Она напряженно смотрела на Поддубного сквозь очки, одно из стекол которого пересекала трещина. Казалось, вот-вот женщина заплачет.

— Успокойтесь, Лина Трофимовна. Не так уж тут плохо, как вы думаете, а если уж нас послали сюда, то, значит, мы здесь нужны.

Лина Трофимовна была миловидная женщина, но характером нервная и злая.

— Лучше бы отправили сюда тех, кто вдоволь насладился театрами, концертами, телевизорами. А то — нет! Из песчаной пустыни да в снежную! Хорошо?!

— Лина, перестань, — прервал ее Марков.

— А ты молчи! — напустилась она на мужа. — Тебе что? Сел на свой самолет и полетел. Тебя и накормят, и оденут, и спать уложат. А я?.. Ну где, скажи пожалуйста, я возьму молоко для детей? Опять сухим или сгущенным пусть питаются?

— Будет молоко, Лина Трофимовна, — сказал Поддубный. — Здесь есть свое хозяйство, коровы. Все семьи, у которых маленькие дети, будут получать молоко. Овощи тоже есть. Поднажмем на военторг — все будет.

Эти слова заметно успокоили женщину, и она немного остыла.

— Ну, если так, тогда еще ничего.

— Так, Лина Трофимовна. Не беспокойтесь. Все будет в порядке. А пока будьте здоровы. Отдыхайте с дороги и не расстраивайтесь.

— Спасибо, что наведали.

Командиру полка сделалось как-то хорошо и легко. Вот ведь ничего особенного не сделал он, просто наведался по-дружески, а все же успокоил одну семью. Уже не нужно будет летчику что-то доказывать жене, убеждать ее и оправдываться перед ней.

Напротив, через площадку, была квартира начштаба полка. У этого офицера дети взрослые: сын учится в институте, а дочь — в техникуме. И командир полка прошел мимо этой квартиры. А если б вошел, то увидел бы довольно любопытную картину: подполковник Асинов сидел на стуле, закатав до колен штаны, а жена его — пожилая, элегантная дама — натирала снегом ноги своего мужа. Боком выходили хромовые сапожки…

Обходя квартиры, Поддубный вдруг услышал за одной из дверей шум, возгласы, смех. Чей-то тенорок силился вытянуть басом:

А другой мужской голос подтягивал невпопад:

Очевидно, справляли новоселье. Поддубный вынул из кармана фонарик. Снопик света выхватил из тьмы цифру «29» на двери. Это была квартира лейтенанта Байрачного. Все ясно: собрались молодые летчики, они всегда держатся вместе. «Видать, уже набрались как следует! — зло подумал Поддубный. — А ведь завтра у них дневные учебные полеты… И где пьют! В квартире секретаря комсомольского комитета!»

Командир полка решительно постучал. На стук вышла Биби.

— О-о, товарищ подполковник! Входите, входите, пожалуйста! — пригласила она гостеприимно.

На столе стояли две бутылки вина и сковородка с поджаренным салом. Одна бутылка уже опорожнена, а во второй осталась половина. Застигнутые врасплох Байрачный захлопал глазами, как бы не узнавая командира. Скиба, смутившись, покраснел как рак. А Калашников, которому все было нипочем в этой «вонючей дыре», как он выражался, лениво ковырял вилкой в сковородке.

— Здравия желаю, товарищи офицеры! — отчеканил командир. — Это вы так к полетам готовитесь?

— Майор Дроздов отменил полеты по случаю того, что мы не прошли предварительной подготовки. — Байрачный поднялся со стула и стоял, мигая осоловевшими глазами.

— Так вы на радостях решили напиться до риз?

— Да нет… просто… просто маленькое новоселье. Друзья пришли проведать…

Метнувшись мотыльком, Биби пододвинула к столу стул, поставила рюмку и прибор.

— Товарищ подполковник, пожалуйста! — Биби добродушно улыбалась, искренне недоумевая, почему это ее Гришенька так вытянулся, стоя за столом, ведь он не в строю, а дома.

— Спасибо, Биби, — сказал Поддубный и пожалел, что зашел. Негоже читать офицеру мораль в присутствии его жены, негоже и отказываться от приглашения — хозяйка обидится.

— Так вы говорите, полетов не будет? — спросил командир Байрачного.

— Не будет.

— Садитесь.

— А вы?.. — Биби взглянула на командира жалобными глазами. — А вы… товарищ подполковник, не накажете за это Гришу? Я ведь говорила ребятам: пейте, только не шумите… так разве ж они соображают? — Она готова была заплакать.

Как ни был возмущен Поддубный, все же ему пришлось сесть за стол. Он отложил до завтрашнего дня разговор с этими легкомысленными юнцами…

Байрачный наполнил рюмку командира.

— Против обычая как пойдешь? — сказал он. — Новоселье — это новоселье. Никуда не денешься. А я, кроме того, промерз в дороге. Сам бог, как говорится, велел душу согреть. И товарищи мои… А как же иначе…

«Мели, мели, завтра я тебя согрею!» — мысленно посулил ему Поддубный. Выпив полрюмки, он закусил, посидел еще немного и, пожелав компании спокойной ночи, ушел.

Закрывая за собой дверь, он услышал обнадеживающий голосок Биби:

— Ну, ребята, если и командир выпил, то вам нечего бояться.

«Ишь ты! Наивная, наивная, а соображает, что к чему», — невольно усмехнувшись, подумал Поддубный.

На дворе все уже управились со своими грузами. Только Жбановы еще суетились возле грузовика. То и дело гремело зычное контральто Капитолины Никифоровны:

— Осторожнее, осторожнее, идолы!

Возле грузовика, подсвечивая фонариком, стояла толстая, неповоротливая Лиза.

Было поздно, и Поддубный пошел домой. Челматкин дремал возле печки на разостланном на полу кожухе. В казарме для него не оказалось свободной кровати.

— Вы б легли на диване, — сказал подполковник.

— Ничего. Я по-фронтовому приучаюсь.

Поддубный развязал узел, достал солдату подушку, простыню, одеяло.

— Ложитесь, Челматкин, на диване. И раздевайтесь без стеснения. Женщин тут нет.

— Спасибо, товарищ подполковник.

Совершив напрасную прогулку в воздухе, капитан Телюков приказал авиационным специалистам немедленно дозаправить самолет горючим, воздухом и кислородом и, попыхивая папиросой, отправился к дежурному домику. Там, на ступеньках, ведущих в подземелье, его дожидался капитан Махарадзе, приземлившийся несколькими минутами раньше.

— Ну, Филипп Кондратьевич, когда будем свадьбу справлять? — неожиданно спросил Махарадзе.

— Ты что? Сдурел?

— Давно. Четыре года как сдурел. А ты куда собираешься? Ведь она только что уехала. Понимаешь? Вылез я из кабины самолета, а она ко мне, взволнованная, взбудораженная. «Вернулся?» — спрашивает нежно. «Вернулся», — отвечаю. Тут только она поняла, что это не ты, а я, быстро убежала, села в машину и уехала. Ну, что ты теперь скажешь? Любит она тебя или не любит?

— Иди ты к черту, Вано!

— Нет, ты скажи, когда будет свадьба? Неужели ты действительно решил только приволокнуться? Так я тебе скажу, не голова у тебя, а котел. Такая девушка… Эх, Филипп, ничего ты не понимаешь…

— А ты не шутишь, Вано? — помолчав, серьезно спросил Телюков.

— И не думаю. Сегодня опять напишу своей жене, пускай готовит скорее посылку. И «Букет Абхазии» чтоб на забыла положить…

— Да погоди, я же серьезно…

— Эх ты, бестия! Такая девушка, а он еще спрашивает, он еще думает! Вай-вай! Была бы эта Нина моей сестрой, я, не думая, пересчитал бы тебе ребра!..

Телюков вошел в дежурный домик, дружески положил руку на плечо радисту-телефонисту Исимбаеву.

— Ну, что там слышно?

— Ничего, товарищ капитан. Чужой самолет ушел, в воздухе спокойно.

— Значит, и вздремнуть не возбраняется?

— Не возбраняется, товарищ капитан.

— Ну, если так… — Телюков навзничь повалился на кровать и закрыл глаза газетой. Услышав, что рядом на кровать лег Махарадзе, сказал ему:

— Пиши, Вано, жене. Пусть не забудет прислать «Букет Абхазии».

— Правда? Дай руку, друг!

Телюков молча протянул ему руку.

Лейтенант Байрачный вертелся как белка в колесе. Бедняга даже осунулся за последнее время: щеки ввалились, а вздернутый нос заострился. Что говорить, нелегко быть летчиком, и секретарем комсомольской организации одновременно. В течение недели приходилось два дня дежурить и две ночи летать, овладевая слепыми полетами. Заседания комитета, собрания, совещания — все это большей частью падало на вечер. Даже собрать членов комитета и то было не так просто в условиях авиационного полка. Один дежурит днем, другой ночью, третий обслуживает полеты, четвертый летает, если не сидит где-нибудь на запасном аэродроме в плену у непогоды.