— Какое это имеет значение? — спросил я, решив про себя не поддаваться давлению.

— Господин Ушаков, отвечайте на вопрос: где вы были вчера с двенадцати до двух часов дня? — повторил Вятский.

— Гулял по центру города вместе с моей знакомой, потом мы пообедали в кафе «Дубрава» на улице Первая имперская, а потом поехали в школу. Может быть, вам ещё рассказать, что мы ели?

— Как зовут знакомую?

— Татьяна. Фамилию не спрашивал. Она тоже с первого курса. К чему этот допрос, ваше превосходительство? Вы решили отслеживать, как ученики проводят выходной день?

— Хватит шутки шутить, господин Ушаков! — грозно произнёс Вятский, сведя брови к переносице. — Иначе дошутитесь. И не врите мне! Вчера были убиты три жандарма, причём все трое погибли странной смертью от изменений в организме.

— Какое я к этому имею отношение? Я один во всей Москве умею воздействовать на человеческий организм?

— А такое, что недалеко от места происшествия была найдена женская ученическая шапка с эмблемой нашей школы. Сегодня же выяснилось, что некая Татьяна Кузина вчера на прогулке потеряла свой головной убор. Объясните же мне, господин Ушаков, как возможно такое совпадение?

Вот уж действительно совпадение. Получается, жандармы нашли потерянную шапку и доложили Вятскому, что кто-то из его учеников участвовал в забастовке? Ни за что бы ни подумал, что они найдут на дороге среди трупов истоптанный головной убор небольших размеров, но, если такие внимательные — молодцы. А вот каким образом нашу школу связали с гибелью трёх жандармов, я понять не мог. Жандармы ведь не знали, что здесь учится уникум, способный управлять праэнергией, да и не видел нас никто, кроме этих троих, которые уже ничего не расскажут.

Но, похоже, отпираться было бесполезно.

— Хорошо, объясню. Мы с Кузиной до беда ходили в Раевскую больницу, где лежит её отец. Мы не знали, что там забастовка. Таксист не смог проехать через толпу, мы пошли пешком. Началась стрельба, народ запаниковал, стал разбегаться, и мы побежали вместе со всеми. Тогда Кузина и потеряла шапку. Про троих жандармов ничего не знаю.

— В больницу, значит, шли, — по тону директора чувствовалось, что он не поверил моим словам. — И чисто случайно оказались среди бастующих?

— Именно. Чисто случайно. Ими все улицы были забиты. Мы никак их не могли обойти. А если не верите, спросите в больнице. Отец Кузиной — рабочий с травмой руки там до сих лежит. Вчера Кузина как раз оплатила ему лекарства. Пошлите туда кого-нибудь, и поймёте, что мы ходили именно в больницу.

— Я сам разберусь, что мне делать, — резко оборвал меня Вятский. — Вы просто шли в больницу и не собирались участвовать ни в какой забастовке, и тем не менее, прикончили троих жандармов.

— Знать не знаю, о каких жандармах идёте речь.

— Не держите меня за дурака. Вы хоть понимаете, что наделали? Это убийство. Причём убийство представителей власти. Вы хоть знаете, что вам за это будет?

— А я говорю, что никаких жандармов я не убивал. Для обвинения нужны доказательства, а их у вас нет.

— Как нет? Вы там были, а я знаю, на что вы способны.

— Ваше превосходительство, при всём уважении, но тот факт, что мы там были, не говорит о том, что именно я убил этих людей. Это мог сделать другой заклинатель, способный управлять архэ. Не один же я такой на всю Москву.

— Значит, вину свою не признаёте.

— Не признаю, ваше превосходительство.

Вятский покачал головой:

— Не знаю, что там произошло, но не очень-то я доверяю вашим словам, господин Ушаков.

— Почему же вы считаете мои слова недостойными доверия?

— Потому что знаю о вас вещи, которые наводят меня на очень нехорошие мысли. Вы слишком лояльны к простолюдинам, считаете их своими друзьями. Крамольные речи ведёте, хаете государя императора и нашу священную веру. За одно это вас следовало бы отправить в солдаты. А теперь ещё и случайным образом оказываетесь на месте забастовки, где убиты представители жандармерии. Ваша благонадёжность под большим… нет, под огромным вопросом, господин Ушаков.

Меня всё больше и больше шокировали слова Вятского. Откуда он взял, что я хаю императора и местную религию? Да, я не питал особого почтения ни к первому, ни ко второму, но всегда был осторожен в своих высказываниях, в отличие, кстати, от некоторых моих приятелей. А вот враги, коих за этот месяц накопилось немало, оклеветать меня вполне могли. Никак иначе со мной им было не сладить.

— Ваше превосходительство, это когда же я крамольные речи вёл и императора хаял? Удивительно такое слышать. Слова грубого не сказал в адрес Его Величества. А по поводу дружбы с простолюдинами — так и вовсе абсурдное обвинение. Вы сами уравняли в правах учащихся всех сословий, а теперь упрекаете меня в том, что я ваши же порядки соблюдаю?

— Решили поупражняться в остроумии, господин Ушаков? Я бы на вашем месте не дерзил, не усугублял бы своё положение, а оно у вас очень шаткое. За одно только участие в митинге я могу вас в солдаты отправить без права на дальнейшее образование.

— Ваше превосходительство, угрожать мне не надо. Не боюсь. Меня больше интересует, кто придумал про «крамольные речи»? Вы сами или кто-то из моих многочисленных недоброжелателей?

— Хватит! — Вятский хлопнул по столу ладонью. — Я догадывался, что от вас будут проблемы, но чтоб такие… Не представляю, что с вами делать. А ещё я тут задался вопросом, уж не вы ли с Кузиной листовки разбрасываете с призывами идти на митинг?

Я усмехнулся и покачал головой:

— Мне такое неинтересно.

— Откуда мне знать? Обыск, конечно, ничего не показал, но ведь кто-то это сделал? А по митингам только вы у нас разгуливаете. Больше никто.

— Говорю, больницу проверьте, прежде чем меня обвинять в чём-то.

— Обязательно проверю. А ещё подумаю, разрешать ли вам отлучаться из школы в выходной или нет. Скажите спасибо, что вы у Воротынского на хорошем счету, а то давно отправились бы в армию… или за решётку. Но моему терпению однажды придёт конец. Пока всё. Идите.

И я отправился в свою комнату. Похоже, Вятский не собирался меня сдавать жандармам. Действительно, какой ему от этого прок? Подорвать и без того плохую репутацию школы, причём перед самыми проверками? Лишиться сильного ученика, который дважды помог покровителю разобраться с врагами? Вряд ли он на такое пойдёт. Но вопрос стоял в другом: что дальше меня ждёт в этой школе? Жизнь в четырёх стенах без права свободного перемещения? Постоянная эксплуатация на добыче чудо-камней? Отпустят ли меня в другую школу, если захочу перевестись, или будут шантажировать, чтобы не ушёл?

Я даже не думал о том, кто меня оклеветал. Плевать на все эти мелкие неурядицы. Тут дела посерьёзнее намечаются. Может быть, бежать из школы? Заработать я всегда смогу. А потом документы новые сделаю и жизнь новую начну.

После разговора с Ушаковым Вятский заскочил в свой кабинет, запер дверь и отправился на стоянку у ворот, где стояла бежевая «Лань» тридцать девятого года выпуска — большой, приземистый, видавший виды седан с угловатым кузовом и широкими крыльями. Устроившись в потёртом кожаном кресле, Вятский повернул ключ в замке зажигания. Тихо, почти бесшумно, заработал артефакторный двигатель, авто плавно тронулось с места. Ворота стали открываться, стуча шестерёнками.

Всю дорогу домой Вятский думал про Ушакова. Проверка могла нагрянуть со дня на день, а тут происходит такое… Конечно, ни в какие солдаты он парня отправлять не собирался, да и вряд ли следователи догадаются, что убийца учится здесь. Знакомый жандарм просто предупредил Вятского, что кто-то из учеников участвовал в митинге, и между делом обмолвился о странных смертях двоих рядовых и одного унтер-офицера на соседней улице.

О том, что в пятнадцатой школе оказался уникум, умеющий управлять архэ, не знал никто за пределами заведения, да никому и в голову такое не придёт. Ещё в первые дни Вятский распорядился подменить в личном деле парня снимки и параметры духовного тела на обычные. Если проверяющие будут копаться в бумагах, они не найдут ничего подозрительного.