Спустя примерно неделю с того дня, как замполит опечатал пакет с докладной запиской в адрес Военного совета, на аэродроме Кизыл-Кала приземлился транспортный Ли-2, из которого высадилась группа офицеров во главе с главным инженером соединения. Увидя своего прямого начальника, инженер-подполковник Жбанов поспешил ему навстречу, чтобы отдать рапорт.

На стоянке самолетов засуетились:

— Комиссия!

Особенно волновались те, кто чувствовал за собой какую-нибудь провинность. Несколько техников побежали в помещение, где хранились формуляры, и начали наскоро заполнять соответствующие графы, которые должны были заполнить раньше. Механики, оружейники, прибористы рвали ветошь и начинали драить самолетам фюзеляжи, крылья, хвосты. Утром, снимая со своего самолета чехол, техник-лейтенант Гречка оторвал шнурок. Не ахти какой дефект, но и к нему тоже может придраться комиссия… Гречка замаскировался под самолетом и, вынув из панамы иглу, принялся поспешно пришивать злополучный шнурок.

Волнения, однако, оказались напрасными. Вопреки ожиданию, главный инженер в сопровождении офицеров направился в противоположную сторону аэродрома, туда, где стояли старые, никому не нужные бомбардировщики Ту-2. Авиаспециалисты, поддавшиеся переполоху, дабы сгладить свою поспешность, а главное, напрасную рачительность и растерянность, разглагольствовали.

Гречка рассуждал как бы сам с собою:

— Ну что такое шнурок? Так себе, чепуха. А увидели бы члены комиссии, что его нет на чехле, — сразу в блокнот. А потом: «Такой-сякой техник Гречка плохо ухаживает за своим самолетом». И пошла бы писать губерния… Как-то — это было еще в школе, — продолжал Гречка, обращаясь к товарищам, — налетела комиссия, тоже из штаба. Дернуло одного инженера заглянуть в кабину моего самолета. А там, как на грех, грязь прилипла к педалям. Вот за эти-то педали и гакнуло мне… Так протирали с песочком, что в пот кинуло… А ведь, по правде говоря, отличником считался. К медали был представлен. Не довелось увидеть мне ту медаль. Даже фотографию мою выскребли с доски отличников… Так сразу слава моя и померкла… Посему с комиссиями шутки плохи…

Авиационные специалисты любили слушать Гречку, который говорил по-русски с мягким украинским акцентом. Получалось у него очень своеобразно. Говорил он всегда серьезно, без тени улыбки, с наивной простотой. А интонации были теплые, с юмором.

Прилетевшие офицеры снимали с бомбардировщиков чехлы.

Все недоумевали: что они надумали?

Туда же, к бомбардировщикам, по рулежной дорожке промчалась командирская «Победа». Рядом с майором Поддубным сидел замполит Горбунов. Вскоре к Ту-2 подкатила бензоцистерна. А приблизительно через час загудели запущенные двигатели.

Пробуют. Неужели кто-нибудь собирается летать на этих старых корытах? И какая в этом необходимость? Ведь боевая авиация — истребительная и бомбардировочная — давно уже перешли на реактивные моторы.

— Не иначе как в музей древностей собираются отправить.

— В тех самолетах давно уже фаланги и скорпионы водятся.

— Водятся или не водятся, а крысы благоденствуют, — сказал Гречка. — Они, проклятые, обмотками проводов лакомятся. На одном аэродроме, как рассказывают, пришлось стоянку самолетов облить мазутом. Видимо-невидимо поналипало тех крыс. Залезет в мазут — и ни сюды и ни туды. Подрыгает ногами, хвостом посмыкает — и готова.

— А не случалось, чтобы крыса поднялась на самолете в воздух? — спросил кто-то из младших авиационных специалистов.

— Э, нет. Крысу туда и калачом не заманишь. Чует подвох, заранее сбегает…

Условно старший лейтенант Телюков был уже вторично уничтожен в учебных боях. Первый раз это случилось во время воспроизведения взрыва атомной бомбы. Вздумалось ему посмотреть на дымный гриб. Высунул из укрытия голову, а посредник с белой повязкой на рукаве тут как тут:

— Забрать!

Санитары подхватили летчика на носилки и поволокли в санчасть. Там «пострадавшего» осмотрели, измерили уровень радиации и отсортировали к группе безнадежных, так сказать, к боевым потерям.

Но тогда его только позабавила эта строгая и, на его взгляд, несколько наивная условность. Обращаясь к таким же, как он сам, «Уничтоженным», Телюков пошутил:

— Закурим, пока наши праведные души не дошли до рая. А то и покурить там не дадут — святые апостолы боятся табачного дыма как черт ладана.

«Пострадавшие» покатывались со смеху.

Теперь же, при вторичном «уничтожении», эта условность выводила его из себя. Заядлый летчик-истребитель никак не мог примириться с мыслью о том, что он потерпел поражение и не где-нибудь, а в кабине самолета, да еще от кого! От удальцовцев, у которых только и славы, что командир Герой, Золотой Звездой сверкает…

Вспомнив о том, что начштаба подполковник Асинов любит все делать «на основании соответствующих документов», Телюков отправился к нему.

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Что там у вас? — начштаба оторвал взгляд от бумаг.

Телюков приблизился к столу.

— Если уж удальцовцы такие меткие стрелки, то пусть покажут пленки фотопулеметов. Документальное подтверждение пусть пришлют. Я больше чем уверен, что документально они не смогут подтвердить.

Телюков опоздал ровно на два часа. Пленки уже лежали в ящике стола начштаба. Глянул летчик — глазам не поверил. Два самолета сняты на старте. Правда, трудно определить, чьи это самолеты. Удальцовцы могли и свои сфотографировать… Но нет… видно, что аэродром кизыл-калынский. Вон и рябая будка СКП стоит на месте и Ту-2 захвачены объективом.

Телюков выругался в адрес удальцовцев и швырнул пленку в корзину для бумаг.

Начштаба чуть не подпрыгнул от возмущения:

— Как вы смеете так обращаться со штабными документами? А ну, поднимите и подайте сюда.

— Тоже мне, документы! — презрительно фыркнул Телюков, но все же достал пленку из корзины.

— Дайте сюда, я вам приказываю, старший лейтенант!

— Сожгите ее, товарищ подполковник.

Возмущенный начштаба приказал летчику выйти из кабинета.

Это произошло накануне стрелковой тренировки, которую Телюков должен был провести по плану с молодыми летчиками. Потому явился в тир взвинченным и злым.

И досталось же беднягам, особенно лейтенанту Байрачному за его привычку улыбаться где надо и не надо.

— Чего вы, лейтенант, расцвели, как майская роза? — придрался он к Байрачному, когда тот промахнулся. — Мизинчиком кто-то кивает из-за мишени, что ли? Бросьте улыбаться! Хотите попасть — зверем, зверем глядите на мишень!

Григорий Байрачный вытаращил глаза, стиснул зубы — зверем глядел. Не помогло. Пули пролетели мимо мишени, движущейся на проволоке вдоль стены.

Майор Поддубный вложил много творческих сил, чтобы оборудовать тир соответственно современным требованиям. Тир получился на славу. Здесь все двигалось: и мишени, и кабина с пулеметом и стрелком. Мишени — на проволоке, кабина — на рельсах. В движение они приводились с помощью лебедки, которую вращал солдат. Не так-то просто было попасть в мишень.

Телюков сел на место Байрачного.

— Вот как надо целиться и стрелять. Поняли свое задание?

— Что ж тут не понять?

— Отставить! Как надо отвечать? Устав забыли?

— Так точно! — выпалил Байрачный.

— Что «так точно»? Забыли?

— Да нет. Я говорю, что отвечать надо по уставу: «Так точно».

— Я вас выучу, лейтенант! — Телюков погрозил пальцем и окликнул солдата, крутившего лебедку. — Давайте, да побыстрее!

Кабина медленно покатилась, под колесами хрустел песок. Двинулись одна за другой мишени. Телюков впился взглядом в прицел.

«Др-р-р» — прогремела очередь.

Мишень — фанерная модель самолета — разлетелась на куски. Еще одна очередь — и от второй мишени остался лишь обрывок проволоки.

— Видели? Вот как надо целиться!

Солдат-оружейник перезарядил пулемет. В кабину сел Байрачный.

— Не волнуйтесь, спокойно. Плавно нажимайте на гашетку, — поучал Телюков. — Двинули! — махнул он солдату красным флажком.