— Ты никогда не узнаешь его имени! — приговоренный туарег вспотел вовсе не от зноя, а от страха. Но справедливо рассудил, что терять ему нечего, смерть уже дышит в затылок. — Живи с этим, Кемаль Аль Мактум, и бойся каждого шороха!

— Ты сделал свой выбор, — я замахиваюсь кнутом и бью его по лицу, оставив кровавый след на коже. — Смерть!

Крик разрывает тишину. Наконечник кнута выбил ему глаз. Зарифа закрывает лицо руками и захлебывается в рыданиях. Но это только начало. Я делаю знак своим преданным воинам, и тотчас же они хватают туарега, опутывая его конечности длинными ремнями.

Два чистокровных жеребца уже нетерпеливо взбивают песок копытом. Когда-то я просил отца упразднить столь варварскую казнь, но он мне отказал. И теперь я ему благодарен за это.

Крики и мольбы о пощаде тонут в гуле толпы. Никто не становится на сторону смертника. Может, просто не верят, что я сейчас это сделаю, ждут, что дам ему шанс сознаться. Но у меня еще трое тех, кто заговорит. Только, скорее всего, они действовали по указке посредника. Посмевший замахнуться на мою жизнь явно неглуп, и заметал следы особо тщательно.

— Пощади, Кемаль! У меня не было выбора! Он угрожал найти и перебить мою семью в племени! Я не знаю, кто этот человек, я не видел его лица! Он всегда вызывал меня в пустыню под покровом ночи…

— Приступайте, — в это легко поверить. Но прощать тех, кто не пришел ко мне и не заявил о готовящемся покушении, а хладнокровно начал играть в эти игры, я не стану.

Толпа расступается. Отчаянный душераздирающий крик мог бы что-то задеть внутри, но там пустота и жажда мести. Его наверняка слышит Газаль, и уже за одно это я готов сделать агонию смертника еще более ужасной.

Кони срываются с места, пришпоренные седоками. Тело приговоренного окутывает облаками пыли, когда его тащат за собой два сильных скакуна. Они будут скакать рядом не более трех минут, после чего разъедутся в стороны, разорвав тело на части.

Вот теперь я вижу на лицах поселенцев то, что должен был видеть изначально. Многие кусают губы оттого, что не могут увидеть финальных аккордов казни. Но побежать следом не решаются. Я никого не отпускал.

Зарифа бьется на песке и воет, как раненый зверь. Поднимаю ее за волосы, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Вижу, ты уже не столь смелая? Ваши сведения оказались бесполезны. Ты не купишь себе легкую смерть.

— Пощады, шейх! Я… я жду ребенка!

— Вот как? — от моего прищура она содрогается еще сильнее. — Ребенка? Ты зачала в блуде? Что за это полагается по закону твоего племени?

— Пощади! — она тянет ко мне руки. — Мой ребенок, он невиновен!

— Лекаря сюда. Пусть осмотрит ее. Но знай, если ты говоришь правду, это ничего не изменит. Ты проведешь время до его рождения в цепях, в заточении, после чего твою голову снимут с плеч. Ну? Ты соврала?

— Прости! Да, я солгала! Я не хочу умирать! Но мне не оставили выбора!..

— Саид, — вздыхаю я, — принеси шелковую удавку и раскаленные щипцы. Похоже, мне стоит преподать урок, как надо уважать своего шейха…

Палящее солнце безмолвно взирает с высоты за тем, как я жестоко разбираюсь с теми, кто желал смерти. Моей или же моей возлюбленной Газаль — не имеет значения. В небе кружат коршуны. Они почувствовали запах смерти. Крики вдалеке уже прекратились. А толпа скандирует мое имя и требует смерти преступникам.

Саид рад реабилитироваться в моих глазах. Смотрит в заплаканное лицо Зарифы, оскалившись, бьет ее ногой в живот. Я ему не препятствую. Я и без того сделаю скидку для женщины, что верно служила моему отцу: ее смерть будет легкой. И даже стальные прутья, что раскаляются в жаровне, капля в море по сравнению с теми пытками, что ждут мужчин.

За Ассасином я раньше не замечал явных садистских наклонностей. Несмотря на все его слова, он будет предан мне до самой смерти. Мне, но не тем, кто мне близок, помимо отца. И жестокость по отношению к Зарифе ничто иное, как ярость — ярость за то, что недоглядел, не предотвратил неизбежное. И спрятанный глубоко в душе страх за мою жизнь. Как иначе, ведь я вырос практически на его глазах.

Зарифа бьется в истерике. А затем кричит, захлебнувшись в рыданиях, когда Саид стаскивает с нее сандалии и прижимает раскаленный прут к пятке. Это еще одна традиция диких племен — отмечать тех, кто умер позорной смертью в результате разбоя, убийства или предательства.

Моя Газаль, как же мне хочется сейчас обнять ее и успокоить. Пусть умирают те, кто едва ли не стал причиной ее смерти, нежная роза к такому не привыкла. Мне придется сделать все возможное и невозможное, чтобы стереть с ее памяти этот кошмар. Надеюсь, она послушалась Амину и не подглядывает за происходящим.

Саид не дает клейменной преступнице прийти в себя. Накидывает на ее шею удавку и медленно затягивает петлю. Смерть действительно легкая. От боли вследствие ожога Зарифа почти не чувствует захвата на горле. Под любопытство толпы, получившей хлеба и зрелищ, Ассасин уверенно затягивает удавку. Смертница хрипит и бьется, но захват не ослабевает. Медленно капают секунды. Меньше минуты — и ее обмякшее тело падает в песок. Саид касается вены на шее и утвердительно кивает. Словно темные тени, верные стражи волокут тело прочь от места казни.

— Мой народ! — щелкаю хлыстом по песку. Поворачиваясь к застывшим лицам. — Вы слышали все. Слышали признания. Признания тех, кто думал лишь о себе и не счел своим долгом прийти ко мне. Я бы защитил каждого из вас. Тело того, кто заказал меня, уже сегодня бы клевали грифы под палящим солнцем. Вас одолевали сомнения в том, что я никого не позволю обидеть? Сейчас они у вас остались?

— Кемаль! Шейх! — неровный гул голосов, а на лицах восхищение, смешанное с опасением.

Я вернул — или ладно, заслужил — уважение тех, кто считал, что сын недостоин отца. Но этого мало. Я должен воспользоваться ситуацией и доказать, что един со своим народом.

— Сейчас перед вами стоят на коленях в песке и ждут смерти те двое, кто еще вчера называли себя нашими братьями. Как мы должны поступить с ними? Вынесите им приговор сами. Я приведу его в исполнение, каким бы он ни был — легким либо мучительным.

— Закопать в песке в долине смерти, чтобы птицы выклевали им глаза! — доносится через ликующий гул.

— Повесить на суке чахлых деревьев в стальной клетке, пока солнце не сожжет!

— Четвертовать!

Да, я не знал и сотой доли всех тех нравов, что царили в племенах, чьи лидеры и воины сейчас объединились в поселении. Не то, что меня от этого рьяно оберегали — прецедентов с массовой казнью практически не было за то время, что я проводил здесь, а не в стенах дворца в дне пути. Но если я хочу оставаться шейхом, которого уважают, я должен знать, чем живёт мой народ и не ломать на корню вековые традиции.

— Я доверяю вам выбрать для них ту смерть, которой они заслужили. Есть желающие привести приговор в исполнение собственноручно?

Желающих было много. Проще было сосчитать тех, кто не изъявил желания. Я кивнул Саиду, передавая ему кнут.

— Одно правило — вы сделаете это за границей поселения. Моя гостья — принцесса королевской династии. Ей незачем видеть подобное.

— Долгих лет и счастья шейху и розе пустыни! — закричал кто-то, под общее ликование толпы. Я ощутил, что все внутри наполняется ликованием.

— Благодарю. Они ваши.

Смотреть, как одержимые жаждой крови бедуины окружили в кольцо смертников и куда-то поволокли, я не стал. Вернулся в шатер.

Газаль забилась в угол постели, обнимая дрожащую Амину. Но ее глаза были сухими. И в них не было упрека, ненависти и осуждения в мою сторону. При всем этом я был уверен — её напугали крики, она прекрасно знала, что там происходит. Но все равно уважала мое решение, даже если для нее подобное было неприемлемо.

— Кемаль! — выдохнула она, глядя в мои глаза.

— Собирайся, моя луна, — я присел рядом, сжав ее ладонь. — Я больше не оставлю тебя здесь. Мы отправляемся в путь. В мой дворец.