Десять дней мы шли через джунгли, опасаясь нападения диких животных, и двигались в направлении Атлантического океана, невыносимо страдая, при этом, от голода и жары. Пищу давали два раза в день, состояла она из горсти маисовой муки и нескольких неизвестных мне корнеплодов. Пираты шли с развёрнутыми знамёнами, каждый под командованием своего выборного капитана.

Глядя на их знамёна, я не переставал удивляться тому, что флаги у них были не чёрные с «Весёлым Роджером», а самых разнообразных цветов, и без «Роджера». В основном, они у них были красные, с различными цветовыми вставками, а у некоторых даже зелёные. Красный цвет ассоциировался в это время с кровью, и любое красное знамя называлось кровавым флагом, знаком тревоги и беды. Этот флаг поднимался при поднятии мятежа, а также в случаи бескомпромиссности борьбы.

На десятый день мы вошли в селение на реке Чагре, под названием Крус. Морган остановил свой отряд здесь, чтобы заготовить провизию для перехода морем до Ямайки, ведь много еды с собой не заберёшь, она быстро портится. А консервов в этом мире ещё не изобрели. Впрочем, я ещё слишком мало знал об этом мире, чтобы делать выводы.

Все пленники были крайне истощенными и могли идти с трудом. Я стоял рядом с падре Антонием, когда нас вывели на небольшое свободное пространство за домами селения, вместе с остальными пленниками.

Впереди появилась красочная процессия, во главе которой шёл Генри Морган в дорогом парчовом синем камзоле, украшенном золотым шитьём, на голове его красовалась пафосная шляпа с ярким плюмажем, а ноги, закрытые широкими штанами, были обуты в крепкие кожаные сапоги-ботфорты. На вид это был обычный, ничем не примечательный мужчина, несомненно, обладающий гораздо более ценными для мужчины свойствами, чем красота.

У него явно были неизвестные мне магические способности, которые он, впрочем, и не скрывал, а кроме того, его ум, удача и хватка позволили преодолеть множество препятствий. Манипулируя пиратами и захватив врасплох губернатора Панамы, он смог овладеть городом и разграбить его, несмотря на сопротивление, оказанное жителями.

Сейчас же он выступал впереди своих людей, пёстрой, вооружённой до зубов, толпой обступивших его. На его груди красовался большой золотой медальон, обильно усыпанный драгоценными камнями. Стоящий рядом падре Антоний внезапно напрягся и прошептал сквозь стиснутые зубы.

— Высшая защита, у него на груди висит орден высшей защиты! Откуда у него эта ценность? Многие бы хотели обладать этим, весьма редким, артефактом, очень многие. Но откуда он у него?

Этот вопрос, естественным образом, остался без ответа. Я на него ответить не мог, а всем остальным не было до этого никакого дела. Все ожидали от Моргана речи о своём освобождении, которое несколько затягивалось. Что было, впрочем, не удивительно, после всего нами пережитого.

Картинно выйдя перед нами, «генерал-адмирал» Генри Морган, отставив левую ногу вперёд и положив правую руку на богато изукрашенный эфес морского палаша, начал свою речь. Сделав паузу, он обвёл своим презрительным взглядом всю жалкую толпу заложников, некоторых из которых уже выкупили.

— Испанцы, — на неплохом испанском заговорил он, — вините в своих несчастиях своего губернатора. Это трусливое ничтожество, которое предало вас и оставило наедине со своим горем и несчастиями. Мы, благородные каперы, прошу заметить, господа, мы каперы, а не пираты! Ну, если вам гораздо больше нравится название флибустьеры, можете именовать нас именно так, но отнюдь, не пиратами.

— Так вот, мы вынуждены стребовать от подданных Испании репрессалии от ущерба, понесённого добропорядочной Англией и независимой Францией. Вините в этом самих себя и свою королеву. Мы же, всего лишь, выполняли свой долг перед Англией и Францией, согласно выданных нам каперских грамот!

И он помахал перед заложниками, потрясёнными таким цинизмом, некоей бумагой, свёрнутой в свиток, с висящими на ней различными разноцветными печатями. Никто из стоящих пленников не мог рассмотреть диковинную бумагу, а тем более, её прочесть, да это было и ни к чему.

Генри Морган обвёл ещё раз долгим взглядом притихшую толпу, наслаждаясь созданным им впечатлением и сделав театральную паузу. По лицам стоящих перед ним людей можно было прочитать всю гамму чувств и переживаний, которые овладели ими. Отчаяние, надежда, ожидание, страх, тщательно скрываемая ненависть, вера в невозможное, по ним можно было писать картину «Возвращение спасителя».

А этот англичанин, находящийся на вершине триумфа, походил сейчас на огромного змея, загипнотизировавшего толпу кроликов и выбиравшего, кого из них сожрать первым, а кого потом. Остро блеснул в лучах утреннего солнца медальон, висевший на груди у пирата. Волна чистой энергии, исходящей от него, толкнула в грудь меня и падре. Не знаю, что почувствовали женщины, а мы с падре определённо чувствовали силу, излучаемую этим артефактом.

— Силён, он определённо силён, — проговорил падре Антоний.

После затянувшейся паузы, довольный произведённым эффектом, Морган продолжил свою речь.

— Друзья! Прекрасные сеньоры и сеньориты!

На этом месте его высокопарной речи я оглянулся, ища глазами прекрасную женщину, но её нигде не было видно. Среди пленников ходил слух, что её уже выкупил муж, вернувшийся из Перу, и забрал отсюда. Что же, ей повезло не слушать этот пафосный бред, в ожидании своей судьбы, и, скорее всего, смерти.

— Кабальеро и падре!

Ооо, нас тоже включили в это список, какая честь, и всё, наверное, только ради денег. Цинизм двадцать первого века и англосаксонский диктат научили уже каждого россиянина с подозрением относиться к сладким речам и бесконечным обещаниям всех и каждого.

В красивую обёртку мало кто верил, а доверие уже шло как отдельный бонус, который невозможно было купить ни за какие деньги, а только обрести, по крупинкам собирая свою репутацию.

Вот и слова этого щёголя, за спиной которого стояла толпа вооружённых пиратов, мало тронули моё сердце, да и, судя по глазам падре Антония, его тоже.

— Данной мне выборной властью и каперской грамотой, я иду вам навстречу и…

Голос его поднялся на два тона выше и, видимо, усиленный магически, внезапно загремел в ушах у каждого, вонзаясь острыми кинжалами слов прямо в черепную коробку, резонируя через кость.

… и предлагаю вам, любезные испанцы, выкупить себя в ближайшие три дня! Если этого не произойдёт, то я буду вынужден пригласить вас на наши корабли и привезти на Ямайку, где вы будете проданы, как рабы. Если, конечно, вы сможете перенести все тяготы плавания до неё.

И он улыбнулся хищной улыбкой, обнажив мелкие острые зубы хорька. Толпа ахнула, осознав, что её мучения не остались в прошлом, а только видоизменились, грозя окончиться ещё более печально, чем они начались.

— Но сердце англичанина не камень, — снова продолжил Морган, перестав улыбаться и перейдя к строгому деловому стилю, — у меня есть для вас приятная новость. Мы торопимся, и потому береговое братство решило снизить сумму выкупа на… скажем… ммм… Да, на целых десять процентов!

— Оооо, любезные испанцы, это огромная скидка, просто огромная, — услышав гул разочарования, повторил он, — не стоит так огорчаться, я иду вам навстречу, можно сказать, бегу, а вы… неблагодарные! У вас есть три дня, не больше!

И, резко развернувшись, он махнул рукой своей разнородной свите, дав знак идти обратно, сверкнув напоследок бриллиантами драгоценных перстней на длинных пальцах. Толпа пленных женщин и мужчин зашумела, обсуждая услышанное. Мы вдвоём подавленно молчали.

За меня платить выкуп было некому, а падре Антоний, хоть и смог отправить весточку с одним из негров-рабов, но она либо не дошла, либо у него оказались свои недруги, не пожелавшие доставить эту информацию, кому следовало, желая таким образом расправиться с неугодным инквизитором.

Три дня пролетели, как одно мгновение, нас стали лучше кормить, что, впрочем, не помогло нам обрести прежний вид. Я стал похож на гончий велосипед. Мои щёки втянулись, а нос, наоборот, торчал небольшим крючком, как у сокола, нависая над подбородком. Я даже немного подрос, и мои кости покрылись тонким слоем мышц.