Когда Зудин проснулся и увидел ее, словно вымазанную глиной, ему стало противно. Захотелось, чтобы произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, что повергло бы ее в шок. Вот бы все подпрыгнуло как на вулкане, и их вот так в постели увидели бы их матери. Это здорово бы его повеселило. Зудин тряхнул ее за плечо. Наталья проснулась, увидела его и вскочила. Ее копченое лицо, словно натянутое на чужой череп, с вывернутыми губами, в обрамлении клокастых волос, делало ее похожей на труп.

Зудина передернуло. Она шарила по постели в поисках белья, в котором пришла, тощая, с болтающимися как мешки, грудями, с кустиком рыжих волос между ног. Когда она исчезла, Зудин готов был думать о чем угодно, только не о ней. Он чувствовал себя кем-то вроде того князя, которого обманула шамаханская царица.

Но когда они спустились к завтраку, все изменилось. Наталья снова была яркой, сексуальной и уверенной в себе. Когда Зудин встретился глазами с матерью, ее взгляд сказал, что она обо всем знает. Лариса Федоровна оживленно разговаривала, было видно, что этот факт не произвел на нее особого впечатления.

Когда Зудин вез Наталью и Надежду Федоровну на вокзал, они непринужденно болтали, смеялись, и ничего не понимающая Надежда Федоровна смеялась с ними. Он смотрел на двоюродную сестру и видел в ней жеманную сучку, которую новое барахло превратило в сексбомбу. Его опять тянуло на ее кости, словно не было сегодняшнего отвратительного утра. Ему было на все наплевать.

Это приторное как разлагающийся труп желание породило мысль, которую Зудин тут же озвучил.

— Наташ, почему бы тебе не пожить какое-то время в Москве? — сказал он. — Все равно ты пока не работаешь.

Она уставилась на него, немая от неожиданности.

— Какое-то время можно пожить у меня. Найдем тебе работу. С твоим английским это будет не трудно. И жениха тебе найдем! — он засмеялся, и она тоже засмеялась.

— Не знаю… — пробормотала Наталья.

— Решено. Перебирайся в Москву. Хватит киснуть в своей Костроме.

Когда они шли по перрону, и Надежда Федоровна отстала, Наталья спросила:

— Ты серьезно хочешь, чтобы я переехала к тебе?

— Конечно. Будем трахаться каждый день.

Наталья заулыбалась, как сообщница.

— Мы же не можем вести себя как муж и жена.

— Для других. А друг для друга можем. Потом выдадим тебя замуж и будем трахаться как любовники.

— А лучше, если муж будет не против!

Когда они прощались, она поцеловала его в засос. Надежда Федоровна захлопала глазами, но видимо, решила, что ей показалось, и ничего не сказала.

Когда Зудин ехал домой, у него было прекрасное настроение, хотя он знал, что завтра будет по-другому. Похотливой сестренки хватит на пару недель. Потом она опостылеет, и он избавится от нее. Вернется голод. Только теперь он знал, что этот голод не утолить. Он надеялся утолить его с Ромашкой, потом с Ольгой, с каждой новой женщиной, которая раздвигала перед ним ляжки, он стремился утолить этот голод. Теперь он знал, что будет голодным всегда. Но сейчас он был сыт и потому доволен. Зудин чувствовал, что эта радость так же низка, как была бы низка радость Шуры Балаганова, когда он украл кошелек, если бы он не попался.

На следующий день Зудин поехал к Ольге. Он все решил, был настроен твердо и готов пройти неприятный момент объяснений. Но когда она открыла дверь, и он увидел ее с полными любви глазами, в распущенных волосах, такую прекрасную, какой только может быть земная женщина, ему стало больно.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Нет, — струсил он. — Может, пройдемся?

— Я как раз собиралась погулять с Чарли.

Ольга взяла Чарли на руки, и он сердито тявкнул на Зудина, как будто понял его намерения. В лифте она встала рядом и коснулась Зудина, благоухающая, плодородная как долина с холмами и ложбинами, устремленная к нему телом и душой, вся полная им, как в божественный момент зачатия. Она была в голубых джинсах и белом свитере. Он провел взором по линиям ее тела, и почувствовал, что его гнет и ломает изнутри как наркомана.

Они вышли на улицу, Ольга отпустила Чарли, взяла Зудина за руку и пошла рядом, привычно касаясь его, как жена. Ветер трепал верхушки деревьев, балагурил, смеялся, знать не хотел о терзаниях Зудина. В песочнице возились дети, их голоса напоминали воркованье голубей. Зудин остановился и повернулся к Ольге. Отчаяние охватило его.

— Мы должны расстаться, — сказал он, и его лицо дрогнуло, как будто он порезался.

— Что? — спросила она.

— Мы должны расстаться. Мы не можем быть вместе.

Ее лицо тоже дрогнуло, но она совладала с собой.

— Почему? — спросила Ольга, изо всех сил выдерживая ровный голос.

— Потому что я не могу дать тебе то, чего ты заслуживаешь. Я видел много женщин, но такой как ты среди них не было, и все они не стоят тебя одной. — Тяжело, с усилием Зудин выдавливал из себя слова, чувствуя озноб, словно совлек с себя последнюю одежду и остался голый. — А я… За то время, пока мы были вместе, у меня было столько баб, что я даже не помню их количества.

Ее лицо мгновенно потемнело, она отшатнулась, но продолжала смотреть ему в лицо.

— Я не могу по-другому. Я так привык. Ты и они — это рай и ад. Я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Я такой. Сначала я хотел быть только с тобой, потом хотел быть с тобой и жить, как жил до тебя, но в конце концов понял, что ничего не получится. С тобой так нельзя. Все, что я говорил о тебе — правда. Я любил тебя. И люблю. Но не могу себя изменить. У тебя все будет хорошо. Ты будешь счастлива. Спасибо тебе за все. А я… не стою тебя! Прощай! — крикнул он, повернулся и зашагал по траве к машине.

Это было первое потрясение за ее девятнадцать лет. Ольга успела срастись с этим человеком всем своим существом, и теперь так неожиданно, привыкнув к своей счастливой любви, получила удар. Она еще не осознала, что произошло, но уже ощущала боль. Она смотрела Зудину вслед, через поднимающееся из груди рыдание силясь понять, что же произошло. У ее ног верный Чарли замер в тревожной позе и тоже смотрел ему вслед.

Зудин дал себе слово не думать о бабах. Хотя бы несколько дней. Уйти в работу, благо, дел накопилось достаточно. Но его хватило только на два дня. На третий с утра — это был четверг, — дали о себе знать назойливые позывы. А когда после обеда в кабинет зашла их бухгалтер Маргарита Львовна, у которой грудь была пятого размера, он уже не мог думать ни о чем другом.

Хотелось женщину. Не какую-то определенную, женщин Зудин сейчас ненавидел, всех, от Ольги до матери. А просто хотелось, зудело. Он не мог думать о делах, мысленно послал их к черту. Он остался после работы, когда все ушли, кроме прораба Гамова, который возился с чертежами. Зудин заперся в кабинете, сел за компьютер и открыл порносайт.

Один за другим открывались ролики, заманивая блестящими в смазке округлостями. Он выбирал те, которые заводили. Возбуждение нарастало. Сначала Зудин просто поддался желанию посмотреть, но возбудившись, почувствовал потребность в разрядке. Он закрывал ролик, едва открыв, если картинка не цепляла. Воображение не давало задержаться на чем-то одном, мчалось на стремлении ощущать еще острее. Какой бы заманчивой ни казалась фантазия, став картинкой, она тут же блекла и вместо нее появлялась новая. Чехарда иллюзий, превращающихся в зрительное воплощение, не прекращалась.

Остановить ее можно было единственным способом — разрядиться, но сделать это сию минуту было нельзя. Казалось, вот следующая картинка будет лучше, следующая окажется тем, чего ждешь. Это заставляло притормаживать, длить предвкушение. Зудин потерял счет времени.

Чтобы размять затекшую шею, он покрутил головой, и увидел себя в стеклянной дверце шкафа. Съехавший на край кресла, с согнутой спиной и вытянутой вперед головой, как у черепахи, он показался себе ужасным. Но больше всего поразило лицо, словно каменное, с глубокими бороздами возле сжатого рта, сдвинутыми бровями, под которыми застыли напряженные глаза. Как будто он решал изнурительную задачу, которую никак не мог решить, и не мог бросить. Поражало несоответствие того, чем он жил в эту минуту выражению лица, поистине стоическому.