Наконец он вздохнул, еще разок странно на меня посмотрел и решительно выдохнул:

— Идем.

— Куда? — испугалась я и отпрянула назад, к сияющей раковине.

— Как куда, обратно, — усмехнулся Беседовский.

— А… А вы разве не позвоните в охрану?.. — растерянно спросила я.

Он молча сунул мне сумочку, взял за руку и силой повел за собой. Проходя коридор из зеркал во всю стену, я отвернулась — лучше не смотреть сейчас на отражение, а то точно упаду в обморок.

Дойдя до лестницы, Босс остановился и аккуратно, будто хрустальную вазу, прислонил меня к перилам.

— Жди, — и стал спускаться вниз, к низеньким столикам, бамбуку и тихим умиротворяющим звукам музыки.

Сверху мне было видно все как на ладони, на всякий случай я спряталась за искусственным деревом и наблюдала из-за него. Лысый как ни в чем не бывало сидел и в задумчивости что-то писал палочкой на плоской, как поднос, тарелке. Подошел Босс, уселся и что-то недолго говорил лысому. Тот посмотрел на часы, встал, приобнял Босса за плечи и… пошел к выходу.

Я тупо смотрела ему в спину, пока она окончательно не скрылась, и только тут увидела, что Беседовский активно мне машет. На ватных ногах я потопала вниз, держась чуть дрожащей рукой за перила и озираясь по сторонам. А вдруг это хитрый маневр и лысый вернется, чтобы сделать свое черное дело?

Беседовский ждал меня за столиком. Мне показалось, он как-то смущен, и смотрел он на меня по-прежнему странно. Я упала на мягкую подушку и застыла. Какое-то время мы молчали.

Босс руками закидывал в рот маленькие непонятные штучки, не переставая сверлить меня взглядом. Как же они называются, пыталась отвлечься я, Аришка рассказывала… Я судорожно поправила розовый шарфик на шее, не зная, куда деваться от темных испытывающих глаз напротив.

— Я хочу тебе сказать, Мария Николаевна, что ты очень хороший человек, — внезапно с набитым ртом сказал Беседовский, и я лишилась дара речи.

Во-первых, он запомнил мое имя-отчество. Во-вторых, не злится и не орет. В-третьих, говорит более чем странные вещи!

— Игорь — друг моего детства, я знаю его… лет сорок восемь, — мягко продолжал Беседовский. — Это один из тех немногих людей, в ком я уверен… на триста процентов.

— Но, Дмитрий Александрович, я же не…

— Я знаю, — остановил меня жестом Босс. — Ты ничего не сочинила, но…

— Но что? — я привстала с места.

— Милая, Игорь ничего мне не подсыпал, — ласково сказал Беседовский, я и не думала, что он способен на такой тон! — У него простуда, и он растворял лекарство, наверно, случайно перепутав чашечки, вот и все!

Никогда мне не было так стыдно. Я закрыла лицо руками и приготовилась снова заплакать. Друг детства, сорок восемь лет! Как он, наверно, обиделся! Что же у меня в голове — мозги или кю?

— Я Игорю, разумеется, ничего не сказал, он бы просто принял меня за сумасшедшего, — добавил Беседовский. — Но ты-то его первый раз видишь, а я знаю, он производит на незнакомых… гхм… странное впечатление.

Стало немного легче: все-таки одной душой, кто знает, какая Мэри Блинчикова дура, на свете меньше. Беседовский смотрел на меня в упор и словно о чем-то раздумывал. На темном, под цвет глаз, галстуке в крупную полоску сидело — ну куда же без него? — привычное пятно, наверное, вот этот темный соус в мисочке, и мне стало совсем хорошо.

— Но я убедился, ты действительно добрый человечек, и скажи мне, пожалуйста: какого черта ты здесь делаешь? — с неожиданной теплотой и участием спросил Босс.

Руки мои перестали дрожать от страха, и сердце уже не билось как шальное. Официантки давно к нам не подходили, сочилась негромко музыка и телефон… залился трелью. Беседовский поднял толстый палец: жди, мол, и рыкнул в трубку:

— Да?

В трубке рассказывали о чем-то захватывающем, потому что лицо шефа из раздраженного становилось довольным и удовлетворенным — как у медведя, которому только что сообщили о посылке с медом.

— Ну и дела… — ронял Беседовский в трубку, широко улыбаясь. — Вот что значит, Юрьевич, интуиция — прямо задницей чувствовал, нельзя с ним связываться… Что? Да иди ты… Ну Степан Борисович, сам виноват, предупреждали ведь… Ну давай, Юрьевич, бывай. Спасибо, что позвонил… Да, обнимаю, ты тоже не болей, — Босс отложил трубку.

Как Степан Борисович? Все уже все знают и я зря приехала сюда? План не сработал, мое смешное благородство запоздало, и что теперь объяснять Беседовскому? Захотелось завыть, или зарыдать, или провалиться сквозь землю.

Обратив внимание на мое страдальческое лицо и догадавшись, о чем я подумала, Беседовский загоготал:

— Не бойся, девочка, это другой Борисыч, тезка нашего! Крутил с администрацией поганки, думал, сойдет с рук, ан нет — тюряга светит! А ведь предлагал в свое время и мне долю, звал, да я жо… Знаю, короче, заранее, куда можно соваться, а куда нет, — я напряженно ловила каждое слово Беседовского.

Босс пошарил глазами по столу в поисках съестного и, ничего больше не обнаружив — простудный друг детства Игореша все подмел, — налил в чашечку какой-то бесцветной жидкости и опрокинул в себя.

— А кто вам сейчас звонил? — тоненьким голоском осмелилась спросить я.

— Кто? — удивился Босс. — А тебе зачем? Кореш мой, адвокат питерский, Гайтанович, тоже с ним знаком давненько.

Разрозненные кусочки мозаики еще поелозили в голове, устаканились и сложились в понятную картинку. Здоровье папке не вернешь, и кафе «У Блинчикова» тоже, но на сердце стало спокойнее. Все-таки приятно, что хоть какая-то справедливость существует в этом мире…

— …Хотя наш Степка тоже мне не нравится последнее время, — продолжал Босс, будто размышляя вслух, — запустил дело, непонятно чем занят… Так что ты делаешь здесь, милочка? — повторил свой вопрос Босс и, утопив красную кнопку, отключил телефон.

Луч солнца проник в помещение и заскользил по залу, высвечивая полоску в воздухе — значит, дождь кончился. Другого шанса не будет, поняла я, откинулась на приятно обволакивающую спину подушку и спросила:

— А вы меня не убьете, если я расскажу?

Босс затрясся от смеха и громыхнул:

— Ну раз я до сих пор этого не сделал, то теперь вряд ли…

14 мая, в мой день рождения, была суббота. Накануне, чтобы разогнать хандру и перестать гадать: придет — не придет, любит — не любит, я принялась за генеральную уборку и за четыре часа устала так, будто разгрузила вагон камней. Зато квартира сияла чистотой и была готова к приему гостей. До ночи я варила, чистила и резала, так что до постели добралась почти без сил и уснула мертвым сном.

Вчера в офисе «Айс-Парадайс» все собрались толпой и поздравили меня. Букет цветов вручал Наум Иванович и даже поцеловал в щечку. Он больше не злился, так как давно крутил шуры-муры с Сушкиной. Уж не знаю, как лысеющий финдиректор и стервозная специалистка по внешним связям нашли общий язык, но в последнее время парочка чуть не целовалась в конторе. Наум Иванович даже похудел, да и в мадам Сушкиной тоже поубавилось ехидства и злобы на окружающий мир.

Муханов подарил коробку конфет и, обняв меня, шепнул на ушко, что он — нем как могила и я могу и впредь на него рассчитывать.

Павел Кузьмич ошивался где-то в отдалении, чему я была чрезвычайно рада. Всезнающая Сушкина сообщила, что у него появился новый объект для воздыхания — молоденькая новенькая курьерша из его отдела, и я мысленно пожелала им удачи.

Место исполнительного директора было вакантно. Ходили слухи, что Большой Босс ищет кандидатуру в столице, и все были слегка взбудоражены, как перед приездом ревизора.

Беседовский сдержал слово, и меня никто не спрашивал о том, куда делся Полозов, — мой московский вояж, к счастью, остался тайной для всех. Пока я не собиралась уходить с работы, все больше втягивалась в риэлтерский бизнес и к тому, что на вечернем предстоит учиться дольше на год, была готова.

В кулуарах, конечно, гуляли сплетни и домыслы, касающиеся Степана, но я не интересовалась этим — зачем?..