ИЩИТЕ ЕГО НА ФРОНТЕ

Повесть

В сказочно красивом уголке приокской земли, среди хрустальных озер, окруженных сосновыми лесами, расположился военный госпиталь. Звенящий от настоя хвои воздух настолько чист, свеж, что выздоравливающие здесь фронтовики порой забывали про войну, про гарь и чад порохового дыма. Да и сами врачи госпиталя делали все для того, чтобы больные реже вспоминали о своих ранах.

Людей надо лечить не, только уколами и аптечными снадобьями, но и вот так просто — отвлекся человек от тревожных, дум, значит, дело пошло на поправку, скорее вернется в строй.

И ничего страшного нет, рассуждал про себя начальник госпиталя Александр Александрович Сосновский, если некоторые больные самовольно уходят, как они говорят, на озеро побаловаться с удочкой или «случайно» попадают на танцевальную площадку и возвращаются оттуда после отбоя. Жизнь есть жизнь…

Однако в час приезда сюда начальника отдела кадров округа случилось непредвиденное: из офицерской палаты исчез некто Сергеев. И Александр Александрович, которого в тыловом округе знали как опытного организатора госпитального дела, готов был проклинать себя и трижды отказаться от либерализма.

Дело в том, что с начальником отдела кадров приехали направленны разных фронтов. Они будут распределять: кого в действующую армию, кого в резерв. И вот именно в этот день исчез офицер. Весь персонал госпиталя поднят на ноги. Бегают, ищут по кустам и закоулкам, а если не найдут, то придется самому писать рапорт с просьбой направить на фронт…

Да, судя по всему, беглец сумел заранее пронюхать — зачем, с какой целью приехали сюда товарищи из кадров. Хотя он мог еще рассчитывать на продолжение лечения и ему могли отсрочить выезд на фронт минимум на две-три недели, но он, вероятно, решил вообще продлить свое пребывание в тылу до конца войны.

— Товарищ начальник, он оставил только одну тетрадь, — доложила дежурная сестра офицерской палаты.

Слово «оставил» окончательно разрушило надежды Александра Александровича на благополучный исход поисков беглеца, и он растерянно спросил:

— Только тетрадь?

— Только одну тетрадь, — подтвердила сестра.

— Оставил или забыл?

— Может, и забыл. Она лежала под матрацем, в изголовье.

Александр Александрович взял в руки измызганную в клеенчатом переплете общую тетрадь. Страницы исписаны небрежным почерком, разными чернилами, карандашом, испачканы жировыми пятнами и кляксами, отдельные листки вырваны на махорочную закрутку или просто так… В общем, эту тетрадь действительно можно было забыть, как ненужную, или выбросить где-то в дороге.

И она могла быть выброшена за окно сейчас, сию минуту рукой разгневанного начальника госпиталя, но он сдержался: ведь она, эта тетрадь, как бы сама собой говорила, что ее владелец скрылся отсюда в спешке и это поможет убедить товарищей из кадров сейчас же, немедленно дать команду о задержании и послать телеграмму в тот военкомат, откуда он призван.

— Все ясно, — сказал начальник отдела кадров, выслушав Александра Александровича. — Оставьте мне тетрадь вашего беглеца и принесите историю его болезни.

И снова неприятность: история болезни офицера Сергеева тоже куда-то исчезла. Ее, вероятно, выкрал сам Сергеев. А еще через час выяснилось, что он еще вчера сумел обмануть кладовщика — получил у него свое фронтовое обмундирование, там же, в кладовой, выгладил брюки, гимнастерку, подшил подворотничок, залатал рваное голенище сапога, почистил пуговицы и ушел, сказав, что завтра его выпишут и он едет на свидание…

Какие растяпы и ротозеи! Даже учетной карточки на его имя не осталось в картотеке. Есть только запись в регистрационной книге, где графа — каким военкоматом призван и адрес семьи — оказалась незаполненной.

С полудня до позднего вечера метался Александр Александрович по госпиталю, избегая встречи с начальником отдела кадров.

Подумать только: нет ни истории болезни беглеца, ни адреса его семьи, и вообще нечего докладывать по этому поводу, кроме горестных признаний о тех безобразиях, какие за эти часы удалось обнаружить самому в своем учреждении.

— Этот Сергеев вывел меня из равновесия, — как бы проговорился Александр Александрович, с большим опозданием приглашая на ужин начальника отдела кадров и его товарищей.

— Иначе и быть не могло, — согласился с ним начальник отдела кадров так, словно он давно знал Сергеева и только сейчас закончил с ним доверительную беседу.

— Он тут всех нас обвел вокруг пальца, — продолжал Александр Александрович. — И я уверен — ни одна комендатура его не задержит. Так что искать его по месту жительства семьи будет тоже трудно.

— Да, — задумчиво произнес начальник отдела кадров, и трудно было понять, соглашается он с доводами начальника госпиталя или отвечает на какой-то вопрос, только что вставший перед ним.

— Что же делать? — спросил Александр Александрович.

— Ничего, — последовал ответ.

— Почему? Как же так? Ведь он опозорил своих товарищей по палате, убежал от назначения на фронт.

— Да, — продолжал думать вслух начальник отдела кадров, перелистывая последние страницы тетради Сергеева. — Он из шестьдесят второй армии. Эта армия сейчас прорывается к Днепру, где-то в районе Запорожья. Впрочем, Александр Александрович, положите эту тетрадь себе в сейф хотя бы до завтрашнего утра, а утром посмотрим ее еще раз и посоветуемся.

Вероятно, начальник отдела кадров округа был уверен, что Александр Александрович прочитал записи в тетради, поэтому так сказал. Значит, надо подготовиться к завтрашней беседе.

И Александр Александрович тотчас же после ужина открыл первую страницу…

Над дорогами между Доном и Волгой висит густая рыжая пыль. А там, за Доном, в Большой излучине — мгла. Мрачная с багровыми столбами по-бокам, она поднялась до самого неба и, заслонив собой полуденное солнце, движется на восток.

Горит станица Калач. Зарево пожаров видно на десятки километров. Даже сюда, в Карповку, где временно расположился штаб 62-й армии, ветер приносит запах гари. Горят курени донских хуторов Вертячего, Песковатки, Камышинки. Темным пологом покрываются колхозные поля. Кое-где в снопах и на корню осталась пшеница. Огонь помогает ее «убирать».

Это война идет сюда. Она уже перешагнула Дон.

Там, на Дону, на прикрытии паромной переправы я оставил свой батальон. Оставил, потому что еще вчера вечером мне вручили телеграмму: «Старшему политруку Сергееву немедленно явиться в отдел кадров политотдела армии».

Над переправой без конца кружили фашистские бомбардировщики, гибли люди, и, конечно, хотелось как можно скорее вырваться из такого ада, но батальону было приказано оборонять подступы к паромной переправе на западном берегу до окончания перехода всех частей дивизии через Дон. На простом языке это значит — оставайся на той стороне до конца и дерись с врагом до последнего вздоха.

И вдруг вызов, да еще в политотдел армии — в армейский тыл… Кому не хочется жить!

Но когда стал прощаться с товарищами, когда полевая и противогазная сумки переполнились письмами, мне стало грустно.

И сейчас, здесь, в Карповке, мне кажется, что в сумках — не бумажные треугольники и фронтовые открытки, а что-то такое тяжелое, что нет сил нести, подкашиваются ноги.

Останавливаюсь перед домом с белыми ставням и, передохнув, смотрю в ту сторону, где горят хлеба, где оставил своих боевых друзей — бойцов стрелкового батальона сибирской дивизии.