Мы с Хрумом посмотрели друг на друга, и он перемахнул через стойку в один прыжок. Я по-простому перелезла, не претендуя на звание мега крутого хухрика. Вся сила в мозгах, ага! Что же, надеюсь столовая уцелеет: мы с Шмыгом привыкли есть хотя бы три раза в день.

Мы пошли вдоль движущейся ленты, рассудив, что эта чудо-штуковина обязана иметь начало. Выяснилось, что рядом со стойкой скрывается неприметная дверца, ведущая в подсобные помещения. Царивший тут полумрак вызывал только один вопрос: как те, кто тут работают, хоть что-то видят. А может у них глаза устроены по-другому, ведь плавают же они на океанском дне без осветителей на лбу?

Хрум оттеснил меня и пошел вперед, хотя даже в темноте видно, что помещение пусто. Ни столов, ни плит – ничего, что подтверждало бы то, что тут готовится пища. Зато в самом центре стоит странный агрегат, к которому и ведет лента. В центре загадочного приспособления своеобразной аквариум, где вместо рыб плавает уха. Тарелки из-под него выезжают уже наполненными. Зато под «аквариум» они подъезжают пустыми.

Мы бы долго так стояли и таращились, но тут Шмыг решил, что нашел личный рай, и спикировал вниз. Хрум одним точным движением поймал его у самой тарелки и поднял, держа за тонкий хвост.

– Лопнешь, – предупредил он, извивающегося зверька.

– Что ты? Он же самый голодный шмыгрик на свете. Его злая хозяйка его совсем-совсем не кормит.

– Я же не знал, что он такой обжора, – смутился приятель, перехватил Шмыга поперек туловища и предупредили: – Не трудись – не выпущу. Ты только что сожрал целую тарелку супа. Ты не можешь быть голоден.

Я пошла вперед, не вникая в нотацию. Обжористость питомца меня давно не удивляла, хотя изредка и брала оторопь при подсчете съеденного за день одним маленьким шмыгриком.

Лента с пустыми тарелками выползала из окошечка, прикрытого гибкой заслонкой. Я попробовала заглянуть в него: получила тарелкой в глаз и отпрянула. М-да, придется искать другой путь. Прощупывание стены над и под окном ничего не дало. А вот рядом ощущался явственный выступ стыка.

– А-а-а, ргуш их задери, до чего же эти рыбы любят отражатели! – где находится дверь я теперь знала, а вот сыскать ручку – непосильная задача.

Хрум оттеснил меня в сторону и теперь энергично шарил по собственному отражению. Смотрелось это странно, точно он влюбился сам в себя и никак не может налюбоваться собой.

– А почему рыбы? Я их как горгон запомнил.

– А потому что мокрые и любят влагу, – пробормотала я и уперлась рукой в еще один выступ.

Приятель странно на меня посмотрел и не стал комментировать чудеса моей логики. Вдвоем нам удалось не только определить ручку, но и разобраться в какую сторону та поворачивается. Хотя не понятно, зачем все усложнять. От особо упорных, вроде нас, не спасет, а своим – добавит лишних трудностей. Стоило открыть дверь, как запах не оставил сомнений: мы нашли загадочную кухню столовой.

Тут было светло, душно, а чадило так, точно готовить повара учатся прямо сейчас. А по результату и не скажешь, что у них трудности?!

Снулые горгоны в колпаках, натянутых на уши, даже не повернулись на звук открывшейся двери и наших шагов. А двигались они до того монотонно, точно не проснулись и спали с открытыми глазами. Ни переругиваний, ни шуточек – ничего, что присуще живым существам. Их кукольные глаза вызывали оторопь и желание исчезнуть отсюда поскорее. Жаль, это невозможно: на улице все те же неподвижные лица и застывшие взгляды.

– Зря зашли. Ничего мы так не найдем, – Хрум ежился и оглядывался по сторонам с таким насупленным видом, словно прикидывал кому первому сворачивать шею. Надеюсь, я в его списке не значусь!

– Ой! А я его знаю!

Шмыг в руках приятеля перестал вырываться и уставился на меня не верящим взглядом.

– Когда это ты успела обзавестись знакомыми? Мы же все время вместе!

Теперь Хрум приглядывался к моей шее: отчего казалось, что он подозревает меня в подмене. Вот зря он так, мой характер ни один горгон не подделает!

– А я его обварила кипятком! Видишь какой красненький!

Все горгоны отличались красноватой кожей и практически бесцветной радужкой глаз. И лишь один повар радовал миленькой киноварью, сразу притягивающей взгляд.

Хрум и Шмыг таращились на меня до того похожими взглядами, что я поняла: без пояснений не обойтись. Да и не было приятеля в той пещере. Он позже приплыл.

– Он напал на меня в подводной пещере. Первым! Я только оборонялась. Одна. Против пятерых.

Я рассказывала и поглядывала на меченного повара, чей взгляд постепенно приобретал осмысленность. Сперва он стал задумчивым, потом серьезным и наконец неприязненным. Неужели вспомнил? А мне-то казалось, не узнать меня невозможно, уж больно я от них отличаюсь. Да и как можно забыть подобное за столь короткий срок. В пещере этот горгон весьма живенько нападал и оборонялся. А тут стоит с таким видом, будто думать вообще не способен.

– Ты напала! Я оборонялся, – выдохнул он наконец с таким трудом, будто говорил через силу.

– Вот это заявочка! Больно надо было! Плавала. Никому не мешала. Напали. Схватили. Притащили. Заперли. Еще и виноватой сделали.

– Я. Не. Нападал, – отчеканил тот с мученической гримасой на лице.

Мне все больше казалось, что говорил он с трудом и через силу. Другое дело, что до этого с нами общались только Ириа и его мокрейшество – остальные молчали. Может это норма для них и не все они способны к общению?!

– Лиса, немые умеют разговаривать? – спросил Хрум, выдавая схожесть мыслей с моими. – А я заподозрил, что большинство тут немы от рождения.

Шмыг настолько заинтересовался происходящим, что прекратил борьбу за жизнь в столовой, и вскарабкался на плечо приятеля. Теперь он походил на сурового судью, что выслушивает обе стороны и выносит вердикт. Он деловито поворачивал морду к тому, кто говорит, внимательно выслушивал и отворачивался к оппоненту. Усики его непрерывно шевелились, а лапки то сжимались, то разжимались. То и гляди подсунет запись разговора и призовет к ответу за ошибки в показаниях.

Ответить я не успела: горгон укоризненно посмотрел на Хрума, впервые с нападения, проявив эмоции.

– Мы. Не. Немые! – громко произнес он и покрепче перехватил нож.

Надо же, он еще и злиться умеет. Я уж и не верила, что когда-нибудь увижу от них сильные эмоции. Тем более, что остальные продолжают работать так невозмутимо, словно нас тут нет и ничего необычного не происходит. Он один бракованный, или наоборот единственный правильный? Как бы узнать?

– Я понял, – фыркнул приятель, бросил на меня выразительный взгляд и нарочито продолжил: – Они все тут того!

– Чего того? – я старательно округлила глаза и прикинулась непонимающей.

– Сумасшедшие! – припечатал Хрум, глядя в глаза побагровевшему до черноты повару.

Тот не стал спорить. То ли понял, что переговорить нас пока не способен, то ли слишком разозлился. Он на миг опустил взгляд, внимательно изучил нож в руке и запустил им в Хрума. Приятель еще уворачивался, а противник уже нащупал на столе новый тесак.

Ой-ей, как-то не так я себе это представляла!

Переговоры зашли в тупик. Тощий и длинный, как жердь, хамелеон то прикидывался глухим, то диковатым взглядом смотрел вдаль, то отвечал невпопад и неизвестно кому. Ортегас все хуже подавлял глухое раздражение, подсказывающее, что подвешенные за ноги хамелеоны гораздо разговорчивей. Логика вопила, что чудаковатость – не повод для нападения, а интуиция, а может приворот, настойчиво твердила, что находка стоящая.

Ортегас старался не замечать обеспокоенные взгляды Клеона, который с каждым словом приближался на один шаг, точно собирался собой закрыть незадачливого владельца судна. И только флайты философски смотрели вдаль и делали вид, что не понимают ни слова из сказанного.

– Я того… типа в непонятках… какой хухрик? Чего тут? Вы, это, как бы, сами видите, я тут один. Зуб даю.