Вали опять тяжело вздохнула и посмотрела вдаль, и волны ее беспокойства и грусти прокатились по моей коже, заставив поежиться.

— Скажи мне все, мать Вали, — попросил я примирительно, ощущая стыд за то, что я причина столь глубоких ее переживаний. Влияние гнева и дикости, всегда кипящих в крови Оградителя, а значит, и у нас с Аговой как частей его сущности, постепенно проходило с возвращением в человеческую форму, а вместе с этим и приходила способность мыслить и чувствовать менее импульсивно и гораздо глубже. — Что беспокоит тебя, кроме того, что мое сближение с Софи может быть тяжелее и дольше, чем мне хотелось бы?

— Готов ли ты хотя бы слышать эту правду, если отвергаешь все, что я говорю? — все еще не глядя на меня, печально спросила Душа народа.

— Я не отвергаю. — Теперь я потянулся и сжал ее теплую ладонь, прося прощения прикосновением за чрезмерную резкость. — Я лишь абсолютно уверен в том, что Софи — моя анаад, и мне не нужно ждать прихода гостий, чтобы убедиться в том, что предсказание Ганты уже сбылось и мое одинокое существование окончено. А твое неверие в меня и истинность моих чувств причиняет боль и пробуждает защитные инстинкты звериной половины. Ведь моя вторая сущность признала Софи еще раньше меня, едва только ее встретив.

— Вот именно это и пугает меня больше остального, Рисве. — Вали взялась за опорный столб тирода, будто нуждалась в дополнительной опоре, и исходящие от нее тревожные эмоции усилились. — Природа Духа Оградителя — защита народа целиком и каждого его члена. Софи теперь часть народа, и ее скрытое страдание делает его беспокойным, именно поэтому ты раздражительней обычного, Рисве.

— Я не… — Нет смысла отрицать. Так и есть. Гнев то и дело вскипает во мне, как бы я его ни гасил, стоит лишь подумать о боли Софи.

— А если ты прав и эта дочь другого мира еще и твоя анаад, то дело может обернуться совсем плохо для нашего народа в целом, изтан мой. — Я проглотил подступившие к горлу возражения, давая ей высказаться до конца. — Моя интуиция подсказывает мне, что жестокие раны Софи не смогут исцелиться без отмщения, и рано или поздно она вынуждена будет начать свой путь за ним. Что тогда будет с тобой, Рисве?

На грудь вдруг будто обрушилась целая скала, сминая ее и не давая вздохнуть от пронзившей насквозь ледяной паники. Моя жизнь с самого рождения принадлежит Духу Оградителю, а его единственное призвание и цель жизни — защищать хротра. Никакая сила не может разорвать этой связи. Я не смогу покинуть свой народ и последовать за Софи, реши она уйти. Я не смогу пойти и изничтожить того, кто так сильно ранил мою анаад, отомстив за нее, если только этот кто-то не явится и не станет для нее реальной угрозой снова. Дух-Оградитель существует исключительно ради отражения внешней угрозы. Самостоятельная агрессия — табу для его сути. Очень давно, в те времена, когда ненасытность, жестокость и вседозволенность мужчин — носителей сути Духов — поставила наш мир на грань гибели, самые могущественные женщины всех народов восстали против их власти и своего бесправия и, соединив магию природы, которой были наделены от рождения, взмолились к богам о лишении Духов способности вредить, атаковать или владеть чем-либо, оставив им лишь способность защищать. Боги услышали их мольбы и плач по бесконечным жертвам алчности Духов и отняли у тех главенствующую роль, отдав ее женщинам, столь долго бывшим лишь игрушками самовольства сильнейших. Разделив сущность Духов, они заперли худшие ее части в Запретных местах, куда нет доступа мужчинам. Нельзя что-то изъять из материи мира, не повредив ее, и поэтому богам пришлось поступить именно так. С тех пор Духи стали зваться Оградителями и принадлежали своим народам, а не наоборот, и служили их защите, избирая для своего воплощения всегда не одного мужчину, а близнецов. Не только для максимальной силы и неуязвимости при слиянии, но и ради большей сдержанности и осторожности в проявлениях гнева.

— Я справлюсь с этим, — заставив усилием воли отступить страх перед возможным будущим, ответил я Вали.

— Справишься с уходом своей анаад? — голос ее прозвучал с неожиданной резкостью. — С тем, что она может не вернуться? С тем, что она может подвергаться издевательствам и смертельной опасности там, где ты не в силах будешь защитить ее?

Согнувшись, я впился в землю пальцами, погружая их вглубь, словно в воду, часто дыша и не видя света перед собой. Лишь тьму, багровую, непроглядную и удушливую.

— Зачем ты говоришь мне все это, Душа народа? Почему жестоко хлещешь, будто мои чувства к Софи — непростительная вина, преступление, — сдавлено прошептал, с неимоверным трудом удерживая человеческую форму и неподвижность. Нельзя обращаться на сокровенной земле, нельзя давать выход бушующему пламени злости.

— Прости за эту боль, изтан мой, — Вали обхватила мою склоненную голову и заставила поднять к ней лицо, но ясности зрению ее смягчение не вернуло. — Просто подумай, что может с тобой случиться, если Софи действительно уйдет однажды, ведь даже мимолетная тень этого выворачивает твою душу и омрачает ее запретной темнотой.

— Что? Ты думаешь, что я мог бы попытаться освободить нашего Оградителя от запрета богов? — ужаснувшись таким ее предположениям, отшатнулся от женщины. — Как ты могла подумать о подобном?

— Отчаяние толкает на безумные поступки.

— Если ты так опасаешься этого, то зачем позволила Софи и ее спутникам прийти к нам? — пролилась моя ярость сквозь стиснутые зубы.

— А разве у меня был выбор, Рисве? Ты бы не боролся за это и не настаивал до бесконечности?

Абсолютно точно да.

— Так и есть, — кивнул я, немного успокаиваясь. — Никакого другого выхода для меня не существовало бы. И сейчас его нет, мать Вали. Тебе просто нужно поверить мне и в меня. Позволь мне сделать все, что могу, ради исцеления души Софи, и она никогда не захочет покинуть меня, а значит, будущее, которого ты страшишься, никогда не сможет наступить.

— Не в моей власти препятствовать тебе хоть в чем-то, но умоляю, не забывай: разрушится твоя душа в случае разрыва, и для всех хротра настанут времена беззащитности и печали. И это лишь наименьшее, чего я могу опасаться.

— Такого не случится. Софи не уйдет. Я буду цельным. Хротра будут в полном порядке. Верь в хорошее, Душа народа, — попросил я, прижимая ее ладонь к своей щеке.

— Мы все будем просить об этом богов, Рисве… или мне все же теперь стоит величать тебя "Глыба" и не называть тебя больше мальчиком, лишь мужчиной? — Вали едва заметно улыбнулась, оглаживая мое лицо.

— Ты вправе звать меня как захочешь, — вздохнул я от неожиданного облегчения и подмигнул ей, — но я могу и не отзываться.

— Упрямый, упрямый изтан мой, — рассмеялась она. — Войди в мой тирод и будь рядом со своей будущей анаад, когда она проснется обновленной. Сделай все, чтобы ее приход и правда стал всеобщей радостью, а не бедой.

Меня не нужно было приглашать дважды.

Пробуждение было медленным и постепенным и сопровождалось наступлением удивительной хрупкой тишины в сознании, после столь долгого погружения в хаотичное мелькание безумного количества картин и эмоций. Облегчение — вот единственное ощущение, которое осталось со мной к тому моменту, как я открыла глаза. Всем известная поговорка о том, что если разделить радость — она удвоится, а горе станет меньше вполовину, всегда была для меня лишь расхожим изречением, едва ли я в это верила до сих пор. Но сейчас мне не требовалось никаких больше доказательств его истинности — я чувствовала всем своим существом, что груз боли и унижения, который я носила на себе непрерывно, стал намного легче. Нет, все пережитое не начало вдруг восприниматься как нечто произошедшее не со мной, а с кем-то другим. Нет. Просто в душе, словно по самому настоящему волшебству, появилась некая защитная стена, ограждающая меня от беспощадной режущей остроты случившегося. И еще ушел тот бесконечный, разрушающий стыд, который я тоже, оказывается, таскала в себе, практически не осознавая этого, будто в наказание за то, над чем не было моей власти. Во всем, что делал капитан со мной, и в том, что он и его прихвостни сотворили с другими людьми, нет моей вины. Чтобы он там мне ни внушал, как бы ни извращал реальность и события, как бы ни кромсал душу, насилием и унижением вбивая в меня нужное ему восприятие собственных поступков, уверена теперь — я невиновна. Вопрос лишь в том, смогу ли я и дальше жить с этой уверенностью, зная, что я на свободе, а в его беспредельной власти остаются еще сотни людей. Сумею ли и дальше считать себя ни в чем неповинной, если оставлю все как есть? Ну а с другой стороны, что я могу? Четкого понимания, чем стала моя жизнь и как она будет строиться в новых условиях, у меня и близко нет. Кроме, разве что, одного неоспоримого, пожалуй, факта. На Землю никогда не вернусь. Без шансов. Но что я буду делать здесь, в этом прекрасном, но абсолютно чужом мире? Я, София Старостина, практически выросшая в экспедициях и лабораториях родителей, проводившая большую часть своего времени за бесконечными исследованиями, призванными облегчать жизнь человечества. Да, я биолог, но смысл моей работы по большей части заключался в трансформации живого, в придании ему новых, не дарованных природой свойств, изменении естественных процессов в угоду поставленной цели и нужным качествам. Что мне делать здесь, среди людей, живущих, по всей видимости, в идеальной гармонии и симбиозе с природой? Неожиданно все мои прежние достижения показались мне такими же актами насилия, какие пережила сама.