— Ты дура, Мерси. Тупая, набитая соломой дура. В девичьей каюте Долорес отчитывала младшую сестру. — Зачем ты стала над ним издеваться?

Мерси только рыдала, прикрыв ладонями зарёванное лицо, пряча его от сестры.

— Мало тебе досталось от матери!

И Долорес с мстительным удовольствием вспомнила, как мать, прибежавшая на крики, буквально отбила Мерси от отца, которого впервые видела в таком разгневанном виде. Схватив дочь в охапку, Мария занесла девчонку в их каюту и здесь уже отвела свою душу. В тот момент, когда злая Долорес внеслась в каюту, Мерси уже вовсю рыдала. А мать продолжала хлестать разбойницу по лицу её же собственной каштановой косой.

Злая Долорес была не на сестру, а на то, что, благодаря Мерси, ей пришлось показывать всем присутствующим, что она может, как магесса. Два парализующих разряда из раздела боевой магией еле смогли успокоить разъярённого мальчишку, который оказался не так прост.

Кроме этого, Долорес успела почувствовать, как его средней силы магическое ядро, вдруг стало пульсировать и излучать вдвое большую мощность, сравнимую по силе с её магическим ядром.

— Вот зачем? А… я знаю, зачем, ты почувствовала себя богиней, вершительницей судьбы этого мальчишки, а он оказался тебе не по зубам, так сестрёнка?

— Всё равно он будет мой, будет! — стуча маленьким кулачком по столу, вскричала Мерседес.

— Ого! — Долорес опешила, — зачем он тебе нужен, он же гачупин?

— Он мне не нужен!

— В смысле, что значит, не нужен, ты же только что сказала, что он тебе нужен?

— Да нужен, чтобы тренироваться на нём, пускай он будет моим слугой.

— Ну, это вряд ли, Мерси. Ты сама всё испортила, начала его колоть, а он оказался не робкого десятка, да ещё и … даже не знаю, как это назвать, наверное, такой же, как ты, только наоборот.

Долорес на минуту задумалась, почесав устало свой лоб и, глядя на младшую сестрёнку, смотревшую на неё с красными глазами и хлюпающую опухшим от слёз носом, вздохнула.

— Он может идти до конца, вот как бы я охарактеризовала его. Не страшась последствий, а вернее, не задумываясь о них. Хотя, если иметь в виду, что он испытал и пережил, то тебе дорогая, до него далеко.

Мерседес только всхлипывала, а потом полезла в маленький девичий сундучок, где хранила свои вещи, и, покопавшись в нём, достала премилый шелковый платок, на котором были вышиты её инициалы и небольшой герб её, как виконтессы.

Достав платок, она тихо высморкалась в него и вытерла им свои слёзы, размазывая солёную влагу по лицу.

— А я, кстати, узнала, откуда у него шрамы, — решив порадовать сестру этой информацией, сказала Долорес.

— Ну и откуда, — нехотя спросила младшая.

— Пираты пытали его, пропустив два раза под килем своего шлюпа, как он выжил, я не знаю, но выжил. Эта казнь называется килеванием, наверное, ты слышала об этом. Так что твой, как ты хочешь, слуга, может быть разным. Впрочем, что я тебе тут рассказываю. Вчера ты на собственном опыте в этом убедилась. Не так ли, дорогая? — с ехидством спросила Долорес.

В ответ она получила удар мягкой подушкой, метко посланной ей прямо в голову. Мать уже к тому времени вышла из каюты, оставив сестёр одних. Подушка была остановлена вытянутой рукой, а потом брошена в обратную сторону, а дальше закипело форменное сражение. Несмотря на разность в возрасте, они дрались подушками, швыряя их, друг в друга, и лупя, почём зря.

Причёска Долорес растрепалась, и её чёрные волосы пугали кого угодно, но только не Мерседес, с яростью обречённого котёнка набрасывающуюся на сестру. Наконец, старшая победила и, прижав сестру своим упругим телом к кровати, часто дыша ей в ухо, проговорила.

— Зачем он тебе, сестрёнка? Папа высадит его в Гаване, и даже даст ему денег, чтобы он забыл эту некрасивую историю и никому о ней не рассказывал. Как дворянка издевалась над дворянином.

— Я не знаю, сестра. Он кажется настоящим, и я не хотела. Он неуклюж и не умеет держать шпагу вообще, какой же он идальго и сеньор. Разве его никто не учил этому?

— Насколько я знаю, Мерси, его и правда, не учили. Его мать я помню, она была маленькой, пухлой и совершенно безвольной женщиной. А отец, старый моряк, давно сгинул в море, и того, где погиб он и его корабль никто не знает. Они обеднели и вот печальный итог. Попав к пиратам, он выжил, чтобы потом пропасть в когтях у глупой Мерсииии, — кривляясь на последнем слове, сказала она.

— Ну тебя, сестра, — и тонкие девичьи ручки обвили шею любимой сестры, а голова прижалась к большому и упругому бюсту Долорес.

— Ну, вот и хорошо, давай спать, а завтра пойдём к твоему «слуге» и поговорим с ним. До Гаваны плыть осталось неделю, и игнорировать его всё равно не получится, к тому же, ему надо передать заживляющую мазь, которую должна приготовить мама. И она велела это сделать тебе, Мерси…

— А как ты думаешь, почему он так сделал и чем ты его шарахнула?

— Шарахнула я его парализующим заклинанием, но он крепкий, я смогла только со второго раза его «вырубить». А что касается того, почему он так сделал, наверное, понял, что терять ему нечего, а жизнь не балует слабых, вот и сделал то, что ему подсказало его отчаяние.

— Но я бы так не сделала, я бы, я бы…

— Мерси, — перебила её сестра, — есть несколько человеческих реакций на опасность. Одних парализует ужас, и они стоят на месте, не в силах с него сойти, другие спасаются бегством, а третьи…, третьи идут навстречу опасности. Вот у него, как раз, самая правильная реакция на это. Но не всегда она помогает, не всегда…

— Ладно, давай спать, — и Долорес, открыв дверцу закрытого стёклами жестяного фонаря, дунула на пламя свечи, которая тут же потухла, погрузив их каюту во тьму.

— Долли, Долли!

— Ну, чего тебе ещё, — прозвучал в черноте ночи недовольный голос старшей сестры.

— А он, на твой взгляд, страшный?

— Гм, да, он урод, и нос у него перебит!

— Фу, зачем ты так говоришь, ты злая!

— А ты дура! Спи, давай, и так уже нервы сегодня всей команде галеона истрепала.

***

Очнулся я уже в капитанской каюте. Чем меня так шандарахнуло, я так и не понял. Голова трещала, как с хорошего перепоя, во рту был мерзкий привкус прошедших по тебе катком приключений и опасностей. Кряхтя, как старый дед, пытаясь распрямить затёкшие конечности и спину, я приподнялся с пола, на котором лежал.

— О, очнулся!

Надо мной склонилось лицо Себастьяна де Сильвы.

— Чем меня так приложило, — поинтересовался я у него, почёсывая свою голову и потирая обеими руками глаза, в которые как будто насыпали песку и камней.

— Магией! Долорес не хотела, чтобы что-нибудь сделал с её сестрой, а ваш поединок давно уже перешёл все приемлемые рамки. Впрочем, я не виню тебя. Вина за это целиком и полностью лежит на моей младшей дочери. Ты пытался защититься от неё. Я и сам не досмотрел за ней. Но и ты мог прекратить это безобразие. Достаточно было позвать на помощь.

— Я не буду звать на помощь. Если суждено было погибнуть от рук девчонки, значит, так тому и быть, — устало проговорил я, опускаясь на пол. Голова кружилась, мысли плыли. Как надоело это всё, устал, просто устал. Где здесь друзья, а где враги, Господи… помоги!

Де Сильва по-своему понял выражение моего лица.

— Так ты фаталист?

— Филателист, — не удержался я от дерзости.

— Не понял! Любить пошлину или денежные сборы. А! Ты любишь собирать мзду, пошлины, или что-либо подобное. Это ты насмотрелся на своего отца или на чиновников в порту?

— На пиратов я насмотрелся, уважаемый дон, а не на чиновников.

— Ясно, — не стал спорить со мной отец Мерседес.

— Что у вас произошло с Мерси, ты мне можешь объяснить?

— С Мерси? — не понял я. Долгое общение с французскими пиратами, в ходе которого я почти выучил их язык, сказалось на мне.

— Так я называю свою младшую дочь.