Взявшись за штурвал и повинуясь невербальным командам корабля, я стал выворачивать старый барк под фордевинд, надеясь вновь разъединить корабли за счёт силы ветра. Мой амулет, в котором была замурована жемчужина Левиафана, ощутимо нагрелся, покалывая мою кожу на запястье, где он болтался.

Инерция кораблей не давала мне пока такой возможности, но тут налетел внезапный шквал и, переломив фок-мачту, подрубленную пиратским ядром, заставил её рухнуть на пинас, вместе с обрывками рангоута и такелажа. Пинас содрогнулся от полученного удара и присел под тяжестью фок-мачты, а барк, освободившись от ненужного ему сейчас веса, наоборот, вынырнул из воды.

В этот момент, почувствовав нужное движение, я довернул штурвал. Барк, которому уже не мешала сила инерции, стал быстро уходить в сторону от внезапно нагруженного пинаса. Натянутые канаты стали рваться, один за другим, как гнилые нитки, уступая нечеловеческой силе. Корабли начали медленно расходиться, постепенно убыстряя свой ход.

Наконец, это увидели и обе сражающиеся стороны. Испанцы возликовали, а пираты, оставшиеся в живых, стали понимать, что через несколько минут они уже не доплывут до своего пинаса, который больше не сможет повторить атаку, а значит, они все погибнут на испанском судне.

Осознав это, пираты один за другим стали бросаться за борт и вплавь преодолевать расстояние до своего корабля. Вскоре на борту «Maravillas» не осталось ни одного пирата. Лишь только мёртвые и тяжелораненые лежали на его палубе, но их быстро добивала испанская команда.

А барк, набирая скорость всё больше и больше, стал уходить в неизвестном направлении, стремясь окончательно оторваться от пиратского корабля. Но на пиратском пинасе было и не до них. Потеряв почти всю абордажную команду, вместе со своим выборным капитаном Гнилым Биллом, они были всецело озабочены уже только своими проблемами, даже не пытаясь преследовать испанский корабль. И вскоре их парус потерялся за линией горизонта.

Всё это время, пока капитан Хосе де Ломо, хоть и раненый, но живой, добивал пиратов, собирая трофеи и выбрасывая тела за борт, а также вместе с командой оказывал помощь раненым, латая на ходу корабль, «Maravillas» неумолимо продвигался вперед, следуя неизвестным маршрутом.

Никто не задумывался, куда он может завести их. Всем было не до того. Помогая зашивать в старую парусину боцмана и других, я с ужасом размышлял, что будет со мной дальше. Впервые я убил по-настоящему, и внутри моего сознания, там, где было зарезервировано персональное кладбище для врагов, появился ещё один крестик, рядом с крестом, на котором было написано имя Жан.

Но наши потери были просто ужасными, из пятидесяти шести человек в живых осталось двадцать три и ещё пятнадцать человек были легко ранены, и при своевременно оказанной помощи смогли бы выжить, остальные были либо убиты, либо их раны не позволяли им пережить сутки или чуть больше.

Врача на судне не было, вместо него работал кок, пластуя раны своим кривым и очень острым ножом, а потом сшивая их большой иглой для ремонта парусов. Не в силах смотреть на это непотребство, оторванные или отрубленные головы, руки, ноги, я перегнулся через борт барка и дал волю чувствам.

Весь страх, переживания и ужас, от осознания содеянного, полились прямо из моего желудка наружу. Очистившись, как следует, и освободившись от соплей, забивших нос, я направился помогать коку, вытирая на ходу слёзы, стекающие по щекам. Свежий вечерний ветер холодил моё лицо и бросал в него солёные брызги морской воды, очищая от слез и словно поддерживая меня.

— Пей ром, не кричи, я спасаю тебя, — орал кок на очередного раненого, вживую сшивая его разорванное бедро, и абсолютно не желая предварительно промыть его рану.

— Что вы делаете? — разозлившись, спросил я у него.

— А ты не видишь?

— Вижу, вы даёте ему шанс… шанс умереть, и помочь тем самым пиратам!

— Да ты, парень, совсем обнаглел, ты… Он стал вставать, бросив иголку с ниткой.

Наставив на его грудь саблю, я сказал. — Если вы хотите, чтобы он не умер от заражения крови и гангрены, вы должны залить его рану ромом. Алкоголь убьёт всю гадость и очистит от грязи, чтобы в ране не завелись черви, это я доходчиво объясняю? И выпить рому матросу надо больше, чтобы облегчить боль. Это ясно?

— Если ты такой умный, то и делай это сам!

Вместо ответа, обильно смочив ромом обрывок парусины, я приложил его к свежей ране, обмывая её от грязи и запёкшейся крови. Матрос пронзительно взвыл, теряя сознание, но дело было сделано. И мы уже вместе с коком стали дальше делать перевязки и зашивать раны. Точнее, он зашивал, а я перевязывал раны. Наступила ночь, и оставшиеся матросы из команды, кто не был ранен, приступили к ремонту такелажа, зарифив половину уцелевших парусов.

Хосе де Ломо, хромая, расхаживал по палубе, командовал и думал о том, что им очень сильно повезло. Чудеса, как есть, чудеса! В том, что им могут встретиться пираты, он нисколько не сомневался, но надеялся проскочить незамеченным, а в случае обнаружения — попытаться уйти от них, как он это проделывал не раз.

Но годы никому не идут впрок, и старое потрепанное судно, с характерным названием «Чудеса», еле смогло спастись от гибели. Абордаж пиратами был проведён мастерски, и если бы не усилия юнги-навигатора Эрнандо, который смог неведомым образом разъединить корабли, неизвестно чем бы это всё закончилось.

Мальчишка, по прозвищу Филин, кем бы он ни был, чувствовал и море, и его корабль. По-другому, и старый моряк это отчётливо понимал, он просто не смог бы сделать того, что сделал. До этого случая Хосе намеревался заплатить мальчишке в Испании не больше ста пятидесяти реалов, да и это было очень много. Но произошедшие события заставили капитана посмотреть на юнгу по-другому.

За излишнюю жадность море спрашивало всегда, и со всех: и с торговца, и с обычного мореплавателя. А уж того, кто смог увести корабль с абордажа, следовало достойно наградить. Но денег у капитана действительно было очень мало. Так чем же наградить мальчишку?

— Эй, Эрнандо?! Иди сюда!

Эрнандо, ремонтируя паруса, бросил своё занятие и подошёл на зов.

— Ты достойно сражался, малыш, я видел, как ты метко стреляешь! Кто тебя научил этому?

— Жизнь, — коротко ответил я.

— Жизнь… Эх, жизнь и не тому научит, — согласился капитан.

— Ну, раз ты так метко стреляешь, то тебя надо наградить. Согласен? — и капитан усмехнулся своему риторическому вопросу. — Не многие умеют делать это так ловко, как ты. Да и, по правде говоря, торговому моряку этот навык ни к чему. Мы просто вынуждены это уметь, как и размахивать абордажной саблей. Но мы, прежде всего, моряки, а потом уже воины… всё же, пойдем, посмотрим трофеи, что понравится — всё твоё!

Подойдя к сваленным в кучу трофеям, я вместе с капитаном стал рассматривать конфискованное добро, сразу заприметив пару хороших пистолей и кожаную перевязь, сделанную специально под них. Перевязь была залита кровью, но меня это уже не смутило.

Засунув найденные пистоли в перевязь, я отложил её в сторону, продолжая копаться в куче оружия, пока не выудил оттуда ещё один пистоль, так же, как и мой, изукрашенный серебряной насечкой. Там же оказалась и вторая кожаная перевязь, но, в отличие от первой, она не была залита кровью, зато была так изношена, что вся покрылась большими трещинами, практически избороздившими её.

Капитан, наблюдая за манипуляциями, не возражал против приобретения мною трёх пистолетов, и даже дал мне специальные мешочки для пуль и пороха. Я был доволен, поход только начался, а у меня уже было солидное вооружение, которое я бы ни за что не смог купить, если бы остался в Гаване.

— Эрнандо, я вижу, ты доволен, к своей сабле подбери и нож. У тебя вроде были метательные ножи, где они?

Хотел бы я знать, где они. В ответ я только пожал плечами.