Главным ориентиром раньше служил столб осветительной линии, с двумя рогами для фонарей. В конце октября он был еще цел. Через полмесяца ему осколком оторвало один рог. Комолый столб продолжал стоять, немного наклонившись в сторону реки. Он был весь иссечен бронебойными и зажигательными пулями. В половине ноября, когда, гитлеровцы, заметив движение под нашим берегом, обрушили сюда тонны смертоносного металла, столб поник еще больше. Но вот враг, решив сорвать нашу операцию, обстрелял позиции трехсотмиллиметровыми реактивными снарядами, и столб не выдержал. Он не упал, а, свалившись набок, уперся оставшимся рогом в землю. Так и торчит среди груды щебня и обломков, словно указатель дороги.

Ориентируясь в предрассветных сумерках на этот поверженный столб, я и вышел точно на блиндаж командующего.

— Зачем так рано? — спросил адъютант Чуйкова майор Климов.

Я показал телеграмму. Она адресована Верховному Главнокомандующему и сообщает о том, что защитники Сталинграда сдали в фонд обороны на танковую колонну «Сталинградец» шесть миллионов рублей. Телеграмму должен подписать командующий.

— Что, спит? — спросил я.

— Начальство не спит, а отдыхает, — пошутил Григорий Иванович и, тяжело вздохнув, добавил: — Уснул. Целую ночь ходил, думал… Спросил чаю, а пока я наливал, он уже…

Климов тихонько подвел меня к полуоткрытой двери. Командующий спал сидя, уронив голову на грудь. Накренившийся под ним стул стоял только на двух ножках… Наконец командующий пошевелился. Адъютант повернулся и тихо, на цыпочках, принес чай. Постояв несколько минут около генерала, нарочно стукнул о край блюдечка стаканом…

— Три раза подходил — не просыпается, а будить жалко…

Оружейная мастерская дивизии Батюка разместилась в Банном овраге. Под высоким обрывистым берегом оружейники устроили подземный коридор. Справа и слева отсеки, а в самом конце — зал.

Меня много раз в этот подземный лабиринт приглашал Ваня Крушинин, но я не мог выбрать времени — и вот, наконец, вырвался. Первое, что мне бросилось в глаза, это прочность подземного строительства. Тут, как в хорошей шахте, сплошная крепежка, стойки заделаны в замок, распорки и потолочные перекрытия местами усилены дополнительными балками. Стены «главного зала» обшиты тесом. Высоко, просторно и чисто. «Катюши» — так прозвали здесь самодельные лампы из снарядных гильз — ярко освещают каждый уголок.

— Видно, у вас тут есть опытный крепильщик?

Передо мной высокого роста, здоровенный, немного хмурый на вид боец. Он посмотрел на меня, не торопясь поднес свою узловатую ладонь к козырьку.

— Рядовой Кочетков. Знакомое дело, по привычке, в охотку строил.

— А где же твой напарник? — спросил я Кочеткова.

— Сейчас придет, он с Петькой где-то возится.

Слово «Петька» он произнес иронически. Я не успел расспросить его все по порядку, как в штольне послышался топот конских копыт. Оглянулся и не мог понять, что творится. Конь задом пятился на нас. Поравнявшись с отведенным ему отсеком, он без особой команды завернул в него и, фыркнув, скрылся. Вскоре из отсека высунулась конская голова. Одно ухо перевязано бинтом.

— Это осколком ухо ему задело, — пояснил Кочетков, — теперь Петька у нас корноухий. Так, что ли, Петя?

Конь качнул головой и, взглянув на меня, снова фыркнул.

Вслед за конем вошел оружейный мастер Данило Романов. Положив минометную трубу у входа в отсек, он направился за плитой.

— Обожди, надорвешься. Я сам схожу, — попытался остановить его Кочетков, но Романов уже катил плиту полкового миномета — массивный металлический диск, диаметр которого больше метра.

Романову эта плита была явно не под силу, но он все же проворно катил ее на ребре до самого отсека.

Смахнув с лица пот, он принялся за ремонт миномета, то и дело приговаривая:

— Вот так, Петька! Ты меня сегодня Чуть-чуть не подвел. Вот так, Петька…

Конь, опустив голову, смотрел на работу своего хозяина и после каждого слова «Петька» настораживал ухо.

— А, наконец-то пришел! А я думал, ты совсем зазнался, — переступив порог, упрекнул меня Крушинин. — Ну как тебе наш лабиринт? Одну минуту… Я расскажу его историю, — сказал Крушинин, уходя в дальний отсек.

Ваню Крушинина знает вся дивизия. Сейчас его должность неопределенная. Официально ему приказано отбывать госпитальный режим. Месяц назад он был рядовым пулеметчиком. В одном бою осколок мины попал ему в живот, но он выжил. Сейчас Ваня пришел с переднего края, принес материалы для очередного выпуска окопного листка-«молнии» и фотоснимки для газеты. Сегодня же у него сеанс одновременной игры в шахматы.

«Ростовский чемпион» — так называют его товарищи. Перед войной Крушинин работал бухгалтером. Вырос он без отца, без матери. Трудовую жизнь начал с четырнадцати лет. Воспитывая двух младших братьев, он успел приобрести несколько специальностей — токаря, наборщика и бухгалтера.

Обладая богатым жизненным опытом, он пользуется у товарищей уважением. Заядлый шахматист, Крушинин достал где-то два разбитых шахматных столика, приделал к ним ножки. Эти столики сейчас стоят в «главном зале». Бойцы уже расставили фигуры и ждут «чемпиона».

Но прежде чем начать игру, Ваня провел меня по всем отсекам.

Вот мастерская по ремонту стрелкового оружия. Тут сейчас работает знатный снайпер Василий Зайцев. Он дал слово довести свой боевой счет до трех сотен, но последнее время фашисты стали укрываться за броню, которую не берет простая пуля, и счет Зайцева увеличивается медленно. Он не может с этим примириться. Ему пришла мысль: пристроить оптический прицел к бронебойке. Сейчас он так увлечен делом, что на раскрасневшемся широком лбу выступили капли пота.

В другом отсеке мастерская радиоаппаратуры. Тут с группой молодых радистов Петр Гелов. Сегодня на его «ласточке» работает другой радист, а ему поручено осмотреть и опробовать резерв батальонных раций.

— Мы думали назвать этот блиндаж «политехническим», да вот еще не решили, — на ходу сообщает мне Крушинин, принимаясь рассказывать историю своего лабиринта. — Вначале тут была оружейная мастерская, где жил Данило Романов и стоял конь Петька. Потом вырыли еще один отсек. Затем еще и еще. Кочетков за главного прораба, а я — за политрука. Меня тут так и называют «комиссар строительства». Меня недавно приняли в члены партии, но партбилет еще не получил. Завтра иду получать…

С корреспондентом фронтовой газеты Юлием Чепуриным мы целый вечер пробыли на восточных скатах Мамаева кургана у бойцов сибирской дивизии Батюка. Ночью начался сильный снегопад, и мы спустились в овраг, чтобы погреться в каком-нибудь блиндаже. Случайно попали на медпункт.

Чепурин начал войну рядовым солдатом. Работая шофером на полуторке, он находил время писать в армейскую газету фельетоны, юмористические стихи, частушки и скоро завоевал среди воинов заслуженную популярность. Сначала его взяли в армейскую, а затем во фронтовую газету, и не ошиблись. Он на редкость способный газетчик и организатор веселого отдыха не только на бумаге, но и так— при встречах, умеет рассмешить любого. По натуре артист, комик, Чепурин способен заставить смеяться самых грустных и мрачных людей. С ним не загрустишь. Меня, например, он часто заставляет хохотать до колик. Кажется, ничего особенного не делает, а вот скажет слово-другое в адрес фашистов или что-нибудь из обыденной жизни, скажет так, что не хочешь, а засмеешься.

И сейчас здесь, среди раненых, он нашел тему для веселой беседы. Сначала прочел свои стихи о трусливом гитлеровце, потом подбросил анекдот про колченогого Геббельса, затем спел частушки про истеричного Гитлера, и в медпункте стало веселее. Тут же нас пригласили поужинать. Мы не отказались. Согревшись, вскоре задремали.

Вдруг сквозь сон послышался голос. Кто-то мягким выразительным тенором пел вполголоса «Ой, да ты не стой, не стой…» Звуки знакомой песни брали за душу. Никто не кашлял, не храпел, не охал. Мне не хотелось открывать глаза, чтобы не нарушить впечатления. Но вот голос умолк.