Рулевые на румпеле были единственными свидетелями моих смертельных приключений. Вытаращив от удивления и испуга глаза, они, с мистическим страхом, смотрели на тщедушное тело испанского мальчика, продолжавшего бороться за жизнь, несмотря на полный живот морской воды, и ничего не соображавшего, от всего того, что с ним произошло.

— Ты видел? Его выплюнуло обратно. Этого не может быть!

— Да, Старый Роджер не захотел взять его душу. Он либо прирождённый моряк, либо святоша, либо это судьба! Нам надо его взять к себе или избавиться от него, иначе удача отвернётся от нас.

— Ты же знаешь Гасконца, он не поверит. А если поверит, то заставит этого мальца дать ему клятву верности. Но сомневаюсь, что тот даст её ему, после всего, что он пережил.

— Согласен, у этого гачупина всегда вид, как будто он хочет тебя укусить или перерезать тебе горло.

— Ха, это хорошее качество для пиратского юнги, но не для пиратского пленника. Значит, его надо высадить на необитаемый остров и пусть его судьбу решает кто угодно, а не мы.

Тут следующая волна вновь накрыла корабль, и их разговор сам собой прекратился, а они снова изо всех сил принялись спасать шлюп, не обращая больше внимания на подростка, который катался от толчков корабля, переваливающегося на бурных волнах, запутавшись в обрывках такелажа. Шторм между тем медленно стихал, но продолжал гнать волны на одинокий корабль, немного уменьшив их размер.

Падре Антоний, подоткнув рясу за пояс, бешено работал деревянной ручкой помпы. Руки, непривычные к такой грубой физической работе, стремительно уставали. А на руках кожа, сначала покрасневшая, сейчас наливалась пузырями стёртого эпидермиса. Ещё пара часов такой работы и его ладони, уже изрядно загрубевшие, будут стёрты до крови. И морская вода, насыщенная солью, тут же возьмётся терзать его кожу.

Вода стремительно прибывала в трюм, несмотря на то, что помпа не останавливалась, и падре продолжал работать из последних сил. Но всему приходит конец, пришёл конец и его силам. Шторм продолжал бушевать, а старый, потрёпанный жизнью и морскими волнами, корабль трещал по всем швам, жалуясь на свою нелёгкую судьбу слезами морской воды, просачивающейся повсюду.

Падре Антония оттолкнул один из пиратов, увидев, что он уже почти не может качать ручку помпы. Сейчас было не до сантиментов, речь шла о спасении всех жизней, а не только одного испанца. Упав от грубого толчка пирата, падре на четвереньках отполз к одной из перегородок трюма и, прислонившись к ней, не обращая никакого внимания на то, что его ряса почти полностью намокла, отдался воспоминаниям.

Перед его глазами уже два пирата энергично качали помпу, выкачивая воду из трюма наружу. Но вода прибывала только сильнее, и её, совсем не тонкий, слой покрывал уже весь трюм. Откуда-то взялись крысы и, отчаянно пища и снуя из угла в угол, стали жаловаться всем на всех.

Задирая свои морды кверху, они нюхали воздух, забавно шевеля усами, видимо, пытаясь определить, с какой стороны к ним придёт беда и куда бежать, спасаясь с гибнущего корабля. Пираты в это время, не обращая ни на что внимания, меняли друг друга, не останавливая непрерывное движение маховика помпы, и продолжали откачивать воду из трюма.

Паники не было, каждый из них выполнял свою работу и был готов выполнить любую другую, если им прикажет капитан или боцман. Шторм ревел и бушевал за досками трюма, сквозь которые было отчётливо слышно, как бились в тонкие борта шлюпа яростные волны.

Эти люди, жестокие с другими, не жалели и себя. Работа моряка опасна и трудна, часто проходит в нечеловеческих условиях, с напряжением всех моральных и физических сил. Никто и никогда не жалел этих грубых и ожесточившихся людей, считающих себя висельниками и отчаянными ребятами.

Их можно осуждать и ненавидеть, но они были продуктом той среды, в которой не было места ни любви, ни жалости, где слабый погибал в первые месяцы, а сильный продолжал биться за свою судьбу всю жизнь.

Выросшие с юнг, они знали, как это, болтаться в море, и давно забыли своих родителей, которые, может когда-то и приходили к ним во снах, в виде неясного образа, но не приносили никакого облегчения, а утро готовило им лишь тяжёлый труд и новые страдания. И сейчас они показывали характер, закалённый невзгодами, и все, на что способны, спасая свой корабль.

Падре Антонию было не до них, он был весь погружён в свои мысли, будучи морально и физически полностью опустошённым. Перед его уставшими глазами неожиданно замелькали дни его далёкой юности.

Вот он, молодой и пухлый юноша, на гордом гнедом жеребце едет в духовную семинарию, лучшую в Испании, надеясь на счастливое будущее. Вот он, уже студент, и его наивная радость неофита уже изрядно подорвана тяжело дающейся учёбой и безрадостным, с его точки зрения, существованием.

Третий сын знатного арагонского дворянина, он не мог рассчитывать на наследство и потому, получив деньги на дорогу, хорошего коня и необходимую протекцию, уехал учиться. В духовной семинарии обучали не только на священников, но и на магиков, что было предпочтительнее. Но…

К концу учёбы он осознал, что его собственные магические способности весьма скромные и ему трудно будет рассчитывать на место придворного астролога или одного из магиков, которые служат знатным герцогам или государствам. Поняв это, он окончательно перешёл в духовную составляющую и стал доминиканцем, решив посвятить себя духовным практикам и исследованиям, а также борьбе с ересями.

Но инквизиторы к тому времени уже не имели той зловещей славы, как раньше. Их влияние значительно ослабело, но он не обращал на это внимания и продолжал верно служить матери-церкви. Годы шли и шли, и вот, весьма кстати подвернувшаяся, командировка в колонии Испанского Мейна поменяла его судьбу, насытив её смыслом.

Но и здесь жизнь подставила ему подножку, наслав на его голову пиратов, и это тогда, когда он придумал, как сделать новый поисковый артефакт, завязанный на чёрный раздел магии. Мальчишка, которого он спас, и который потом спас его, тем самым вернув ему долг жизни, стал тем моральным костылем, на который он сейчас опирался, чтобы не сдаться и жить дальше.

Глядя на этого, поначалу растерянного, юнца, не способного защитить себя, но, при этом, не сдававшегося, он всё больше убеждался, что из него выйдет толк, особенно после того, что они пережили вместе. Да, им обоим придётся нелегко, если они даже смогут выжить и сбежать от пиратов, или будут выкуплены, на что он уже не надеялся.

У него тоже были недоброжелатели, именно они не соблаговолили дать за него выкуп и вызволить из позорного плена. Что ж, Бог всё видит, а раз он видит, то он их и накажет. А сейчас необходимо пережить этот шторм и добраться до Испании. Там он сможет восстановить своё доброе имя и пристроить мальчишку в семинарию. А там, там… И он смежил усталые веки, прикрыв ими глаза.

Как там Эрнандо? Ведь он сейчас болтается наверху мачты, наедине со штормом, но что-то подсказывало падре, что сын моряка, обладающий «Зовом моря», сможет выжить в этом шторме. В любом случае, он всё равно ничего не мог с этим поделать, только молиться, и всё.

Падре вздохнул, и запоздалые муки совести коснулись его старого сердца, разбудив доселе неизвестные ему чувства. У него не было детей, он дал обет безбрачия в церкви и обрёк себя тем самым на бездетность. Этот же подросток вызывал у него не только уважение своими поступками, но и будил в нём отцовские чувства по отношению к нему, которые сейчас были неуместны и бесполезны.

Тяжело вздохнув, он стал истово молиться Богу об их спасении, надеясь, что его молитвы будут услышаны.

Буря между тем стихала, прогоняя тучи дальше и стремясь охватить другие участки моря, где ещё можно было всласть порезвиться и побуянить. Обломанная грот-мачта уныло торчала посреди судна. Оборванный такелаж, свисая с неё, трепался, хлеща корабль мокрыми пеньковыми канатами, словно выражая обиду на то, что корпус корабля не получил никаких повреждений, в отличие от него.