Ладно, это всё безосновательные мечты, так… чепуха всякая в голову лезет от отчаяния, потому как дверца в монастырь по-прежнему не открывалась, время шло, я стоял, переминаясь и не знал, что мне делать дальше. Наконец, с обратной стороны послышался топот сразу нескольких ног, и тяжёлая дверь, обитая железом, распахнулась, за ней показались трое монахов. Телосложения они были отнюдь не хлипкого, и двое из них могли спокойно сбить меня с ног одним ударом кулака. В руках они держали небольшие дубинки.

— Что тебе нужно сын мой, — спросил самый маленький из них, с очень благочестивым лицом, оглядев меня.

Я слегка поклонился и произнёс.

— Я хотел бы остановиться у вас на ночь. Меня зовут Эрнандо Хосе Гарсия-и-Монтеро. У меня письмо от падре Антония, он погиб от рук пиратов на необитаемом острове. Я с Панамы, как и он.

Вытащив из-за пазухи кусок пергамента, на котором было письмо падре, я протянул его монаху.

— Заходи, сын мой, — взяв в руки грамоту и развернув её, произнес монах. — Не огорчайся на нашу неприветливость. Постоянные нападения пиратов и разных проходимцев ожесточили братию, и лучше заранее готовиться к неприятностям, чем легкомысленно отнестись к своей жизни. А ты не походишь на обычного горожанина.

И он отодвинулся, чтобы пропустить меня. Сняв шляпу, я прошёл за ним в надежде на лучшее, но наши ожидания и действительность, как обычно, противоположны в своей сути. Зайдя в большое помещение мне дали знак присесть на деревянную лавку, а монах, так и не представившись, присел за стол и стал читать письмо, которое я передал ему.

— Юноша, если всё, что здесь написано, правда, не могли бы рассказать нам всё, что помните об этом подлом нападении. И не осталось ли у вас какой-нибудь вещи от падре?

— Осталось, конечно!

Я достал деревянный крест, снятый с груди падре, и отдал его в руки монаха. Дальше, пользуясь его вниманием, вкратце рассказал о своих приключениях, а в конце поинтересовался, с кем имею честь разговаривать.

— Прошу прощения за невежливость, я отец Павел, а это братья Хосе и Педро, — представил он обоих монахов, которые и не собирались никуда уходить, также слушая о моих приключениях, но, никак не реагируя на рассказ.

— Мне надо доложить о вас, юноша, настоятелю. И грамота и крест, по моему мнению, подлинные, и вы не производите впечатления мошенника и плута, как в самом начале нашего разговора. Кроме этого, мы наведём справки и о вашем семействе.

— Да, я готов пройти любые проверки. К тому же, меня и падре видела Мария Грация Доминго де Сильва, когда нас всех вместе вели в плен. Её муж и доставил меня на своём корабле сюда, когда они чудом нашли меня на необитаемом острове.

— Слава Спасителю, он услышал молитвы отца Антония, но смог спасти только юношу, к сожалению, ОН не всесилен, — шепча молитвы и благочестиво наклонив голову и сложив руки лодочкой перед грудью, сказал отец Павел.

— Ну, тогда, юноша, вам вообще не о чем волноваться. Наш монастырь всегда готов предоставить и кров, и хлеб каждому жаждущему, а тем более, если это почти один из нас. Мы вместе с вами скорбим о погибшем падре Антонии. Подожди меня тут, юноша, я доложу о тебе настоятелю.

— Спасибо, падре Павел, — счёл я нужным ответить ему, — но не могли бы вы отдать мне обратно эту грамоту, это единственное, что у меня есть на пути к духовной семинарии.

— Хорошо, твои требования законны. Возьми её, но она ещё может нам понадобиться!

И монах, отдав мне грамоту, развернулся и ушёл с одним из братьев вглубь монастыря, оставив меня с другим братом. Не знаю, кто это был, Хосе или Педро, для меня они были одинаково неинтересны и похожи.

Примерно через полчаса, отец Павел вновь появился в комнате и продолжил разговор со мной.

— Настоятель оставил у себя этот крест, на нём зашифрованы символы, которые указывают на то, что он действительно принадлежал монаху-доминиканцу Антонию. Тебе оказана великая честь, быть рекомендованным в духовную семинарию. Мы подтвердим твою грамоту своей печатью, раз она была написана в стеснённых обстоятельствах и без возможности запечатать её. К тому же, с минуты на минуту вернётся монах, который был направлен к Грации Доминго де Сильва. И если он подтвердит всё, сказанное тобою, то ты останешься у нас, пока не получишь место на одном из кораблей, которые поплывут в Испанию.

— А пока, не соблаговолишь ли ты, благородный юноша, — на этих словах я невольно оглядел самого себя. Я по-прежнему был бос и в плохо заштопанной старой рубахе, но зато, при даге, хоть это и не шпага, и при шляпе. Немилосердно напрашивались ассоциации с Д`Артаньяном, проводя аналогию происходящего со мной.

— Соблаговолишь ли ты продиктовать нам всё то, чего натерпелся во время своих злоключений. Если ты вспомнишь фамилии, клички, имена мерзавцев, церковь будет тебе благодарна в этом, и мы напишем тебе рекомендательное письмо и от себя лично.

Я пожал плечами, естественно, это было целиком в моих интересах, и, дождавшись, когда оба здоровых (бугая) брата удалились, а на их место пришёл другой монах, начал описывать все события, произошедшие со мной. Монах, записывающий с моих слов, был очень похож на классического писаря. С собой он принёс письменные принадлежности, несколько гусиных перьев, медную чернильницу, кучу чистых, свёрнутых в рулоны, бумажных свитков. Разложив всё это на столе, он приступил к стенограмме моего рассказа.

Примерно через час, отец Павел отлучился минут на двадцать, а вернувшись, кивнул мне головой и отметил, что информация обо мне подтвердилась, и я могу спокойно продолжать рассказ, еда и келья будут мне выделены абсолютно бесплатно.

В это время подошёл ещё один брат и поставил на стол тарелку с едой и кувшин с подслащённой водой и добавленным туда соком лайма. С благодарностью кивнув ему, я налил в кружку воды и выпил её мелкими глотками. Горло после часовой беседы всё пересохло, а событий для рассказов было ещё много. Монахи терпеливо подождали, когда я съел всю еду, а потом продолжили слушать мой долгий рассказ.

Закончил я уже поздно вечером. Меня проводили в трапезную, где я в полном одиночестве отужинал, а потом отвели в одиночную келью, любезно предоставленную настоятелем в моё распоряжение, аккуратно притворив деревянную дверь за мной.

Оглядев небольшое помещение, прикрытое решётчатой дверью, сквозь которую можно было увидеть, чем занимается монах, я заметил простой топчан, распятие в одном из углов, небольшое окошко, забранное частой решёткой и стул. Больше там ничего не было. Умывальника и туалета, соответственно, тоже. Климат тёплый, а удобства были в одном из помещений, где, впрочем, умывальника, как такого, и не было.

Действительно, монахи умываются слезами, по их собственным словам, а в келье размышляют о неземном блаженстве, не потворяя своим слабостям и страстям. Ну а я монахом становиться не собирался, так что, спать, спать, и ещё раз спать.

Утро светом хмурым озаряет стены кельи старого монастыря, — так думал я, проснувшись и рассматривая на потолке большое насекомое, неизвестного мне вида. Не хотелось думать, что это таракан или огромный клоп, присланный демонами, чтобы попить святой крови. Не люблю я насекомых, тем более таких… неизвестных и очень крупных.

Дага была рядом и, взяв её в руку, я подобрался ближе и ловко ткнул ею в насекомое, наколов его на остриё.

— Ловкий удар, — хмыкнули за дверью, сквозь которую просматривалась фигура незнакомого монаха и его внимательные глаза. После чего, дверь распахнулась, и в комнату вошёл, как оказалось позднее, настоятель. Вслед за ним шагнул и отец Павел, и в келье больше не осталось никакого места.

— А ты, сын мой, не молился вчера перед сном, и даже не крестился на распятие, — задумчиво протянул монах, весьма сурового вида, и добавил.

— Я настоятель монастыря святого Августина, отец Бернард, пришёл лично на тебя посмотреть. Наш орден францисканцев много видел и слышал интересного, но история, записанная с твоих слов, будет интереснее многих. Что скажешь, юноша?