— Между нами, Кондрат Кондратьевич… Я отчасти доволен тем, что произошло. Хоть и жаль Телюкова, но все к лучшему в этом лучшем из миров. Погибнет один — спасем десятерых… А Поддубного за жабры…

— Хорошо бы, Алексей Александрович, если б его забрали вообще. А то прямо-таки невозможно: день и ночь, день и ночь — все у самолетов. Возьмите вы, к примеру, этот буран. Это же беда для техника! Неделя нужна для профилактики, если придерживаться всех правил. А он разве даст неделю? И дня, скажет, достаточно.

— Конечно, скажет!

Штурман еще ближе склонился к инженеру:

— Я, Кондрат Кондратьевич, веду записи. Все у меня как на ладони. Придет время — зачитаю на Военном совете округа, покажу, к чему приводит пренебрежение методическими указаниями. И уверен — Поддубного снимут.

— Если бы сняли…

Замполит Горбунов тоже был не один — с Дроздовым. В комнате — дым коромыслом. На столе разостлана карта-пятикилометровка. Квадрат «25» обведен красным карандашом. Где-то там Телюков.

— Что нового, друзья мои? — Поддубный подошел к карте, стараясь казаться бодрым.

— Смотрим со Степаном Михайловичем сюда, — замполит ткнул пальцем в кружок, — а мысли там. Думаем и ничего не можем придумать. Вся надежда на выносливость Телюкова.

— Да, больше, пожалуй, ничего не остается.

Дроздов, оседлав своими длинными ногами табурет, тронул Поддубного за рукав:

— Мне сегодня Гришин рассказал один интересный анекдот. Хочешь послушать, Иван Васильевич? Только сначала дай слово, что не обидишься. Я по-дружески.

— Давай. Догадываюсь — это камешек в мой огород.

— Разумеется.

Небритое лицо Дроздова, запорошенное песчаной пылью, было серым и шершавым, как наждачная бумага. Покрасневшие веки воспалены, в уголках глаз — черные точечки песчаной пыли.

— И так, извольте выслушать анекдот, — сказал Дроздов. — В море выходит военный корабль. Капитан передает по радио: «Я снялся с якоря! Я иду заданным курсом! Я ищу неприятеля! Я приближаюсь к вражескому кораблю! Я атакую!» А через некоторое время тот же капитан передает: «Мы идем ко дну».

Поддубный, уловив смысл анекдота, усмехнулся:

— Значит, когда успех, то «Я», а когда поражение, то «Мы»? Ну что ж, Андрей Федорович, анекдот поучителен. А как полагает Гришин, придется ему отвечать за Телюкова?

— Отвечать ему придется так или иначе, — серьезно заметил замполит. — Перед партийной комиссией придется. Только не за Телюкова, а за склоки и попытку сорвать полеты на Ту-2. Пал человек до такой низости, что Лизу Жбанову подговорил: иди, мол, скажи Телюкову, что Ту-2 — это западня, выставленная соперником…

…На рассвете буря как будто несколько утихла, но вскоре разыгралась с новой силой. Вихри шквального ветра трепали и рвали крышу клуба, швыряя на землю куски этернита; буран выбил в кухне окно, засыпав песком котлы; повреждены были телефонные и электрические провода. Все это требовало немедленного вмешательства.

Майор Поддубный вызвал в штаб капитана Горбунова, майора Дроздова и вместе с ними пробился на аэродром, где сидел со своими летчиками-перехватчиками капитан Марков.

— Ну как здесь у вас? — спросил Поддубный, входя в дежурный домик.

Капитан Марков, резавшийся с летчиками в «козла», подал команду «Товарищи офицеры!» и начал докладывать:

— Особенного ничего не произошло. Ночью бурей сорвало один самолет со стоянки. Часовой своевременно обнаружил это, поднял тревогу. Самолет не поврежден. Радиостанция действует, связь существует.

Дроздов разбудил метеоролога:

— Вставайте, а то вы и бурю проспите, и командира…

Метеоролог, молоденький, безусый техник-лейтенант, который недавно прибыл в полк, вытянулся перед майором в струнку.

— Скорость ветра — около сорока метров в секунду, видимость — десять метров.

— А на какую высоту поднимается эта песчаная «стена»? — спросил майор.

— Верхняя граница песка — до двух тысяч, а пыль — до шести тысяч метров.

— Всего, значит, шесть тысяч?

— Так точно!

— А сколько времени, по-вашему, может продолжаться буря?

— Не могу знать, товарищ майор!

Буря не унималась. На следующий день она несла песок волнами. Пройдет волна, посветлеет вокруг и как будто утихнет. А потом начинается все сначала. Воспользовавшись затишьем, майор Поддубный, рискуя жизнью, взлетел в воздух, пробил «стену» и очутился в безоблачном небе. Радиолокатор вывел его в квадрат «25», где должен был находиться Телюков. Важно, чтобы он услышал гул самолета, увидел свет фары и не делал попыток пробиваться к Кизыл-Кале пешком, ибо такая попытка может стоить жизни.

Прибыв в квадрат «25», Поддубный начал виражить, потом спикировал, нацелив на землю мощный свет фары.

Этот маневр он повторил несколько раз.

От шелковой палатки остались одни клочья, трепетавшие на колючих ветвях саксаула.

В первые минуты после того, как расшатанный бурей куст саксаула разодрал полотнище парашюта, Телюков подумал, что ему пришел конец. Куда ни глянь — повсюду вихри песка: слепит глаза, забивает дыхание.

Вдруг он вспомнил о кислородной маске. Надел ее, сунул шланг за пазуху. Теперь рот и нос были прикрыты. При таком положении с бурей можно было еще поспорить.

В ложбине вихрился песок. Телюков выбрался из нее и вскарабкался на гребень бархана. С гребня его сразу сбросило вниз. Снова попал в углубление. Песок сыпался уже сверху. Тоже плохо. На четвереньках пополз дальше и вскоре добрался до ущелья, которое образовалось между двумя барханами. Здесь по крайней мере ветер дул в одном направлении.

В этом ущелье летчик просидел до вечера и остался на ночь. Не рассказать и не описать эту ночь! Вокруг гудело, выло, свистело. Порой казалось, что по ущелью скачет табун каких-то диких зверей. Телюков выхватывал пистолет и целился в темноту. Всю ночь просидел он настороже. К рассвету задремал, но ненадолго. Проснулся от щемящей боли в горле. Приподнял маску и отпил глоток воды. Он не мог усидеть на месте и зашагал по ущелью, увязая по щиколотки в песке. Набрел на густые заросли саксаула. Здесь было как будто тише. Он вырыл под кустом неглубокую яму, растянул с наветренной стороны обрывок парашюта, привязал его к саксаулу стропами. Стало относительно спокойнее. Телюков съел кусок колбасы, к спирту не притронулся — после него еще больше мучила жажда. Запасы воды иссякали — оставалось меньше половины фляги.

По всему было видно, что буря утихнет не скоро, и Телюков начал соображать, что же делать дальше. До Кизыл-Калы было более ста километров. До рудника Каменского, пожалуй, ближе. Есть часы, есть компас, есть карта. Еда тоже пока есть. Но ветер валит с ног! Да и в конце концов на рудник можно и не попасть, чего доброго, пройдешь мимо. И до Кизыл-Калы не доберешься. Еще застрянешь где-нибудь.

Так ничего и не решил.

Песчаную муть сменили такие же мутные сумерки. Все вокруг потускнело. Будто кто-то взял и замазал очки тушью.

Телюков невольно сравнивал себя с Робинзоном Крузо. Тот был удачливее. Попал на живописный остров, где была вода, зелень, где не свирепствовал песчаный буран. А главное, он был не один… Эх, Филипп Кондратьевич, ведь ты солдат, и не пристало тебе падать духом… Хоть бы кто-нибудь из писателей изобразил тебя… Ну хоть не книгу о тебе написал бы, а коротенький рассказ… поведал бы людям, как ты прыгал с парашютом, как на четвереньках ползал по барханам между кустов колючего саксаула.

Миновала еще одна ночь. Время подвигалось мучительно медленно. Постепенно, незаметно для самого себя, Телюков высосал из фляги последние капли воды. А буря все еще не унималась. Дальше оставаться здесь было невозможно. Надо идти. Но куда? В Кизыл-Калу? Конечно только туда! Он в крайнем случае выйдет на железную дорогу и ракетами остановит проходящий поезд.

Когда у летчика созрело довольно определенное решение, до его слуха докатился гул самолета. Летчик сразу узнал «миг». Он схватил ракетницу, выстрелил. Тускло мерцающие разноцветные огоньки поглотила пыльная мгла. Он стрелял еще и еще. «Миг» прогрохотал в стороне и ушел.