Мило улыбнувшись подходящему идальго, она встала со скамейки и хотела прошмыгнуть мимо него, но это не удалось.

— Мерседес! — остановил её Альфонсо, — позволь с тобой поговорить.

— Да, я слушаю вас, барон.

— Мерседес, я хотел давно признаться, что не равнодушен к тебе, и желал бы, чтобы и ты выразила свое ко мне отношение.

Мерседес несколько опешила от таких признаний, о которых, конечно, догадывалась, и, в то же время, понимала, что движет им совсем не страсть. Скорее, это был холодный расчёт, и он продолжал, несмотря на то, что она, вроде, как уже и отшила его, иметь на неё определенные виды, и кто-то ему явно помогал в этом. Но вот, кто?

— О, благородный идальго, не говорите мне ничего. Я по нескольку раз за день слышу эти признания.

И это была сущая правда, Мерседес выросла и стала превращаться в писаную красавицу, приковывая к себе внимание и оценивающие взгляды мужчин, как молодых, так и старых, что ей совсем не нравилось.

— Я готов посвататься к твоим родителям. Моя семья богата, и я хочу соединиться с тобой брачными узами, которые освятит церковь.

— Угу, только ты второй сын, и богатств тебе достанется совсем не много, всё отойдёт твоему старшему брату, да ещё есть две сестры, которых также надо обеспечить приданным, — подумала про себя Мерседес, а вслух сказала.

— Я не намерена выходить замуж в течение ближайших пяти лет, а кроме того, у моих родителей уже есть несколько женихов, которых они предлагают мне для помолвки. Но, мой ответ — нет! Как вам, любезный идальго, так и другим женихам. Всего хорошего!

И, быстро подобрав шуршащие юбки, она унеслась в направлении здания академии.

— Да, что и следовало ожидать, — хмыкнул про себя Альфонсо, — ну, да ладно, попытка не пытка. Больно ты мне нужна, красавица, найду себе и лучше, а то и не одну. Сиди со своим Эрнандо на его дырявом корабле и слушай крики морских чаек, да мат боцмана, а мне нужно карьеру делать при дворе, а не ублажать взбалмошных благородных девиц. А с «твоим» Эрнандо я ещё разберусь. — И он прикоснулся к мелким белым шрамам, во множестве рассыпанным по лицу. И, ещё раз хмыкнув, отправился на свой факультет.

Попойка оказалась настолько грандиозной, что о ней узнали почти все горожане Кадиса, и весьма прониклись данным фактом. Мне же совсем не нравилось, что нас с бароном Пересом теперь называли не иначе, как пьяный карнавал, имея в виду, что, напоив весь порт, мы устроили форменный карнавал пьяных моряков, которые дошли до ратуши, и чуть было, в пылу обуявших эмоций, не захватили её. Но вмешались стражники и всех успокоили, кого-то ударом под рёбра, а особо рьяных, и под дых.

В общем, погудели мы на славу. И если мне было стыдно за это происшествие, то Алонсо чувствовал себя настоящим героем своего времени. Мало того, что он был хорошо известен как лихой рубака, так к этому теперь еще прибавилась слава лихого моряка, а также большого умельца устраивать пьяные дебоши, что хоть открыто и не приветствовалось, но завуалированно поощрялось. А какой студиоз, хоть раз в жизни, не напивался так, что об этом вспоминали ещё долго, вплоть до его выпуска?

Утром тринадцатого, не знаю, уж, какой это был день недели, возможно, и пятница, мы явились в кабинет декана. При полном, так сказать, параде, и с не очень виноватыми рожами. Алонсо, чувствуя себя в своей тарелке, если не сказать, блюде, первым смело сделал шаг в кабинет, загородив меня широкой спиной и взяв на себя весь огонь крупнокалиберной деканской артиллерии.

— Так-с, юноши… — декан уставился на нас тяжёлым взглядом, будто припечатывая к полу. — А, извините, настоящие мужчины, десять селёдок вам в рёбра и палтуса копчёного в руки. Расскажите мне, для начала, что вчера было?

— Празднование, — не моргнув и глазом, ответствовал Алонсо. — Обычная пьянка, двух возвратившихся с того света моряков.

— Обычная? — гневно приподнял бровь Андреас де Элисондо. — Весь город только и говорит об этой пьянке. Меня уже вызывали в ратушу города, и я имел неприятный разговор с мэром. А начальник стражи, достопочтенный капитан Ильяхос, очень сильно порекомендовал мне, чтобы я провёл с вами большую работу и впредь ограничивал ваши передвижения и винопития. Из-за этого случая, мэр запретил открытое ношение оружия на улицах города, за исключением шпаг дворянами. И теперь, уважаемые идальго, вы больше не походите увешанные пистолями, как пираты на своих кораблях. Кто стрелял на спор в вывеску магазина почтенного булочника Хосе Рамиреса? Не помните?

Как же, как же. Там было устроено целое соревнование, а пальба переполошила всю стражу, которая даже не рискнула сунуться в этот проулок, пока там полностью не рассеялся пороховой дым.

А декан, яростно жестикулируя, продолжал устраивать разнос.

— Алонсо, ты? Несмотря на всё моё уважение к твоему отцу и к тебе лично, я далёк от мысли, что эта идея пришла в голову именно тебе, гораздо вероятнее, это пришло в голову твоему другу. И, скажу больше, именно он и стрелял по вывеске. А потому, вот вам штраф на двести реалов, и мне очень интересно, откуда вы возьмёте деньги? Молчите?! Это правильно, потому, что и сказать вам на это совсем нечего. А если кто из вас и посмел бы открыть рот, то быстро вылетел с курса.

А теперь, раз вы всё осознали и готовы расплатиться по счетам, расскажите мне о том, как вы провели практику в море. Что видели, с кем познакомились, где побывали. А то мы всё здесь сидим, да в обычных портах бываем, ничего интересного, то ли те дела, которые вы творите.

А вы в курсе, что вице-король Новой Гранады прислал сюда письмо, с описанием ваших подвигов. Вся академия на ушах, но, к сожалению, наш факультет отделяется от них, и им мы больше не интересны. Это плохая новость, но есть и хорошая.

Такое же письмо вице-король направил и в канцелярию Его Величества, а там подобного рода послания не принято прятать в стол. А, тем более, когда дело касается пиратов. Так что, готовьтесь к тому, что поедете в Мадрид, посмотрим, что вы там расскажите.

Несколько ошарашенные такими новостями, мы, по очереди, стали с живостью описывать всё то, что с нами произошло, опуская, при этом, подробности, которые либо нас не красили, либо не предназначались для чужих ушей.

Внимательно выслушав наши рассказы, Андреас де Элисондо, сказал.

— Да, много вы натворили, даже мне стало интересно. Впрочем, будем считать, что вам очень сильно повезло. Как бы там ни было, но вам, сеньоры бароны, необходимо сдавать экзамены по теоретическим наукам. Чуть больше, чем через месяц, вам предстоят эти испытания, и не думаю, что они пройдут для вас очень легко.

Наряду со славой приходит зависть. Одни мой друг даже смог вывести её формулу. Если взять за эталон одну единицу славы, то она порождает одну единицу зависти, две единицы славы, порождают четыре единицы зависти, три единицы славы, уже девять единиц зависти, ну и так далее. Не буду утомлять ваши мозги математическими формулами индифферентных величин, потому как жизнь невозможно просчитать по формулам, даже используя прогрессию.

А сейчас, у вас есть время, чтобы погасить свои долги и повернуться лицом к учёбе. Не к вашим морским практикам, в которых вы уже можете утереть нос любому бывалому моряку, а к тем знаниям, что получает каждый молодой маг в тиши сумрачных кабинетов, вдыхая бумажную пыль, напополам со знаниями, спрятанными в древних фолиантах давно ушедших эпох.

Дальнейшие дни мы провели довольно скучно, изучая многочисленные книги по нужным дисциплинам, кашляя и чихая от покрывавшей их многолетней пыли. Но всей литературы, которая могла нам понадобиться, здесь не оказалось. Поэтому в академию нам пришлось ехать намного раньше, чтобы там подготовиться к экзаменам.

Все пиратское серебро мы продали через капитана каравеллы «Сан Пабло». В результате на каждого пришлось по девяносто тысяч реалов. И теперь у меня уже было накоплено сто пятьдесят тысяч реалов. Жемчуг принёс ещё двадцать тысяч реалов, а его мы продали едва ли половину, и далеко не самый лучший.