Он не спрашивал, чем она занималась в Токио, где жила. Казалось, не хотел знать. Не рассказывал и о своей работе. По сути, она и не знала, чем именно он занимался, пока не прочитала в газете о его смерти.

Она пришла в отель в тот вечер в восемь часов. Хара уже был в постели. Он показался расслабленным и несколько более словоохотливым, чем всегда. Рассказал ей, как его поймали на воровстве рисового печенья в местном магазине. Он так испугался, что хозяин расскажет все отцу, что обещал заниматься бесплатно с сыном этого человека по истории и математике.

Прошло минут двадцать. Зазвонил телефон. Разговор был коротким, но, когда Хара положил трубку, его настроение полностью изменилось. Произошло что-то важное, связанное с его работой. Какие-то люди должны были прийти к нему в номер. Мидори пришлось немедленно уходить.

Она даже не переоделась. Когда зашла в лифт в школьной форме навстречу ей вышли двое. Оглядели ее — и только. Увидели вполне оформившуюся пятнадцатилетнюю девочку. Внешность тех двоих она едва вспомнила. Один был довольно плотный и рослый, вроде бы в белом плаще. На следующий день, когда она прочитала о смерти Хары, она испугалась. Она не поверила, что Хара убил себя. Он был не такой.

Об этом Мори и размышлял, когда такси выбиралось из пробки: Канэда, Мидори, иена, доллар, рыбачья деревушка на севере Японии. На стыке дорог у парка «Синдзюку» его размышления были прерваны громоподобными выкриками, доносившимися от фургона, стоявшего посреди мостовой.

Молодой парень в темных очках, одетый, как в парламенте, стоял на крыше, пронзительно крича в мегафон. Звук был предельной силы. Дорога слева была перекрыта, движение полностью остановлено, прохожие зажимали уши и морщились, а кое-кто делал вид, что ничего особенного не происходит.

— Наши искренние извинения труженикам Синдзюку, — ревел металлический голос. — Пожалуйста, простите нас за причиняемые неудобства, но наше сообщение очень важно. Пора сбросить коррумпированное, подкупленное правительство Минакавы, навлекающее позор на нашу родину. Минакава и его лакеи берут взятки от большого бизнеса. Они кланяются американцам, которые испытывали свою атомную бомбу на наших городах. Они посягают на великий дух и традиции Японии. Больше терпеть мы не будем. Мы отомстим.

Голос оратора, дрожащий от ярости, достиг предела громкости, потом раздалась бравурная музыка. Фургон был хорошо укреплен: на окнах — металлическая сетка вместо стекла, на колесах — металлические щитки. По бокам фургона огненно-красными иероглифами были написаны обычные лозунги правых: «Защитим императорскую систему!», «Долой предательский профсоюз учителей!». Был, правда, еще один, новый, на шесте: «Защитим Азию от заговора Запада!»

Странно. Какой еще заговор Запада? Это напомнило Мори дискуссии двадцатилетней давности. Один из его друзей, троцкист, игравший на электрогитаре в ансамбле фолк-рок-музыки, открыто смеялся над идеей о заговоре многонациональных компаний. Другие ребята пришли к нему ночью на квартиру и обвинили его в клевете на борьбу масс. Они провели самосуд и признали его виновным. Заткнув ему рот апельсином и носовым платком, они побили его стальными прутьями по запястьям. Мори стоял у двери, следя, чтобы никто не помешал экзекуции.

— Сумасшедшие, — пробурчал водитель такси.

— Что?

— Да эти правые… дорогу перекрыли, и вообще… Весь мир сходит с ума.

Наконец им удалось выбраться. Мори вздохнул с облегчением. Водитель был прав: мир сходил с ума, и страсти бушевали.

Сэйдзи Тэрада пустил свою красную «феррари-тестаросу» вверх по горной дороге. Недавно кое-что вывело его из равновесия, хотя по его поведению никто бы об этом не догадался: вел он себя со спокойным достоинством, как и подобало выдающемуся выпускнику школы бизнеса «Кэйо» — сокровищницы лучшей в Японии коллекции гравюр Тулуз-Лотрека — и как полагалось третьему из хозяев самого крупного в Токио гангстерского синдиката. Возможно, он был более чем всегда резковат в обращении с подчиненными, грубее орудовал рычагом переключения передач «феррари», вот и все.

Тэрада был негласным лидером интелли якудза, которая специализировалась на крупномасштабных преступлениях «белых воротничков». Он презирал обычных якудза, считая их существами низшего порядка. Урвать ссуду, вымогать деньги у рабочих-строителей, контролировать проституцию — все это, о его точки зрения, безнадежно устарело, казалось вульгарным. Когда-то Тэрада первым оценил возможности порнографических видеофильмов, и они стали одним из самых прибыльных источников дохода организации «Кавасита». Он разработал системы отмывания наличности на европейском рынке ценных бумаг, которые были недоступны пониманию большинства его сотоварищей. Теперь он вошел в гораздо более щекотливый и многообещающий проект, настолько секретный, что обсуждать его можно было лишь с самыми близкими людьми.

«Феррари» свернула в аллею кедров, которая вела к кованым железным воротам. Человек в темном костюме с портативной рацией постучал костяшками пальцев по стеклу. Он десятки раз видел Тэраду и эту машину, но требовалось соблюдать порядок. Тэрада опустил стекло и представился. Спустя секунды ворота раскрылись, и машина прошуршала по дорожке к большому бунгало. Здесь окна были в решетках, а на передней стене — металлические таблички. Близнецы-привратники проводили Тэраду в комнату, устланную циновками-татами. Вокруг стола там сидели двенадцать мужчин в кимоно. На стене висел свиток, начертанный рукой шефа, искусного каллиграфа: «Доброжелательность — мать могущества».

— Снова опоздал, — проворчал детина с бычьей шеей, сидевший посредине.

Это был Ага, лидер традиционалистов.

— Приношу мои искренние извинения заместителю шефа, — обходительно сказал Тэрада и низко поклонился.

— Мы обсуждаем церемонию предстоящего освобождения из тюрьмы моего младшего брата. Необходимо кому-то из старших лиц возглавить группу около тюрьмы. Твоя кандидатура подходит как нельзя лучше.

Тэрада простонал про себя. Он ненавидел эти церемонии, клятвы, татуировку и прочую чепуху. Ему удалось избежать даже подрезания мизинца.

— Мне придется лететь на Гавайи на следующей неделе, — сказал он. — Реализация плана развития курорта замедлилась. Есть кое-какие трудности.

— Очень жаль, — сказал Ага с некоторым удовлетворением. — Какие же трудности?

Ага был против гавайского проекта. Высшим его достижением были идеи вроде предложения шантажировать хозяев залов «пачинко»[6] в Осаке.

— Как вы знаете, долларовые процентные ставки сейчас против нас. Я планирую перевести некоторые краткосрочные банковские ссуды на второй план долгов, возможно, с опционом по обычным акциям. Это снизит текущие расходы организации примерно на треть.

Ага смотрел молча. Кимоно его было распахнуто, обнажая вихрь полумесяцев и львиных грив, которые, как майка, покрывали его торс. Человек этот жил в атмосфере пятидесятых годов, со всеми своими умопомрачительными костюмами и белым «линкольн-континенталем», в котором он разъезжал.

— Но это же позор, — заявил Кубота, правая рука Аги. — Ага-кун страдал в тюрьме пять лет во имя организации. Мы должны оказать ему честь.

Да уж, действительно честь! Сидящий в тюрьме — законченный клоун. В сравнении с ним старший брат — интеллектуальный гений. Любой, у кого хватило ума попытаться тайком провезти ручную гранату через аэропорт Нарита, безусловно, заслужил пять годов отсидки. По меньшей мере.

— Я уверен, что шеф ожидает твоего присутствия, — холодно сказал Ага.

— Правда? А в прошлый раз он особо настаивал, чтобы я уделил больше времени гавайскому проекту.

Разговор с шефом состоялся три месяца назад, но Тэрада знал, что никто ничего не попытается сейчас уточнять. Старик в данный момент находился в больничной палате. Его подключили к системе жизнеобеспечения. Раковая опухоль пожирала его. А врачи были слишком напуганы, чтобы оперировать его.