— … впрочем, кивара славятся не только выдумкой, но и любопытством. Любопытство могло пересилить страх перед смертью, ведь всякого, кто увидит свершающего ворчу, ждет неминуемая расправа.

— Вы говорите об этом ужасающем ритуале, когда с пойманного врага живьем сдирают кожу, из которой потом изготавливают ритуальную одежду? — перебил Бенедикта Чигур. Бенедикт возразил:

— Во-первых, не следует верить всему, что пишет Брубер. Кивара шелеста листвы снимают кожу с мертвого врага, а не с живого. Сначала врага убивают. После переселения на Ауру, у кивара-моролингов врагов не стало, поэтому Брубер, так сказать, экстраполировал… Вы не согласны? — обратился он к ухмылявшемуся доценту Семину.

Тот встрепенулся:

— Скорее, хочу добавить. Но фактически вы сами уже все сказали. Раз информатор остался жив, то либо он ничего не видел, либо видел очень немногое: столкнувшись с моролингом он попросту убежал. А на бегу сочинил историю для заезжих исследователей, ведь Спенсер и его предшественники за информацию платили, и платили немало.

— Ваш сарказм мне понятен. Чтобы его немного поубавилось, скажу, что сразу после беседы со Спенсером информатор исчез. А через день Спенсер обнаружил в своем фургоне плетеный мешочек, куда информатор спрятал полученную от Спенсера плату. Совершенно очевидно, что информатор исчез благодаря моролингам, а те зря людей не убивают. Поэтому информатору стоит верить…

— Так что же он сказал? — поторопил Чигур призадумавшегося о чем-то Бенедикта. Но Бенедикт никуда не спешил и продолжил только после двадцатисекундной паузы.

— Информатор видел, как моролинг, оставшись один, остановился и стал искать кого-то глазами, но не так, как охотник всматривается в джунгли, ища добычу. А так, будто кто-то — может быть сам ворча — был прямо перед ним, оставаясь при этом невидимым. Затем моролинг стал звать, называя какое-то странное слово, никак не переводимое.

— Простите, — снова перебил его Чигур. — Откуда куда непереводимое?

— По словам информатора, он слышал набор звуков, вполне членораздельный, но ничего не значащий ни на одном из известных информатору языков. Информатор предположил, что моролинг произносил имя. Слово «ворчу» моролинг не произносил. Повторив несколько раз это странное слово, моролинг замолчал и стал, наоборот, внимательно слушать. Именно слушать, а не вслушиваться. А выслушав, вежливо поблагодарил невидимого собеседника и удалился к своим соплеменникам.

— И это все? — разочарованно протянул Чигур.

— Нет, не все. Через неделю, Спенсер, уже от другого информатора, узнал имя одного из моролингов. Спенсер клянется всем своим ученым авторитетом, что имя моролинга и то слово, которое произносил моролинг во время ворчу, одинаковы с точностью до прочтения наоборот.

— Сатанинская месса, да и только, — пробормотал Семин. По интонации я понял, что он уже слышал эту историю.

Чигур предположил:

— Спенсер намекает, что моролинг во время свершения ворчи произносил свое собственное имя, но шиворот-навыворот?

— Он был вынужден сделать такой вывод, — подтвердил Бенедикт.

— А доказательства?

— Он их не нашел. Тот, кто свершал ворчу и тот, чье имя впоследствии узнал Спенсер, могли оказаться разными людьми. Но я так не думаю.

— Вы говорили, что моролинги выделялись среди остальных индейцев-кивара некой специализацией. О какой специализации шла речь? — спросил академик.

— В двух словах не скажешь. У кивара, вообще, довольно сложная система всевозможных табу. Например, клан шелеста листвы имел право охотиться только на полосатую дичь. Взамен, другие кланы не имели права по собственному желанию устраивать солнечные затмения. Даже вызывать или прекращать дождь они не имели права.

— Хм, как в анекдоте… — раздался смешок со стороны слушателей, не принимавших участия в споре.

— В каком анекдоте? — живо обернулся Чигур.

Студент, вспомнивший анекдот, был чрезвычайно польщен тем, что привлек внимание самого академика. Немного краснея и путаясь он стал пересказывать:

— Старый анекдот про распределение обязанностей между мужем и женой. Муж решает глобальные вопросы, а жена — мелкие, например… — он запнулся, — например такие как…

— А, слышал, — оборвав студента на полуслове, отмахнулся Чигур. Академик не улыбнулся даже из вежливости. — Сейчас нам предстоит решить действительно глобальный вопрос: ждать, когда у господина писателя закончатся автографы, или идти по домам.

Бенедикт громко сказал:

— Пусть катится к моролингам!

Участники дискуссии ничего другого от него не ожидали.

— Бенедикт, лично вам я разрешаю охотиться на неполосатую дичь, — благодушно сказал Чигур. — Но к солнечным затмениям не прикасайтесь.

— Слушаюсь! — радостно согласился Бенедикт.

— Пойду узнаю… — пробормотал Цанс и направился к Бруберу.

— Не понимаю, — сказал Семин, — в романе он изобразил моролингов сущими исчадьями ада, а теперь требует, чтобы им отдали всю планету.

— Комплекс вины, — уверенно ответил Бенедикт, — совесть замучила. — Да бог с ним, — отмахнулся Чигур, — но, признаюсь, вы меня заинтриговали. Откуда вы так много знаете о моролингах?

— Они — тема одной из глав моей магистерской диссертации, — ответил Бенедикт, — весной я собираюсь ее представить.

— Любопытно… И каково же ваше объяснение этим их ворчу и словам наоборот?

Семин довольно потирал руки. Чигур вынуждал Бенедикта сказать что-то содержательное, а оппонента, говорящего содержательные вещи, легче критиковать. Цанса, всегда готового заступиться за ученика, поблизости не было.

— Пока это только гипотеза… — начал тянуть время Бенедикт. — Она опирается на существование вселенной с обратной стрелой времени…

— Ах, ну конечно! — влез раньше времени Семин. — Конечно господин Эппель задействует теоретическую физику, в которой антропологи не смыслят не бельмеса!

— Я — смыслю, — твердо сказал Чигур.

— …следовательно, существую, — буквально одними губами дополнил Бенедикт.

Академик то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не расслышал.

— Хорошо, продолжайте, — сказал Бенедикту Семин.

Студента выручило появление Цанса и Брубера.

— Ну-с, пойдемте, — сказал Цанс, — я попросил накрыть нам столик внизу. Вы проголодались? — спросил он Брубера.

— Пожалуй…

— Это к лучшему. В нашу столовую надо ходить голодным.

Как я понял, кроме Брубера, приглашение относилось к Чигуру, Семину и еще двум преподавателям. Вшестером они пошли на выход. Впереди шел Брубер. У выхода из аудитории какая-то поклонница открыла Бруберу дверь и встала сбоку, почтительно придерживая створку. Бенедикт, шедший до этого позади всех, обогнал Брубера и проскочил в дверь перед его носом. Поклонницу студент поблагодарил быстрым кивком.

— Ну и тип, — сказал я Шишке, которой не удалось повторить маневр Бенедикта из-за широкой спины Семина.

Она невинно похлопала ресницами.

Выйдя из аудитории, я натолкнулся на ту же компанию: Цанс и четверо преподавателей стояли на балюстраде и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. В метрах десяти от них, облокотившись о перила, беседовали Брубер и Бенедикт. Не похоже, что бы Бенедикт просил у Брубера автограф.

— Они знакомы? — спросил я неизвестно у кого, потому что Шишка, секунду назад стоявшая позади меня, исчезла так же внезапно, как и появилась.

Я подошел к Цансу.

— Профессор, пока вы не ушли, разрешите один вопрос…

— Я слушаю.

— Вы не знаете человека по фамилии Рунд?

— Рунд? — удивленно переспросил Цанс. — Какой Рунд?

— Возможно, он и Корно были знакомы.

Цанс стал задумчиво приглаживать брови.

— Да, — сказал он, — был такой физик…

— Был?

— Я лет пять о нем ничего не слышал. Вы говорите, он и Корно…

— Это не точно. Всего лишь слухи. А чем занимался этот физик?

— Субквантовыми вычислениями, кажется… Да, он несколько раз пытался найти ошибку в моей теореме об аттракторах. В те времена многие пытались меня опровергнуть. Потом он куда-то пропал. Наверное понял, что доказательство безупречно и занялся чем-нибудь другим, более полезным… — Цанс самодовольно усмехнулся, — … для науки. Или, как Корно, ушел в бизнес.