Хотя Брайан не был целиком виноват, неудача явно поколебала уверенность команды в нем, и он немного опустился на шкале кандидатов. Ему нужно было восстановить репутацию, чтобы получить шанс на новую попытку.
Берт с самого основания своего бизнеса в середине 1970-х придерживался строгого правила: никаких журналистов и зрителей во время пробных полетов, когда добавляются новые условия. 21 июня 2004 года, через полгода после неудачи Брайана, Берт нарушил собственный запрет, когда SpaceShipOne должен был стать первым частным аппаратом, вышедшим в космос. Для Берта это была не просто генеральная репетиция X Prize. Это был шанс войти в историю, и Берт хотел присутствия зрителей. К утру понедельника, когда еще не рассвело, десятки тысяч человек запрудили пространство вокруг недавно переименованного аэропорта и космопорта Мохаве. Дети, собаки, велосипеды, телескопы, шезлонги, барбекю – настоящий пикник.
Неделями до старта пилоты работали на тренажере по очереди, критикуя действия друг друга. Когда настала пора решать, кто полетит, Дуг Шейн доказывал, что Пит Сиболд найдет оптимальную траекторию и у нас будет больше шансов достичь 100 километров.
– Да, – ответил Берт. – Но он может сойти с дистанции.
Он имел в виду один из предыдущих полетов, первый с полным запасом закиси азота, когда Пит решил прервать полет после сваливания в самом начале. В конце концов остановились на Майке. Это был серьезный выбор. Несмотря на 6400 часов налета, Майку предстояло нечто совершенно новое.
Когда я смотрел на пилотов перед стартом, казалось, что они отправляются на войну. Жена Брайана Бинни подарила ему кольцо на счастье. Для Салли, жены Майка, талисманом стала серебряная брошка-подковка; Майк подарил ее, когда они, подростки, жили в Южной Африке – на подковке были выгравированы их имена и дата первой встречи. Салли прикрепила брошку на левый лацкан летного костюма мужа. Меня кольнула мысль, что никто не знает, вернется ли Майк живым. Когда я пожал ему руку и пожелал счастливого полета, я заметил, как побледнела Салли. Сама пилот, она очень хорошо представляла опасность.
Майк забрался в пятифутовую кабину и поднял большие пальцы. В 6.47 «Белый рыцарь» оторвался от земли. В диспетчерской росло напряжение по мере того, как приближался момент разделения и до жесткой фазы разгона оставались секунды.
За неимением центрифуги пилоты не могли по-настоящему имитировать старт ракеты. Учебный самолет для воздушной акробатики мог дать перегрузку 4 g (в четыре раза больше силы тяжести), которые возникают, когда пилот космического корабля берет ручку управления на себя для вертикального подъема (ускорение «голова – ноги»). Но он не может дать 3 g начального рывка (ускорение «грудь – спина»); только ракетный двигатель способен на такое. Все эти ускорения настолько дезориентируют пилота, что ему приходится больше доверять приборам, чем себе.
Майк запустил двигатель. За десять секунд он почти достиг скорости в 1 мах, и тут начались проблемы. Разрабатывая SpaceShipOne, Берт расположил крылья над фюзеляжем, чтобы оптимизировать их работу в сложенном состоянии на сверхзвуке. В результате ухудшилась устойчивость по крену в момент преодоления звукового барьера. Хотя пилоты тренировались выравнивать корабль, невозможно было подготовиться к «сдвигу ветра» – резкому изменению скорости ветра при подъеме самолета в атмосфере. С ним и столкнулся Майк на высоте 60 000 футов. SpaceShipOne развернуло на 90 градусов влево. Майк вдавил педаль руля и перестарался. Самолет развернуло вправо.
Глядя на монитор, передававший картинку с камеры, установленной на хвосте самолета, я выскочил из кресла. Когда я на взводе, я хожу – привычка, оставшаяся со времен, когда мы с Биллом нарезали круги, обсуждая наши программы. Теперь я протаптывал тропинку в ковре Берта и ждал, что Майк прервет разгон и вернется – до лучших времен. Но Майк не любил отступать. В предыдущем полете с ускорением, когда погас экран с данными, он чудесным образом выровнял машину по линии горизонта. Я знал, что Майк не прервет задание, если только его жизнь не окажется в опасности, – да и то еще дважды подумает.
В разреженной атмосфере ручка и рули были бесполезны; Майк попытался выправить ориентацию самолета, повернув с помощью электроники горизонтальные стабилизаторы на хвосте. Они, как оказалось, примерзли – потенциальная катастрофа при входе в атмосферу, – но через несколько секунд пришли в себя. Майк выправил самолет и быстро поднял нос, но задержка потратила впустую много энергии и увела аппарат с траектории.
Продолжая вышагивать за спинами Берта и его команды, я не спускал глаз с альтиметра, пока самолет понимался прямо вверх – стрелка превратилась в размытое пятно. Я думал о Майке, добродушном человеке, который внутри малюсенького снаряда уже близок к скорости в 3 маха. Скажу честно: про X Prize я уже забыл и только повторял про себя: «Пусть он невредимый вернется на землю».
Потом Берт сказал, что Майк не выключил двигатель. Он не выключал двигатель, пока указатель «высоты по энергии» – расчетный апогей корабля в тысячах футов, – не мигнул на 328 – официальной границе космоса. Когда Майк наконец заглушил двигатель, он реально находился на высоте 180 000 футов, едва на полпути; дальше корабль поднимался, а затем спускался по параболе. Мы прилипли к альтиметру, который приближался к 100 километрам. Стрелка стала замедляться, потом чуть-чуть зашла за черту, замерла и двинулась обратно. Мы ликовали, но с некоторой неуверенностью. Неужели получилось? Я пожал руку сияющему Берту.
Утром, по дороге на работу, Майк остановился у магазина и, повинуясь внезапному порыву, купил пакетик драже M&M. Когда в начале снижения аппарата наступили три минуты невесомости, он открыл пакетик и смотрел, как цветные конфетки летают, блестя, по кабине (у меня хранятся несколько этих конфет, упакованных в пластик, и во дворе растет сосна, летавшая на корабле еще ростком, мое «космическое дерево»). В иллюминатор Майк наслаждался сказочными картинами: черное как смоль небо, голубой изгиб Земли, белый туман над Лос-Анджелесом, красная пустыня Мохаве.
На обратном пути скорость SpaceShipOne продолжала нарастать, дойдя до 2,9 маха, то есть 2150 миль в час. «Оперение» при входе в атмосферу справилось с задачей, быстро замедлив корабль до дозвуковой скорости. На высоте 57 000 футов, когда Майк перевел крылья в режим планирования, я невольно отметил, что он отклонился от курса почти на тридцать миль. Я спросил, не придется ли садиться на другой аэродром, но Берт заверил меня, что самолет доберется.
Выйдя наружу, я увидел, как Майк приземляется на полосу («как на перину», – сказал он потом) под оглушительный рев толпы. Весь полет SpaceShipOne – от разделения до приземления – продолжался меньше двадцати четырех минут. А я, казалось, постарел на несколько лет.
Когда «Белый рыцарь» и самолеты сопровождения прошумели над нашими головами, Салли Мелвилл побежала к маленькому космическому кораблю и нагнулась в кабину, чтобы обнять мужа. Майк появился, вскинув руки вверх. Он обнял Берта, а потом раскрыл объятия мне. Бывают в жизни моменты, достойные объятий; это был один из них.
Майка, стоящего в кабине самолета, возили взад-вперед по полосе, и он махал рукой зрителям. Затем мы с Бертом отвели его в ангар к Салли. Завершая ритуал, Майк отстегнул подковку и вернул жене.
– Спасибо, что вернулся, – сказала она. – Мы состаримся вместе в креслах-качалках.
Мы еще не знали наверняка, достиг ли SpaceShipOne космоса. Майкл сказал Салли, что вряд ли; Берт чувствовал себя увереннее, но сомнения оставались. По нашим минимальным прикидкам, мы преодолели черту на невообразимо малые шестнадцать футов. Наконец мы получили сообщение с полигона ВМС в Чайна-Лейк, откуда следили за нами на радаре. Апогей SpaceShipOne официально составил 328 491 фут, всего лишь на десятую процента превысив порог. Пролетев шестьдесят две мили вверх, Майк прошел за волшебную линию всего-навсего на длину клюшки для гольфа. Будь корабль тяжелее на восемь унций, сказал Берт, мы не дотянули бы.
