вас позову.

— Да, саиб. Я был в этом уверен.

— Но, почему?

Индус поднял голову. Нежность его улыбки обезоруживала всякую обиду.

— Никто не может убивать не родившихся детей своей души, саиб.

— Вы желаете, значит, чтобы я немедленно пустился в путь?

— Это последний день и последний час. Ты очень долго болел.

— Неужели день и час так важны в данном случае?

— Часы не имеют двойников, саиб, — ответил индус скорбно.

— И я должен уехать, не имея возможности сообщить своей жене, куда я еду?

— Завтра утром запрета больше не будет. Скажи слуге что хочешь, чтобы успокоить супругу. Но цель путешествия может она узнать лишь завтра.

— А если она вернется до моего отъезда?

— Поспеши, саиб, — прозвучал простой ответ.

— Надо упаковать чемодан.

— Чемодана не надо, саиб. Ты гость моего господина и тебе не остается больше, как только приказывать. Пожелай, и ты получишь все!

— Я желал бы лучше заботиться о себе сам.

— Сделай это, саиб, если ты не будешь доволен тем, что мы тебе сможем предложить!

Брингер пожал плечами.

— Извините меня на минуту, — сказал он и отправился обратно в спальню, оставив дверь открытой. В зеркало он увидел спокойно стоящего на своем месте индуса.

Брингер достал клочок бумаги и написал карандашом:

«Милая! Не беспокойся обо мне. Прочти это письмо. Дело по-видимому серьезное. Должен немедленно уехать; сообщаю тебе об этом против воли заказчика. Не бойся. Завтра протелеграфирую тебе обстоятельно. Как только узнаю подробности, попрошу тебя последовать за мной. Я не мог отказаться от крупного предложения, как человек и как архитектор. Целую твои милые глазки.

Мишель».

Он сунул записку в конверт раджи и положил письмо на подушку. Затем завернул огонь и, выйдя из комнаты, захлопнул дверь.

— Пошли, — сказал он.

Индус поклонился, стоя по-прежнему с опущенными глазами.

Брингер направился в переднюю и позвал слугу.

— Я ухожу — сказал он громко, так, чтобы индус мог это слышать, — когда моя жена вернется, то скажите ей, что я по делам службы принужден был немедленно уехать. Пусть она не беспокоится, — я современно здоров и сообщу ей завтра утром телеграммой обо всем подробно.

— Слушаюсь, барин, — сказал слуга и отворил дверь.

У садовой калитки, точно, стоял автомобиль, о котором говорил индус. Шофёр соскочил и пустил мотор. Луч прожектора осветил его азиатское лицо. Он поклонился Брингеру и вскочил опять на свое место, ухватившись за руль.

Брингер сел. Мягкий электрический свет озарил купе. Индус покрыл его ноги мехом, закрыл дверцу и уселся рядом с шофёром. Покойно, как тень, скользил автомобиль по-черному от дождя асфальту. Вскоре он остановился у вокзала; индус выпрыгнул и отворил дверцу. Брингер сошел.

— Чей этот автомобиль? — спросил он.

— Твой, — прозвучал ответ.

— С каким же поездом мы поедем?

— Экстренный поезд раджи ждет нас.

— И куда мы поедем?

— В Геную.

— Оттуда на корабле?

— Да, на яхте раджи, саиб.

Брингер не спрашивал ничего более.

Когда он, с сигарой во рту, сидел у окна салон-вагона, и чувствуя под собой ровный шум катящихся колес, — к нему подошел индус.

— Ты забыл это, саиб, — и положил какой-то конверт на бронзовый столик.

— Это было письмо раджи и его записка, написанная жене.

— Покойной ночи, саиб, — произнес индус.

— Покойной ночи…