— Эй! — негромко сказал Люк. — Есть здесь кто-нибудь?

Нет ответа.

— Николь, ты здесь? Если здесь, отзовись!

Опять тишина.

Люк прошел вперед, обогнул большую бархатную ширму, отгораживавшую левую половину комнаты, и увидел сестру. Николь стояла, склонившись над низеньким столиком, словно и не слышала, что к ней обращаются.

— Николь!

— Ш-шш! — сказала она, не оборачиваясь. — Не сбивай!

Слегка обескураженный, Люк подошел ближе и заглянул через плечо Николь.

На столике, среди лоскутов светлой и темно-серой материи стояла бутылка темного стекла с неровно отбитым горлышком. В горлышко был вставлен вытянутый кусок колючей проволоки, за одну из колючек зацепилась нитка длинного жемчужного ожерелья. Люк узнал этот жемчуг — розовое ожерелье их покойной матери, фамильное и жутко дорогое. Николь сделала какое-то странное движение руками, потом отступила на шаг и пробормотала:

— Вот так, кажется, ничего.

Она явно говорила не с Люком, а сама с собой. Люк решил еще раз заявить о своем присутствии. Он громко хмыкнул — чуть ли не в ухо сестре — и спросил:

— Это что такое?

Николь наконец соизволила обернуться:

— А ты как думаешь?

— Ну… — ее фантазии всегда ставили тугодума Люка в тупик. Ничего, кроме битой бутылки, почему-то соседствующей с фамильной драгоценностью, он перед собой не видел. Сочетание, на его взгляд, крайне дурацкое, но скажешь такое Николь — засмеет.

Николь выжидательно смотрела на брата.

— Ну… — еще раз начал Люк, мучительно пытаясь хоть что-нибудь придумать, — ну… Какая-то абстракция?

Николь презрительно фыркнула:

— Да уж! Неужели не ясно? Это символ!

— Символ чего? — Люк виновато смотрел на нее, и выражение глаз у него было как у побитой собаки.

— Это будет фотокартина, — сжалилась над ним Николь. — Называется «Гибель принцессы Дианы».

Люк только изумленно вздохнул. Николь пожала плечами:

— Что, неужели совсем непонятно?

— Честно говоря, не очень… А Диана-то где?

Николь хотела отпустить очередную колкость, но потом сменила гнев на милость и коснулась пальцем жемчужного ожерелья:

— Вот.

— А-а, — протянул Люк. — А колючая проволока, значит, Доди?

— Ну! Серый цвет — туннель, разбитая бутылка — машина, — пояснила Николь для глупого братца. Что ж делать, если у Люка отсутствует даже намек на фантазию!

Люк еще раз осмотрел будущую фотокартину, потом взглянул на Николь и робко заметил:

— Тогда бутылка должна быть разбита вдребезги…

— Ничего, и так сойдет!

Николь включила небольшой софит. В мертвенно-синем свете абстракция показалась Люку совсем уж несимпатичной, но на этот раз он благоразумно воздержался от высказывания своего мнения.

— Ты прямо сейчас собираешься это снимать? — поинтересовался Люк.

— Да нет, могу отложить. А что случилось? — Николь продолжала пристально разглядывать свой шедевр.

— Я хотел бы поговорить с тобой. Обсудить одно… ну, в общем, одну вещь.

Николь выключила софит и обернулась к брату:

— Догадываюсь. Что ж, давай поговорим.

Она вышла из-за ширмы и направилась в уголок мастерской, где было оборудовано нечто вроде гостиной. Люк поплелся за ней.

— Кофе хочешь?

— Давай.

Пока Николь возилась с джезвой и спиртовкой (хотя в мастерской были и газ, и электричество, почему-то варить кофе на доисторической спиртовке у художников считалось «шиком»), Люк старательно собирался с мыслями. И лишь когда они оба устроились на мягком кожаном диване с кофейными чашечками в руках, Люк приступил к волнующей теме. Так и не придумав деликатного подхода, он сразу взял быка за рога:

— Мы едем в Москву. Отец сказал мне, что уже заказал билеты.

Рука Николь непроизвольно дернулась, и коричневая жидкость пролилась на джинсы. Николь поставила кофейную чашечку на низенький столик перед диваном и сказала на удивление спокойно:

— Да, я знаю.

Люк поперхнулся от неожиданности:

— Знаешь? Давно?

— Мы обсудили это с отцом вчера.

Обсудили вчера! И даже не сочли нужным пригласить его на это обсуждение! От обиды круглые глаза Люка стали еще круглее, а нижняя губа сама собой выползла вперед. Николь коснулась его плеча длинными холеными пальцами:

— Люк, дорогой. Отец собирается жениться, и вполне естественно, что он хочет познакомить нас с нашей будущей мачехой. А также показать нам страну, откуда она родом. Мы решили, что будет лучше, если сначала мы все съездим в Москву, а потом она приедет сюда.

— Решили без меня?

— Ну, Люк! — Николь мило улыбнулась. — Я сказала отцу, что лучше сама с тобой поговорю. Хотела позвонить тебе вчера вечером, но закрутилась. Так что ты зашел очень кстати.

— А если бы не зашел?

— Тогда я бы позвонила. Уж поверь, без тебя мы никуда бы не двинулись. Кстати, отец сказал, на какое число заказал билеты?

— На двадцатое июня.

— Отлично!

— Но… Но почему так скоро?

— А чего тянуть?

— Но это… — Люк хотел сказать, что это просто неприлично, они только что похоронили мать, а теперь сразу едут знакомиться с будущей мачехой, но Николь перебила его:

— Честно говоря, это я уговорила отца не откладывать визит в Москву.

Люк сразу вспомнил, как совсем недавно Николь, сжав губы в тонкую ниточку, цедила: «Ноги этой русской здесь не будет! Ни сейчас, ни через год, никогда!»

— Но зачем? — вырвалось у него. — Зачем? Я ничего не понимаю!

— Разве тебе не хочется там побывать? Правда, сейчас Россия уже выходит из моды, но все равно интересно.

— Интересно? Но ведь ты… Ты же всегда считала, что связь отца с этой женщиной — оскорбление не только матери, но и нас всех, — Люк смотрел на сестру с отчаянием.

Она сидела, откинувшись на спинку дивана и положив ногу на ногу, прямая, как натянутая струна. Лицо ее ничего не выражало, загадочен был и взгляд темных глаз, брошенный искоса на брата из-под полуопущенных густых ресниц.

— И вдруг ты так легко соглашаешься на эту поездку! Не понимаю, — вид у Люка действительно был крайне растерянный. — Зачем нам туда ехать? По-моему, стоит показать отцу, что мы его не одобряем…

При этих словах брата по губам Николь скользнула усмешка. Скользнула и исчезла, но Люк заметил и растерялся еще больше:

— Николь… Ты что-то от меня скрываешь?

Если бы кто-нибудь сейчас мог видеть эту парочку, страшно бы удивился — до того брат и сестра непохожи были друг на друга. Люк, светловолосый, немного рыхлый, неуклюжий, с круглым добродушным лицом и такими же круглыми честными глазами, на первый взгляд производил впечатление безнадежной рохли, и это впечатление вполне подтверждалось и на второй взгляд, и на третий. Николь же, несмотря на вроде бы спокойную позу, вся была стремительность, вся — действие. Высокая, яркая, гибкая, с коротко подстриженными темными волосами, она, казалось, присела лишь на секунду и в любой момент готова сорваться с места. Нет, в ней не было ни капли суетливости, но угнаться за Николь еще никому не удавалось.

И точно — в следующую минуту она вскочила с дивана и заходила по комнате.

— Я ничего не собираюсь от тебя скрывать, — Николь достала из нагрудного кармана рубашки изящный портсигар — подарок матери — и наклонилась к столику, чтобы взять зажигалку. Люк заметил, что пальцы сестры слегка дрожат. — Наоборот, ты — единственный, кому я могу полностью довериться.

— Ну?

— Послушай, Люк, — Николь опять опустилась на диван и обняла брата за плечи, — я подумала и решила, что нам нет смысла противиться отцу. Он все равно сделает так, как хочет. Поверь, этой связи слишком много лет, чтобы мы могли здесь что-либо изменить.

— Но…

— Не перебивай, дослушай до конца. Какой смысл отказываться от поездки?

— Но мне казалось… — опять попытался высказаться Люк.

— Не важно, что тебе казалось. Я решила, что мы с тобой не только должны поехать, но нам следует вести себя как можно деликатнее.

— Как?