Мысли путаются, слова теряются. Впервые меня загнал в угол тот, кто еще совсем недавно был в проигрышном положении.

— А ведь вы любите мою жену, шейх Кемаль. Любите до сумасшествия, полагая, что никто этого не знает. И не отдаете себе отчета, что это несложно прочесть по вашему лицу.

Поднимаю голову. Далиль издевается? Но нет. В его глазах все, что угодно, но не издевка.

— А мне важно знать, что моя жена счастлива. Что хоть немного разделяет ваши чувства. Что ее разговор сейчас с братом идет от чистого сердца, а не оттого, что вы ее запугали. Так как, шейх Аль Мактум? Вы действительно любите ее так сильно, что она будет счастлива рядом с вами?..

Это либо месть за все то, через что я провел ученого Бин Зареми с целью добиться помощи экономике моего эмирата… либо самая жестокая психологическая игра, в которой он уже одержал верх.

Стоит мне ответить, вполне возможно, я услышу, что Далиль никогда не даст Газаль развода по собственной инициативе. И что ему не составит труда убрать свидетелей своей тайны, выставив меня в неблагоприятном свете. Что ж, расстановки сил меняются едва ли не каждый день, и мне предстоит выдержать не один и не два таких удара. Борьба за свой рай не может быть безоблачной, главное, никогда об этом не забывать.

— Полагаю, о чувствах Газаль ко мне вам стоит спросить у нее самой. Мой ответ… даже клятва мало что изменит, это будет всего лишь мое слово против вашего. К чему это разговор?

— Я должен потребовать искупления. Вы опозорили мою семью. Не подумав, поставили под удар сотрудничество эмиратов. И даже получив искупление, мы оба понимаем, что как прежде, уже никогда не будет…

— Зачем вы задаете мне эти вопросы, господин Бин Зареми?

— Потому что мы много раз говорили с моей супругой. Иногда нужно уметь понять, что скрыто между строк. Что она вас любит. Что ее сердце разбито. Традиции нерушимы, но я не усугублю боль Газаль тем, что заставлю жить в браке с тем, кого она не любит. В нашем браке.

— И кто по определенным причинам не любит ее, как мужчина женщину. Чего вы хотите от меня?

Далиль смотрит в упор, явно подбирая слова. А затем говорит, и я даже при особом желании не могу не прервать его, не обесценить сказанное в своей привычной, циничной манере.

— Как только я буду твердо убежден в том, что Газаль будет с вами счастлива, шейх, я дам ей развод. Я готов самолично все пояснить эмиру. В своей жене, чье сердце отдано вам, я уже не сомневаюсь. И теперь вопрос в том, сможете ли вы в этом убедить меня и всех нас.

Я не нахожу слов. А Далиль Бин Зареми кивает на прощание и уходит, оставив меня наедине с собой. Ошеломленного сказанным настолько, что я не могу понять, что же чувствую в этот самый момент.

Счастье. Оно похоже на цунами. Топит, крутит в своих водоворотах — такое близкое и одновременно далекое. В это трудно поверить, но слова того, кого я не так давно считал соперником, звенят в ушах.

Я обрёл самый ценный дар тогда, когда моя жизнь по всем законам мироздания должна была скатиться в ад.

Когда спустя неопределенное время выхожу в холл, ощущаю себя как будто рожденным вновь. Мир стал иным. И в нём уже не осталось ничего от прежних нас.

Висам и Газаль. Они тоже здесь. Далиль и Кира удалились, и это приносит мне облегчение. Я смотрю на свою розу пустыни так, как может смотреть самый счастливый из мужчин на планете, зная, что она любит меня тоже.

В чем заключался ее разговор с братом, я не знаю. Висам смотрит исподлобья, настороженно, но уже без ярости и желания уничтожить меня на месте. Если ранее он даже не рассматривал варианта дальнейшего разговора, после беседы с сестрой что-то неумолимо изменилось.

Взгляд такой же испытывающий и пронизывающий. Если дам слабину — для Аль Махаби будет делом чести начать кровопролитную войну без права на пощаду. Не будь я так уверен в том, что испытываю к моей Газаль, я бы ощутил, как минимум, неловкость. Но у меня уже нет никаких сомнений.

Я люблю самую лучшую из женщин на планете. Что там — во всей вселенной. Я пройду семь кругов ада, и по несколько раз, если будет необходимо, чтобы заслужить ее любовь и никогда больше не утратить.

— Пожалуй, нам надо попытаться еще раз сесть за стол переговоров, — цедит сквозь зубы Висам, заставив Газаль вздрогнуть от напряжения. — В первый раз произошел технический сбой.

Произносит эту речь, и в уголках губ появляется — пусть циничная, снисходительная, но все же улыбка. Я помню ее. Впервые будущий эмир начал так улыбаться в детстве, когда мы играя завоевывали города и истребляли армии чудовищ.

И даже тогда моя Газаль, тогда еще несмышлёная девчонка, все время старалась быть с нами рядом. Судьба уже тогда сплела кружева пересечения наших жизненных путей. А я в силу детского максимализма так и не мог простить того, что ее ум превосходил мой в сотни раз…

Она ловит мой взгляд. Опускает глаза… но я успеваю заметить румянец на ее щеках и счастливую улыбку.

И забыв обо всем на свете, иду на приглашающий жест Висама Аль Махаби, зная, что отныне мне не страшны ни огонь, ни вода, ни даже сотни вероятных убийц, затаившихся в дорого оборудованной переговорной…

Газаль

В мир пришла зима, и испепеляющий зной моего родного эмирата сбавил обороты, позволив решить все, не изнывая от жары — я так и не могла к ней привыкнуть, оттого и сбегала в Прагу.

Сегодня в столице готовился грандиозный праздник и народные гуляния. Поводы? Их было целых два.

Вчера наконец было подписано соглашение о сотрудничестве двух эмиратов, и первые преимущества народ увидел едва ли не сразу. Открылась зона свободной торговли. Обмен реновациями обещал дать мощный толчок развитию архитектуры и науке. Эмира поддержали все без исключения.

Этому предшествовали месяцы, которые можно было без преувеличений назвать знаковыми.

Мы с Висамом выросли в авторитарной семье династии Аль Махаби. Семье, где женщины были долгое время лишены права голоса, где у меня не было ни малейшего шанса стать великим ученым и заниматься делом своей жизни. Где мой брат должен был неминуемо продолжить вести тоталитарную политику отца, соблюдая варварские традиции, замешанные на кровной мести предков. Негласно соблюдать законы, где за малейшее отклонение следует убийство чести.

Молодой эмир разорвал этот порочный круг. В первый год от его правления после смерти Давуда в эмирате под покровом ночи еще происходили убийства чести и браки, в которых невеста едва достигала десятилетия. Брат ввел свод законов и наказал всех виновных в этом, не побоюсь этого слова, преступлениях.

На мировой арене его знали, как самого разумного, преуспевающего и демократичного эмира.

Я еще помнила, как был строг наш отец. Поэтому первый откровенный разговор с братом стоил мне едва ли не нервного срыва. Он прошел, как в тумане.

После всего произошедшего со мной я считала себя смелой. А тогда не могла поднять глаза. Голос сбивался. Я больше всего опасалась увидеть во взгляде брата ненависть и ярость. Остерегалась, что Висам навсегда разорвет наши родственные узы и покроет мое имя несмываемым позором.

Далиль, по-прежнему мой верный друг и наставник в мире науки — пусть мы теперь не делили постель и считались супругами лишь формально, взял основной удар на себя. Эти несколько дней были самыми тяжелыми для нас. Брат явно опешил от такого заявления. Даже неизвестно, от которого больше: что Далиль любит мужчин или что он с такой лёгкостью меня отпускает навстречу новому счастью.

Я не учла одного. Висам взял от нашего отца решимость и несгибаемость, но не жестокость. И принял, без громких эпитетов, настоящее соломоново решение.

Без осуждения. Без огласки. Без презрения в чью бы то ни было сторону. Усмехнулся мне как-то понимающе, будто был в подобной ситуации не раз… да так оно и было на самом деле.