Любил Телюков людей смелых и отважных. Вздумалось и ему «прокатиться с ветерком», догнать девушку, познакомиться с ней да и себя показать. Правда, он давненько не ходил на лыжах, но тут стоило рискнуть. И он, не раздумывая, скользнул вниз.

Но, аллах возьми! Не то левой ногой зацепился за что-то, не то случайно палкой затормозил — кто знает, что вдруг приключилось, — но только Телюкова как-то резко отбросило в сторону. Пошел он юзом и еле-еле удержался на ногах.

«Держись, Филипп Кондратьевич!» — подбадривал он себя.

Скорость неудержимо росла. Справа и слева расступались стволы огромных пихт, мелькали колючие кустарники. Холодный воздух забивал дыхание. И все же лыжник держался на ногах. Казалось, победа полная! Пускай не задирает нос гордячка в красном костюме.

Но тут вдруг его подбросило вверх и отшвырнуло вправо. Еще раз подбросило. Хлестнули по лицу мерзлые ветки, запорошило снегом глаза. Что-то сильно ударило в бок.

Потеряв равновесие, Телюков с головой зарылся в сугроб…

…Вокруг жужжали шмели и звенели комары… Прямо перед глазами покачивался на ветру алый цветок. А вдали, на окраине леса, как живые, бегали пихты, кувыркались, плясали. И сеялся снег — мерзлый, колючий…

— Эх вы, а еще летчик!

— Кто здесь?

Цветок наклонился над ним.

Телюков замигал ресницами.

— Нина, это вы? — спросил он.

— Не узнаете?

— Да, да… Мне кажется… Это в самом деле вы?

— Батюшки, вам плохо!

— Нет, нет, я чувствую себя превосходно.

Нина помогла незадачливому лыжнику подняться, взяла под руку.

— Ну, можно ли так бросаться очертя голову неведомо куда? Здесь валуны…

— Видите ли, Нина, — оправдывался Телюков. — Я несколько лет служил на юге и долгое время не ходил на лыжах. Меня занесло… Но почему вы здесь?

— Ходила в Каменку.

— Вы там живете?

— Нет, квартирую я в городке… Да у вас кровь на лице, — сказала она. Вынув из обшлага рукава платочек, вытерла ему щеку. — Видите?

— Пустяки. До свадьбы заживет.

— А вы в состоянии сами идти домой? А то мне нужно к ужину успеть.

— Конечно, в состоянии! Хотя, если говорить честно, меня не прельщает мысль о расставании с вами.

— О, если вы в состоянии шутить, значит, доберетесь!

— Серьезно, Нина!..

— Всего хорошего!

Она встала на лыжи, помахала ему рукой и стрелой понеслась к речке.

Кололо в левом плече и отдавалось глухой болью в левом колене.

Но больше всего донимал Телюкова стыд. Аллах возьми! Так опозориться перед девушкой!

Кое-как добрался он до своего коттеджа и заперся в комнате, чтобы прийти в себя.

Завтра прилетают на Ли-2 авиационные специалисты, завтра (и не позднее) весь полк должен быть в полной боевой готовности.

Таков был приказ генерала Ракитного.

После совещания в штабе дивизии, которое продолжалось допоздна, генерал отбыл на аэродром бомбардировщиков, чтобы оттуда вылететь в Москву.

А подполковнику Поддубному пришлось заночевать в дивизии. Комдив не решился выпустить Як-12 в полет через горный хребет, который к вечеру окутался морозной мглой, слился с небом. Правда, была еще возможность выехать автомобилем, но дорога не близкая и не столбовая — три перевала, множество долин и ущелий.

— Чем плутать ночью в горах, лучше переночуйте у нас, — настаивал комдив. — Посетите КП, ознакомитесь с его работой. Кстати, там есть комната отдыха. Не гостиничный номер, разумеется, но все же…

Комдив производил на Поддубного самое приятное впечатление — простой, откровенный, скромный. А орденских ленточек на мундире — ладонью не прикроешь. Среди них пестрели и иностранные — английские, французские, польские, чехословацкие — почти вся Европа отмечала боевые заслуги советского воина-летчика, воина армии, освободившей народы Европы из-под фашистского рабства.

Над ярким ковриком орденских ленточек золотом отливала Звезда Героя — высшая награда Советского правительства.

Подполковник Поддубный с первой же беседы проникся к комдиву доверием, и, когда тот спросил, какую помощь хотел бы на первых порах получить полк от штаба дивизии, чтобы успешно выполнить приказ генерала, Поддубный чистосердечно признался:

— Лучше всего, если бы офицеры дивизии пока что не вмешивались в дела полка.

— И это все? — удивился полковник.

— Все. Руководящие указания я получил от генерала и от вас, теперь дело за тем, чтобы засучить рукава и своевременно выполнить на самолетах регламентные работы. А это мы сделаем и сами. Люди в нашем полку сознательные, работящие. В агитации не нуждаются. Будет приказ горы перевернуть — перевернут.

— Что ж, такими людьми можно только гордиться. Советские авиаторы — этим уже все сказано.

— Вы правы, товарищ полковник. Скажу, например, про свой полк. У нас что ни летчик, что ни авиационный специалист, то коммунист или комсомолец. Боевые ребята, настойчивые. Разумеется, некоторые не без греха. Но таких мы подтягиваем, воспитываем, убеждаем.

— Так, так. Это хорошо, когда командир доволен подчиненными, — заметил полковник. — Но меня, признаться, удивляет ваш ответ на вопрос о помощи. По-вашему выходит: не мешай, и это будет лучшей помощью, не так ли? Вы, очевидно, недолюбливаете штабных офицеров, а может быть, я неправильно понял вас?

— Я, пожалуй, неясно выразил свою мысль. С вашего разрешения, могу пояснить. Полк, в котором я служил прежде, дважды переходил из одной дивизии в другую. И каждый раз было так: не успеет полк сесть на аэродроме, как налетают руководящие офицеры различных штабов. Одного — скажем об инженерах — интересует вооружение самолетов, другого — приборы, третьего — хвостовое оперение. И каждый требует, чтобы ему показывали, и каждый все что-то записывают, а то еще роется в формулярах. И это тогда, когда работы в полку по горло. А разве недостаточно того, что доложит командир? Вот я вам доложил о состоянии полка, о его людях и технике. Завтра доложу о боеготовности. Вы должны верить мне. А если я солгал — гоните меня из полка в три шеи. Где-где, а в армии очковтирателям не место.

Полковник хотел что-то возразить, но смолчал, заметив, что его собеседник не высказался до конца.

— Разумеется, — продолжал Поддубный, — я отнюдь не против контроля и проверки — этих испытанных методов руководства. Наоборот, я за! Но я решительно против тягучей процедуры, называемой приемом полка. Принимайте нас, проверяйте, но дайте же время привести себя в надлежащий порядок!

Подумав, полковник сказал:

— А что, Иван Васильевич! Ваши доводы не лишены логики. Обещаю: два дня нога моего штабного офицера не ступит на ваш аэродром. Приводите себя в порядок, но потом проверим и вооружение самолетов, и приборы, и хвостовые оперения, и даже портянки у солдат и сержантов — все! — Добродушно улыбнувшись, комдив добавил шутливо: — А вскроем недостатки — не взыщите! По головке не погладим, и на прежние заслуги скидки не будет…

Оба рассмеялись.

Должно быть, и командир полка понравился комдиву. Последний любезно пригласил гостя к себе отужинать, а после ужина отвез на КП дивизии.

Недолго петляла «Победа» в горах, не более получаса, и вот Поддубный — в просторном подземном помещении, освещенном лампами дневного света. Тишина и спокойствие царили в нем; не только в данном районе — ни в одном уголке страны не наблюдалось ничего подозрительного. Антенны радиолокаторов, эти неусыпные наэлектризованные разведчики небесных просторов, пока что не обнаруживали никаких нарушений государственной границы.

Штурманы наведения, операторы, планшетисты, радисты, телеграфисты — офицеры и солдаты ночной смены развлекались кто чем; одни играли в шахматы, другие читали книги, некоторые листали иллюстрированные журналы. Лишь изредка слышались голоса направленцев; они сидели в отдельных застекленных кабинах, поддерживая связь с аэродромами истребителей и радиолокационными постами «Краб», «Водолаз» и «Волна».