Я поплескала в лицо ледяной водой и аккуратно промокнула салфеткой. Пудра, карандаш для губ, помада… Пожалуй, в такой знаменательный день можно отступить от строгих канонов и глаза тоже приукрасить, и я быстро прошлась но ресницам тушью. Ноги в туфлях, наверно, от волнения, высохли. Немного «Аллюра» на запястья — знакомый аромат взбодрил и буквально окрылил меня, и, бросив последний взгляд в зеркало — отражение уже радовало — и закинув сумку через плечо, я решительно направилась к кабинету исполнительного директора холдинга «Айс-Парадайс».

Сомнений не оставалось: пришло, как теперь говорят, время «X», и пора объясниться начистоту. Я чувствовала это позвоночником с самого утра. Нервничаю я редко и в руках держать себя умею, но если меня довести — сторонись!

Я вошла в кабинет исполнительного директора, небрежно бросила сумку в угол и приготовилась.

Степан утопал в мягкой черной коже и курил сигару. Ну да, так и полагается, чтобы большой начальник курил сигару, а подчиненная — желательно красивая кукла — раболепно глядела в рот и выполняла указания! Хочет поставить на место, злорадно подумала я, мы сейчас посмотрим, чья возьмет! Шикарный мужчина, спасибо хоть ноги на стол не положил, и все вокруг него тоже было шикарно: стильная мебель, темного бархата портьеры, мохнатый ковер под ногами и даже пепельница слоновой кости в виде пастуха и пастушки… Я бывала здесь и раньше, но роскошь антуража больше не поражала и не давила на меня — теперь я знала, что за всем этим стоит. Смелее, Мэри!

Отчего-то эта пепельница — чей-то подарок, стоивший, по веселому рассказу Степана, целого состояния, — окончательно добила меня. Я вытащила из кармана черную бархатную коробочку — жалко, ох, как жалко! — и твердо поставила на край дубового стола. Ноздри у Полозова раздулись от бешенства, но он молчал.

— Я требую, чтобы ты немедленно мне все рассказал!

— Что все, Мэри? — он болезненно поморщился.

— Все! Зачем ты присылал мне букеты?

Вопрос застал Полозова врасплох.

— Какие букеты, Мэри?

— Он даже не помнит, какие букеты! Сломал мне жизнь и даже не подозревает об этом! — от злости я почему-то стала называть Степана в третьем лице.

— Я сломал тебе жизнь? Да я вчера развелся! — рявкнул, вскакивая, Полозов.

Я замерла на месте как вкопанная. Похоже, он не шутил и действительно развелся. Ну и где радостный рев оркестра, гром фанфар и грохот всеобщих аплодисментов?

И мне стало страшно. Потому что я ничего не чувствовала. Ну где же ты, розовенький Купидон с золоченым колчаном, ау! Отзовись! Вид у Степана был жалкий, несмотря на новый костюм и весь внешний лоск. Я видела его изнутри и содрогалась. Какая-то вроде ясная, но совершенно неизвлекаемая мысль болталась внутри меня и никак не хотела выходить наружу. Я смотрела на Степана и молчала. Мне казалось, что моя любовь к этому человеку будет вечной. Неужели правы древние, и все проходит, даже любовь? Захотелось плакать. Но стервы не могут плакать. А зачем я, собственно, притворяюсь? Чтобы с честью доиграть роль и закончить спектакль победительницей?

В дверь тихонько постучали.

— Я же приказал — не беспокоить! — голосом громовержца заорал Полозов.

Но кто-то упрямый все же просунулся в дверь. Инесса, кто еще! И как всегда, словно с подиума сошла: кремовые брючки и замшевый по изящной фигуре пиджачок. Не ест, наверно, ничего.

— Степушка, — жеманно пропела Инесса бархатным голоском, — босс из Москвы вылетел час назад, соответственно, с минуты на минуту…

— Вон! — прогремел Полозов и шарахнул по столу кулаком.

«Бывшая» обиженно фыркнула и смылась.

Инесса — Кошкин! Как же я могла про это забыть, это же — самое главное! К черту наши отношения, любовь-морковь, потом разберемся… Хотя в голове моей уже зрел некий план. Сейчас или никогда!

— Степа, я все знаю, — мягко сказала я. — Мне Инесса рассказала, и я видела тот договор.

Решив, что терять мне нечего, я пошла ва-банк. На Полозова было страшно смотреть.

— К-какой договор? — пальцы судорожно закрутили фиолетовый перстень.

Руки у него дрожали.

Как я сейчас его ненавидела! Где тот самоуверенный и неотразимый мужчина, которого я любила? Лицо белое, губы трясутся, тьфу! Да он весь — как его перстень: окраску меняет, хамелеон проклятый!

— Тот самый, подписанный у нотариуса договор о продаже квартиры гражданином Кошкиным гражданке Тополевой А. Я., которая, как известно, является не кем иным, как…

— Инка должна была сама в ГБР его заверить! — выкрикнул Полозов.

— Совершенно верно, Степочка, но она не стала этого делать и отдала его мне, — помирать, так с музыкой! — Знаешь почему? Потому что ты разбил ее нежное сердце!

— Да ей кроме бабок ни хрена не было нужно! — он клюнул!

— Много ты понимаешь в женщинах!

— Уж побольше твоего понимаю! Тебе вот букета цветов не хватило, сама примчалась за остальным!

Да как он смеет такое говорить! Полозов и сам уже понял, что сморозил глупость. Он поспешно вытаскивался из кресла.

— Да ты подлец, подлец и ничтожество, ты что думаешь, мне твои деньги были нужны? — завопила я.

Предательские слезы брызнули из глаз. Прощай, Мэри-стерва, ты была молодцом и продержалась довольно долго, но сил играть больше не было.

Полозов стоял передо мной и ошарашенно вглядывался в меня.

— Ты плачешь? — Он попытался промокнуть мне щеки своим щегольским, в тон галстуку, шелковым платком, но я увернулась.

— Не трогай! Ты зачем мне цветы посылал?

— Мэри, я… Я тогда чувствовал себя таким подлецом, а ты была такая… такая… — он не мог подыскать нужное слово.

— Жалкая, да?

— Да… Прости меня, пожалуйста, тогда столько всего навалилось и было совершенно не до тебя, но я помнил, что виноват перед тобой, и хотел хоть как-то смягчить…

Боже мой! И этот человек имеет наглость заявлять, что разбирается в женщинах! Червь дождевой, вот он кто! Тарантул! Шершень! Мысль, которая в последнее время не давала мне покоя, подобралась совсем близко, была где-то уже совсем рядышком… Оттого, что ее не удавалось схватить, я разозлилась еще больше. Что он там говорит?

— …решил, что ты стала совершенно другая, Мэри? Я чего только не делаю, а ты все смеешься и издеваешься! Я, Мэри, вчера развелся, и это ради твоих прекрасных глаз, а тебе безразлично!

Степан сейчас был похож на маленького мальчика, который слушает сказку и не верит, что конец у нее будет плохой. Малыш думает, что его только немножко пугают, для порядка, а закончится история, как и обычно, — хорошо.

А ведь несравненный Степан Борисович не может даже ни на секундочку себе представить, что найдется такая, какая не захочет, откажет, посмеется! Я для него — просто игрушка, ляля, забава на ножках. Поиграться и выкинуть — вот и все, и мы это уже проходили, знаем. Нет уж, баста, карапузики!

— Нотариус у тебя куплен, и я даже знаю как, и в ЖЭКе тоже все схвачено, да, Степочка? Что вы давали Петру Фомичу? Надеялись, что стариковское сердце не выдержит, да? А Ничипоренко, где она теперь?

Бледно-голубой цвет Полозовских глаз медленно превращался в стальной. Крылья носа побелели и трепетали. Вот вам, девушка, и успешный и состоявшийся бизнесмен. Ну все, приехали. Сейчас Степан Борисович, моя первая девичья любовь, начнет меня убивать. А я буду стоять, как Сталинград, до последнего…

Бочком-бочком я стала отодвигаться в сторону, соображая, какую трубку на столе лучше всего будет схватить, чтобы подать сигнал SOS. Но я же права! Неожиданно в памяти всплыл слезящийся, выворачивающий душу взгляд старика Кошкина и уже совсем некстати — как кондитер Добряков на давней новогодней вечеринке утирал слезы рукавом. Это ведь было только год назад! Неужели всего за год Мэри Блинчикова так изменилась? И что я вообще здесь делаю, с этим безумным мужиком, который сейчас бросится на меня? Ах да, это же мой Онегин, он не просто коварный искуситель, а отъявленный мерзавец! А в руке у него по законам жанра должна быть массивная пепельница или пресс-папье, вот сейчас пастух с пастушкой и пойдут в ход. Попалась бедная телочка в силки, которые сама себе и расставила, как ворона в суп… Никто не пек таких вкусных десертов, как старенький Добряков. Кафе?!