— Разрешите?

— Я на службе, как вы смеете?

Байрачный изобразил на лице страдальческое выражение, дрожащей рукой протянул записку, прохрипел:

— Болею. Горло.

— Холодную воду небось пили?

— Пил. Специально пил…

— Как это специально?

— Чтобы попасть к вам.

— Я скажу доктору.

— Лечить так или иначе придется.

Бибиджан вдула лейтенанту в горло какой-то горьковато-сладкий порошок. У того чуть слезы не полились.

— Все. Вы свободны.

— Один раз? Разве от одного раза поможет?

— Завтра еще придете.

Байрачный любовно поглядел на девушку, и та, выпроводив столь необычного пациента, серьезно призадумалась. В глубине души он очень нравился ей, этот лейтенант. Сегодня она была просто потрясена его решимостью. Ведь он не пожалел здоровья, лишь бы встретиться с ней. Но что ей делать, как быть? Дело в том, что Бибиджан с детских лет была обручена. У нее есть жених — Кара. Да и мать никогда не согласится на разрыв. Она знает одно: туркменка должна быть женой туркмена, и дело с концом. Одна надежда — бежать с лейтенантом куда-нибудь подальше от аула, чтобы ни мать, ни Кара — никто не знал, куда она уехала.

Но разве это возможно офицеру?

На следующий день Бибиджан уже не сказала летчику «вы свободны». В третий раз вообще медлила выпроводить его. А потом… потом решилась пойти с ним на танцы. В конце концов, аул далеко, Кара вряд ли узнает…

Лиля ничего этого не знала и втайне завидовала медсестре и лейтенанту.

Оркестр заиграл вальс.

Байрачный и Бибиджан пошли на круг. Лиля осталась одна. Искала и не находила Поддубного. Вдруг перед нею как из-под земли вырос Телюков:

— С приездом, Лилечка!

— Здравствуйте, Филипп Кондратьевич!

Расшаркиваясь с шиком неизменного завсегдатая танцевальной площадки, он пригласил ее на вальс. Девушка с легкой гримаской согласилась. Кружилась, а сама все поглядывала по сторонам.

— Что ж это не видно нашего бывшего спутника? — спросила она как бы невзначай.

— Майора Поддубного? — сразу догадался Телюков и насмешливо, с плохо скрытой иронией добавил: — Должно быть, ищет формулу воздушного боя для эры ракетных аэропланов…

Лиле стало неприятно — что он хочет этим сказать? И манера Телюкова расшаркиваться, и фуражка набекрень, и усики, подобно двум жукам, прилепившиеся под носом, и «кинжальные» бакенбарды — все это, вместе взятое, вызывало в девушке необъяснимую досаду. Она танцевала без всякого удовольствия и, как только танец окончился, попыталась выскользнуть из рук назойливого партнера. Но это оказалось не так просто. Едва лишь заиграли краковяк, как Телюков снова потянул Лилю за собой.

— Я вас так ждал, Лиля, — сказал он, крепко прижимая к себе девушку.

— Вы прежде были другой…

— Хуже?

— Нет, лучше.

— Это вам так кажется, — в такт музыке отвечал Телюков.

От следующего танца Лиля категорически отказалась:

— Мне пора. До свидания.

— Разрешите проводить вас?

— Не надо. Мне еще в библиотеку…

— Прекрасно, и мне туда же, — не отставал Телюков.

Лиля не знала, как от него избавиться, — ну что за человек! Пристает до неприличия… Как он сам не понимает…

Вдруг она увидела проходящую мимо Веру Иосифовну — жену майора Дроздова. Остановила ее, и они оживленно заговорили между собой. Телюкову не оставалось ничего иного, как отойти в сторону. Но когда Лиля простилась и пошла домой, он догнал ее:

— Убегаете?

Лиля остановилась.

— Что вам от меня нужно? — спросила она решительно.

Луна скрылась за облаками, стало совсем темно. Телюков закурил.

— Я люблю вас, Лиля!

Девушка молчала.

— Я люблю вас, — повторил он. — А… вы майором интересуетесь.

— Я не желаю с вами разговаривать, — Лиля резко повернулась и поспешила домой.

Телюков измял папиросу, выбросил ее и закурил новую.

Он давно уже питал к Поддубному чувство неприязни, потому что не верил, что «академик», как он прозвал майора, не рассказал кому-нибудь о его глупом бахвальстве тогда, на теплоходе.

Сейчас эта неприязнь, подогреваемая ревностью, усилилась еще больше. Раздраженный и злой, он зашел в бильярдную, но, увидев своего соперника, игравшего с майором Дроздовым, резко повернулся и ушел.

На следующий день майор Поддубный проводил предварительную подготовку к полетам на стрельбу. Присутствовал на этой подготовке и Телюков. Чтобы не смотреть в глаза своему сопернику, он забился в самый угол и вычерчивал на листе бумаги чертиков. Вдруг ему в голову пришла мысль: отбить при стрельбе мишень во что бы то ни стало. Да, он нарочно отобьет ее, и пускай «академик» убедится, что Телюков — это не кто-нибудь, а подлинный летчик-истребитель!

Почти каждый раз летчики готовятся к полетам по двум вариантам плановой таблицы. Не будет соответствовать погода или что-нибудь иное первому варианту, можно проводить полеты по второму. Летный день или летная ночь не пропадут даром.

Телюков тоже начал готовиться по двум вариантам. Одни расчеты и чертежи воздушной стрельбы сделал для отвода глаз, а другие — для себя, предназначенные исключительно для того, чтобы отбить мишень. Последний вариант от начала до конца был построен на нарушении правил безопасности, по принципу: ловкость рук — и никакого мошенничества! Он имел в виду почти вдвое сократить предполагаемую дальность открытия огня, целиться с большим упреждением, нежели расчетное.

Соответственно этому своему варианту он и тренировался сначала в учебном классе, а затем в поле на тренировочной площадке.

После занятий, вернувшись в свою холостяцкую квартиру, он еще раз проверил расчеты и чертежи и пришел к выводу, что маневр идеальный. Одно лишь беспокоило его: мишень будет буксировать сам «академик». Конечно, своевременно он не разгадает маневра, стрельбу не отменит, но потом…

— Э, будь что будет! — решил он и хлопнул кулаком по столу.

Занималась утренняя заря.

Сигарообразные «миги», выстроившиеся на линии предварительного старта, поблескивали голубоватым лаком. Управившись с подготовкой самолетов, авиационные специалисты сидели группами, курили, разговаривали. Кое-кто дремал на разостланных на земле чехлах.

Самолет майора Поддубного стоял в шеренге первым. Техник-лейтенант Гречка любовно похлопывал шершавой ладонью по фюзеляжу.

С необычайной любовью относился он к своей боевой машине. Для него она — живое существо. За блестящей, отполированной обшивкой самолета скрыто много и сложнейших, и нежных, как пушинка, и отлитых из огнеупорной стали механизмов, приборов. Многие из этих приборов могут слышать и видеть. У самолета есть жилы, по которым течет электрический ток, проходит воздух, пульсирует масло; есть крылья, ноги, хвостовое оперение. Пустишь электрический ток, запульсирует двигатель — сердце самолета, — и он действительно как живой: выдохнет из реактивной трубы горячий воздух и помчит вперед, а оторвавшись от земли, подберет ноги, повиснет на крыльях, совсем как птица.

После длительной разлуки с самолетом Гречка еще больше полюбил машину, прилагал все усилия, чтобы она была «здорова» и во всем слушалась летчика. Гречка безгранично гордился тем, что обслуживает самолет, на котором летает его друг.

Над аэродромом рассыпалась множеством искр зеленая ракета. Взвился над стартовым командным пунктом флаг Военно-Воздушных Сил Советского Союза.

Торжественный момент: летный день начался!

Майор Поддубный неторопливо полез по лестничке в кабину. Вслед за ним поднялся Гречка. Помог летчику привязаться ремнями, крикнул механику, чтобы тот приготовился к запуску двигателя.

— Разрешите запустить двигатель? — обратился по радио Поддубный к руководителю полетов.

— Запуск разрешаю, — послышался голос полковника Сливы.

Механик подсоединил к пусковой панели самолета фишку кабеля аэродромного пускового агрегата. Летчик нажал на пусковую кнопку. Зашумел стартер, раскручивая турбину. Секунда-другая — и реактивный двигатель зарокотал: вступила в действие турбина. Из реактивной трубы, будто из кратера вулкана, ударили газы. Вырываясь наружу, они вздымали пыль, подхватывали и несли камешки, начисто подметая позади самолета землю. И горе тому, кто попадет в струю этого потока.