– Пол, ты должен это услышать! – восклицала Терри. Я пялился на обложку, пока Терри доставала пластинку. Веселенькие буквы психоделического фиолетового цвета слиплись в одну строчку на желтом фоне:

Что значит «тыопытен»? Был ли я опытен? Я не совсем понимал, о чем речь, но чувствовал, что ответ – «нет». Даже название группы было необычным: Jimi Hendrix Experience – «Опыт Джими Хендрикса». Сделанная объективом «рыбий глаз» фотография изображала черного музыканта в оранжевом шарфе и двух белых по бокам – это само по себе было непривычно. Обратная сторона обложки завораживала не меньше: черно-белая фотография – от подсветки афрокосички музыкантов блестели. Я сразу понял, что Джими круче всех.

А когда Терри опустила иглу на первую песню, «Лиловый туман», я понял, что пластинка могла бы быть и в пакете из крафт-бумаги. Меня сразило вступление: Хендрикс и его басист, Ноэль Реддинг, обменивались повторяющимися «дьявольскими тритонами», резкими, диссонирующими интервалами. Джими словно кувалдой вколачивал: «Вот я какой, берегитесь». Потом начался вокал, под стремительный ритм гитарных аккордов. Джими играл резко и агрессивно, но с мягкой модуляцией. Никто больше не мог дать такой звук.

(Как сказал однажды Карлос Сантана: «Большинство играет быстро и мелко. Но Колтрейн играл быстро и глубоко, и Чарли Паркер тоже, и Джими».)

Музыка просто сносила башку. «Лиловый туман» был наполнен нарочитыми искажениями и откликами, закручивающими водоворот объемного звукового ландшафта, и все же гитара звучала как кружево, ясно и внятно. А что тогда говорить о стихах, которые доносил хриплый голос?

Ух ты, о чем это он? Что это за стихи? Слушать было тем более странно, что из-за глубокого эха казалось, будто Джими поет в соседней комнате. Звучали африканские хрипы и щелчки в стиле Мириам Макебы, внезапные паузы выбивали из равновесия. Под конец Джими нажал на педаль – специально переделанную «Октавию», – и звук поднялся на октаву и улетел в стратосферу с мерцающим гитарным соло.

В то время у меня не хватало знаний, чтобы проанализировать «Лиловый туман», но я знал, что это ново и прекрасно. Эрик Клэптон и Мик Джаггер тоже использовали старые блюзовые формы, но Хендрикс, взяв те же элементы (добавив ритм-н-блюз, джаз, немного фламенко и Георга Фридриха Генделя), делал все быстрее и глубже, уносясь за пределы Солнечной системы. Are You Experienced заговорили со мной на новом языке (а в «Стране электрической леди», появившейся годом спустя, Хендрикс пошел еще дальше).

«Последний поезд в Кларксвиль» был забыт; услышав Хендрикса, я пропал. Джими нравился не всем и от этого становился еще круче. Еще одна моя соседка, Полетта Коттон, протохиппи своего времени, носила крутые шмотки, жгла ароматические палочки и любила Хендрикса почти как я. Я и сам ощущал себя авангардистом, хотя и выглядел как обычный мальчик из Сиэтла (я не готов был изображать хиппи в университетском районе, хотя в Лейксайде у меня был приятель, носивший пестрый шарф с узорами).

Я купил альбом Are You Experienced, слушал его без перерыва на стереосистеме в гостиной. Мама ужасалась:

– Как можно такое слушать, Пол? Это же просто шум!

А я отвечал, как и многие поколения подростков до меня:

– Но, мама, ты послушай. Ты только послушай!

Однако когда я попытался объяснить, почему я люблю Хендрикса, мама покачала головой и вышла из комнаты.

Мои вкусы менялись. Я покупал записи блюзменов – Бадди Гая и Би Би Кинга, я нашел прогрессивную FM-радиостанцию, где крутили Хендрикса, «Бархатную подземку» и «Крим».

В Лейксайде, в подвале бывшей школьной часовни, стояла система с катушечным стереомагнитофоном. Как только удавалось, я записывал песни Хендрикса, которые передавали по радио: «Бродягу» с Монтерейского рок-фестиваля или обработку национального гимна, который поразил людей в Вудстоке. Я однажды включил запись этой обработки, так заведующий музыкальной кафедрой подбежал с криком:

– Выключи немедленно! Прекрати! Инструмент не может издавать такие ужасные звуки!

Я смутился, но не послушался. Я знал, что он ошибается. Как может человек, любящий музыку, не врубиться? Как они пропускают то, что слышу я?

Моей мечтой стала гитара «Фендер Стратокастер», как у Джими. Я ходил по ломбардам на Первой авеню (в них заходил когда-то и сам Джими) и разглядывал ряды гитар – таких близких и таких недоступных. Я был уверен, что на такой гитаре играл бы в пять раз лучше, но даже подержанный «Страт» стоил несколько сотен долларов, что далеко превышало мои возможности. На шестнадцатилетие мне подарили первую электрогитару. Мама нашла ее в магазинчике уцененных товаров и заплатила пять долларов, прекрасно понимая, на что себя обрекает. Гитара оказалась ярко-красной японской копией полуакустического «Гибсона», с никудышным звуком и отвратительными звукоснимателями, но я был в восторге.

Кое-что я подсмотрел у Дуга Фуллмера, который брал уроки гитары, но в основном учился сам. Я умел читать ноты еще с занятий на скрипке, но тогда не было нот той музыки, которую я хотел выучить. Обычно я слушал запись снова и снова, напряженно пытаясь повторить. Сейчас я понимаю, что стоило найти учителя, присоединиться к группе, подучить как следует основы и теорию. Все-таки систематичный подход имеет преимущества. Однако Джими вызвал привыкание, и я упорно занимался с ним один на один, двигаясь вперед медленно, но верно.

Я начал с «Эй, Джо», относительно несложной песни. Потом взялся за «Лиловый туман», который Джими написал, когда только создавал себе имя в Лондоне. В песне была незавершенность, которой не осталось в его поздних композициях, рассчитанных на студийную запись, и все равно «Лиловый туман» – работа сформировавшегося художника. Это трудная задачка для любого ученика; песня стала моей навязчивой идеей. Приходилось без конца слушать одно и то же место, чтобы нащупать аккорд с дополнительными нотами. Хендрикс играл соло с нездешней скоростью, и я обычно проигрывал. Я был безумно счастлив, если попадал хоть в 25 % аккордов. Чувство было такое, словно я медленно взламываю код.

Возможно, я не достиг технического совершенства, но нашел собственный стиль и вкладывал чувство в каждую ноту, как Джими. Даже в песнях вроде «Автомата», полных фейерверка и спецэффектов, Хендрикс был выразителен. Когда я после школы играл с приятелями «Эй, Джо», я пытался проникнуть в гармонию и добавить души в соло. Я любил свободу импровизации, когда творишь собственную песню.

Попробуйте поставить себя на место моих родителей. Сын-подросток пытается играть вместе с какой-то очень громкой музыкой снова и снова; получается так плохо, что пес извылся. Когда мамино терпение почти истощилось, я воткнул шнур в стереосистему, чтобы убрать звук и слушать пластинку и гитару через наушники. Но если я оставался дома один или с Джоди, я врубал на полную и орал от души. Тогда динамик свистел, и я считал, что это круто, хотя к Джими я еще и близко не подошел.

В мае 1969 года одноклассник из Лейксайда Джефф Веджвуд подбил меня пойти на шоу группы Джими Хендрикса в «Центр Колизеуме» – это был мой первый рок-концерт. Прихватив двух девчонок, мы во время трех первых песен двигались вперед и к центру, пока нас не вышвырнули на наши настоящие места – за рядом колонок, где Джими даже не было видно, если только он не выходил на авансцену. Все равно я был очарован. Виртуозная игра Хендрикса завораживала; он превзошел все мои ожидания. Музыка так захватила всю нашу компанию, что после шоу одна из девчонок пригласила нас к себе – послушать Are You Experienced. Мы с Джеффом напевали себе под нос отрывки несколько дней.