Когда она уже отошла от спальни на приличное расстояние, то решила забрать свои вещи. Это было не такой уж простой задачей. Приют был почти такой же запутанный, как и музей, кроме того, что музей был живым и в нем ощущалось некое дикое любопытство. А в этом месте царило сдавленное уныние. Словно его стены глушили не только голоса, но и сами мысли.

И все же голос в голове не оставил Голди. Он, ничуть не сомневаясь, вел ее по мрачным коридорам.

Туда.

Теперь туда.

Не туда. Там слишком опасно. Иди лучше туда.

Девочка искала черную дверь — и вскоре ее нашла. Но рядом с ней стояли два Хранителя, бодрые и чуткие. Голди шагнула назад, не произнеся ни звука.

Следующими она попробовала окна. Хотя многие из них были разбиты, решетки выглядели новыми и крепкими и слишком частыми, чтобы через них мог пробраться даже ребенок меньше Голди. Через некоторое время Голди оставила эту затею и начала продвигаться к главному входу в здание.

Здесь были толстые роскошные ковры и яркий свет. Голди шла еще более осторожно, чем прежде. В комнатах, мимо которых она проходила, стояли кресла и мягкие диваны, а во многих еще и алтари Семи Богам, но окна также были зарешечены.

Когда до фойе осталось несколько шагов, девочка осторожно выглянула из-за угла. В нескольких шагах была парадная дверь, но жабоподобный Хранитель все еще сидел за столом и выглядел так, словно ничто на свете не могло сдвинуть его. А для Сокрытия в фойе было слишком светло.

С упавшим сердцем девочка вернулась в коридор, проскользнула в одну из комнат и закрыла за собой дверь.

«Если я еще не нашла выход», — яростно сказала она себе, — «это еще не значит, что это невозможно! Что бы сделал Шинью? Что бы Ольга Чаволга сделала? И что делает сейчас Тоудспит?»

Огромные диваны в этой комнате были завалены подушками. На окнах стояли толстые и прочные решетки, а в дальнем конце комнаты стоял алтарь Плешивому Туку, который считался самым надежным из богов. Конечно, просить его о чем-либо было опасно, но…

— Великий Тук, плешивейший из плешивых, — прошептала Голди, зная, что богам нравится лесть, — у меня нет для тебя подарка…

Она умолкла. Вообще-то у нее был подарок. Даже два. Она пошарилась в кармане, достала оттуда ножницы и компас и посмотрела на них, гадая, что из этого можно потерять. Компас был подарком мамы и папы, и она очень не хотела отдавать его. Но ножницы, возможно, будут более полезными…

И, не давая себе шанса передумать, она положила компас на кучку подношений. Ее рука задела клочок бумаги, который упал на пол. Под ним оказалась ее брошь.

Голди отдернула руку, продолжая сжимать в ней компас.

— У… у меня нет подарка, — снова сказала она, — но я хотела бы поменяться.

Она задержала дыхание, надеясь, что Плешивый Тук не покарает ее на месте. «Но если он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО бог нахальства», — подумала она, — «то он должен быть доволен!»

— Поменяться, — прошептала она так уверенно, как могла. — Ты берешь компас, а я беру брошь. Хорошо? Компас гораздо полезнее брошки, что значит, что ты остаешься в выигрыше. А потому я была бы еще очень признательна, если бы ты показал мне, как сбежать отсюда непойманной.

Было очень странно торговаться с одним из Семи богов. Она протянула руку, положила компас и взяла брошь.

А затем задержала дыхание.

В отдалении зазвучали приглушенные шаги. Голди услышала крик и тяжелый звон цепей наказания. Шаги приближались. А затем запел мальчик, подражая грубому, взрослому голосу.

— Через моря, через океаны…

Раздался звук шлепка и вопль. Пение прекратилось, но только на мгновение. Когда оно началось снова, то к нему присоединилась еще дюжина голосов.

— Иду, куда зовет мое сердце. Туда, где ждет моя любовь.

Пауза. И разъяренный голос взрослого:

— Вас ждет не любовь, вы, мелкие разбойники! Вас ждет Дом Покаяния! Разрушение собственности, создание ситуации, ставящей вашу жизнь и жизни окружающих под угрозу… О да, вы сами напросились!

Клац-клац-клац — звенели цепи наказания.

— Я был так долго далеко, я был в далеких странах… — пели голоса.

Голди вжалась в стену и приоткрыла дверь. Звуки цепей стали громче, а потом коридор перед ней внезапно заполнился мальчишками. Они бегали взад и вперед, звенели цепями и громко пели. Они были старше, чем Голди, но носили похожие серые одежды и штаны. Где-то в середине этой оравы возвышались два Хранителя. Воздух над ними чуть не горел от еле сдерживаемой ярости.

Больше на раздумья времени не оставалось. Голди не увидела среди мальчишек Тоудспита, но она была уверена, что он где-то рядом. Шепнув быстрое «спасибо» в сторону алтаря Тука, девочка выскользнула в коридор и спряталась между двух мальчиков.

На одно невероятное долгое мгновение песня прервалась. Мальчики по бокам от Голди изумленно посмотрели на нее…

А затем окружили, скрывая от возможных взглядов Хранителей, и запели еще громче, чем раньше:

— Три года на галерах, три года был рабом…

Они выбежали в фойе, смеясь, крича и распевая всякий вздор. Кричали и Хранители, которые вели их. И только Голди молчала. Она спряталась за высоким шумным мальчиком, растворившись на фоне его одежды.

— Что такое? — крикнул жабоподобный Хранитель. — Куда вы ведете их в такое время?

— Огонь на их постели! — крикнул в ответ один из сопровождающих детей Хранителей. — Не знаю, что на них нашло. Ведем в Дом Покаяния.

— Мне нужны имена!

— Если бы вернуть назад, если только все начать сначала…

— Во имя Великого Вудена! Мы скажем их тебе, когда вернемся! Я их уже слышать не могу!

А затем, вместе с мальчишками и Голди, два Хранителя вышли через парадную дверь приюта, прошли через двор и ворота.

Как только они оказались на улице, Голди нырнула в тени. Мальчишки, перестав петь пытались лечь на дорогу, или взобраться друг на друга или вытворяли десятки вещей, которые совершенно невозможно проделать в цепях наказания. Но это не значит, что они не пытались. Голди искала взглядом Тоудспита, но от него не были и следа.

Наконец, Хранители смогли призвать детей к некоторому подобию порядка, и они пошли к Дому Покаяния. Голди почувствовала небывалое облегчение. Она сбежала!

Над головой светила полная луна, на столбах ярко горели газовые лампы. Часы Муниципалитета стали отбивать время. Без тридцати минут полночь!

Голди стиснула зубы.

— Я иду, Бру, — прошептала она. — Я иду, Тоудспит.

Затем повернулась в сторону Старого Арсенального Холма и побежала.

Разрушенный офис Командующего находился на полпути до вершины Старого Арсенального Холма. Перед ним была небольшая площадь со статуей Командующего. Голди спряталась за ней и разглядывала разрушенное здание.

Кто-то установил временные газовые лампы, и она рассмотрела выбитые двери, погнутую ограду. Шестеро ополченцев стояли на широких ступенях со взведенными ружьями и встревоженными лицами. У их ног лежал Бру, обмотанный таким большим количеством веревок, что его черная шкура выглядела полосатой. На челюстях были намотаны кожаные полосы, не дававшие пасти открыться. Еще несколькими полосами его привязали к ограде.

И, несмотря на это, ополченцы нервничали. Они переступали с ноги на ногу, словно им было холодно, и перешептывались друг с другом. Белки их глаз сверкали в свете газовых фонарей.

По пути на холм Голди была уверена, что Тоудспит уже здесь и ждет ее, но кроме ополченцев на площади больше никого не было. И единственные звуки производили ботинки ополченцев. Она всматривалась в тени, пока не заболели глаза.

Бооонг. Бооонг. Бооонг! — слабый звук колоколов Муниципалитета поплыл над холмом. Полночь. Ополченцы на площади поменялись местами.

Голди закусила губу.

— Ну давай же, Тоудспит, — просила она. — Давай…

Ее нога начала затекать, она осторожно вытянула ее и снова замерла. Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди.