— Дракон! Вы в заданном квадрате. Дракон, вы в заданном квадрате! — сообщил штурман Гришин.

Так подошла пора оставить самолет. Высота около четырех тысяч метров. Телюков ручками центрирования подрегулировал автопилот, чтобы самолет летел прямолинейно в горизонтальной плоскости. Сделав это, осмотрел местность, где ему предстояло приземлиться на парашюте. С высоты она казалась ровной, как пол. На самом же деле в этом районе должны быть где-то невысокие горы, к которым примыкает такыр. Вокруг в радиусе ста километров на карте не значилось ни одного населенного пункта.

«Пора так пора», — подумал Телюков и передал в эфир:

— Я — Дракон. Через минуту оставляю самолет.

— Я — Верба. Оставляйте.

— Вас понял. Я — Дракон. Встречайте на земле.

— Я — Верба. Вертолет вышел. Оставляйте.

— Я — Дракон. Оставляю. Все. Все.

Телюков отсоединил шнур шлемофона и начал готовиться к катапультированию: снял ноги с педалей и поставил на подножки сиденья, левой рукой опустил вниз рычаг стопорения привязных ремней, а правой подал вперед и вниз рычаг предохранителя спуска стреляющего механизма, напряг мускулы, уперся головой в заголовник, а ногами — в поручни сиденья. Осталось нажать на спуск стреляющего механизма, но вдруг в глаза бросились часы на доске приборов. «Для чего же им пропадать?» — подумал летчик. Он вынул часы, сунул их себе в карман, а уже после этого, зажмурившись и крепко сжав губы, нажал на спуск стреляющего механизма.

То, что больше всего волновало летчика, осуществилось. Его выкинуло вон из кабины вместе с сиденьем. Тело сделало сальто. Уступая инстинкту, Телюков схватил «грушу», отстегнул привязные ремни, потом ногами и руками оттолкнул от себя сиденье, так же инстинктивно вытянул руки и ласточкой устремился вниз, навстречу земле.

Раздался хлопок — раскрылся парашют. Закачавшись под белым шелковым куполом, охваченный бьющей через край радостью, Телюков запел:

Эту свою любимую песенку он всегда напевал в полетах мысленно, остерегаясь, чтобы при включении радиопередатчика не услышал командир. А теперь не услышит никто. Он один над пустыней, один, как Демон. И кто знает, быть может, там, где он приземлится, еще не ступала нога человека.

Между тем не так уж одинок оказался Телюков на земле.

Его встретили… шакалы.

— У-у, гады! — летчик выхватил пистолет.

Когда звери разбежались, он начал подбирать парашют. Через несколько минут в небе замаячил вертолет. Телюков выстрелил из ракетницы раз, другой. Экипаж вертолета заметил сигналы и начал снижаться к летчику, чтобы взять его на борт.

Так Телюков «выкинул» в воздух четыре Ту-2. Четыре дня — четыре прыжка с парашютом. Все шло нормально. Лишь врачи из авиационного госпиталя докучали. Не успеет Телюков выйти из вертолета, как они хватают его и везут в поликлинику. Один выслушивает пульс, другой ставит на весы, третий отводит на рентген, четвертый сидит в столовой и наблюдает за аппетитом.

Один подполковник медицинской службы сказал Телюкову, что его прыжки представляют с точки зрения авиационной медицины огромный интерес. Признался, что пишет диссертацию, и даже тему назвал. Из длинного перечня слов летчик запомнил лишь одно — «рефлексы».

— О рефлексах уже Павлов писал, — заметил Телюков, давая ученому понять, что и в этой науке он не профан.

Ученый-медик пояснил:

— Авиационная медицина — новая область науки. Ее проблемы еще не вполне исследованы. Меня удивляет, как вы не понимаете…

— Чего не понимаю? — запальчиво прервал его Телюков. — Вы хотите писать диссертацию? Садитесь в самолет, катапультируйтесь, вот и узнаете на собственном опыте, какие бывают рефлексы. И диссертация пойдет как по маслу. Наука требует риска, даже жертв. Вспомните Пастера, Джордано Бруно…

На дерзость летчика врач пожаловался Поддубному. Это было как раз тогда, когда Телюков должен был вернуться после пятого полета. Но неожиданно в вертолете, который вылетел за летчиком, возникла неисправность. Вертолет приземлился где-то около железнодорожной станции. Пока выясняли причину вынужденной посадки, пока ремонтировали вертолет, налетел ураган. Налетел, как всегда, нежданно-негаданно: по ту сторону Копет-Дага иностранные государства и, естественно, нет метеорологической станции, которая бы своевременно могла предупредить авиаторов о приближении бури.

На аэродроме забили тревогу. По проводам и в эфир полетело штормовое оповещение. Авиационные специалисты пришвартовывали самолеты, ремонтники плотно закрывали в помещениях своих мастерских окна и двери.

Но как быть с Телюковым? Ведь он сидит где-то в пустыне, да еще неизвестно, как приземлился, все ли с ним благополучно? А вдруг с ним что-то случилось и он лежит раненый, ожидая помощи?

Генерала Щукина на аэродроме не было — накануне он вылетел в штаб соединения. Полетами руководил майор Поддубный. Вызывать второй вертолет поздно. Что делать? Положение создавалось угрожающее. Поддубный позвонил командиру дивизии. Но что тот мог посоветовать?

Черная туча пыли перекатилась через Кизыл-Калу, заволокла все вокруг и двинулась дальше. Закачалась на колесах будка СКП, звякнуло вырванное ветром стекло. Песок посыпался на столы, на радиоаппаратуру, оседая тонким серым порошком.

С тех пор, как полковник Слива уехал в отпуск, штурман Гришин бывал на СКП лишь тогда, когда его присутствие было необходимо по обязанности. Он со дня на день ожидал приказа о назначении Поддубного постоянным заместителем командира полка и как временный заместитель совершенно отстранился от дел. Поддубного он по-прежнему считал выскочкой и был уверен, что тот рано или поздно свернет себе шею, скатится по служебной лестнице вниз. Аварии и катастрофы ускорят его конец…

Сегодня штурмана пригнало сюда беспокойство за Телюкова и, кроме того, желание еще раз доказать Поддубному, что тот слишком много берет на себя, что полководца из него не получится. Так прямо сказать в глаза он не мог, конечно, и начал издалека, намеками:

— Эх, не было печали…

Поддубный не обратил на его слова внимания, и Гришин решил быть откровенным:

— Нужно было вам затевать эту канитель с Ту-2, чтоб они провалились!

Поддубный тяжело повернулся к штурману:

— Представьте, нужно. Неужели вы, Алексей Александрович, не понимаете, почему нужно?

— Мы тут своими людьми рискуем, а стреляют удальцовцы и другие. Выходит, на соседей трудимся?

— На усиление нашей обороны, на нашу общую боеготовность — вот почему мы рискуем людьми. А вы думали, как завоевывается будущая победа?

— Рискуйте, рискуйте, — заметил штурман, поглядывая из будки на аэродром, где завывала и свистела песчаная пурга.

— Телюков приземлился в квадрате двадцать пять? — спросил Поддубный.

— Я уже, кажется, докладывал.

— Кажется? А я требую от вас точного ответа на мои вопросы. Извольте отвечать так, как надлежит отвечать подчиненному!

— В квадрате двадцать пять, — обиженно буркнул Гришин и захлопнул за собой дверь.

Поддубный хотел вернуть его, но вошел врач, тот самый, что жаловался на Телюкова. Сплевывая с языка песок, он спросил:

— Скажите, товарищ майор, может человек во время такой бури погибнуть в пустыне?

— Такой, как Телюков, — не может.

— Но ведь человек — только человек…

— Разные бывают люди.

В этот раз старший лейтенант Телюков приземлился в саксаульных зарослях. Среди живой природы, пожалуй, нет ничего более неприглядного и унылого, чем эта жалкая, хотя и упрямая, растительность. Тут не найдешь, где укрыться от палящего зноя. Торчат из песка голые, скрюченные в три погибели, узловатые ветки. Словно пожар прошелся по земле. Кое-где валяются поломанные сучья, а издалека кажется, будто переплелись между собой змеи, греясь на солнце.