Александр Иванович долго ходил по блиндажу, садился за стол, видно, писал что-то о погибших товарищах, потом осмотрел оружие в пирамиде и начал отсчитывать патроны… «Видно, взвод снова готовится в бой», — подумал Костя и заснул.

На той стороне Волги выпал первый снег. Белым пологом покрылись заволжские дубравы и поля. А здесь, в Сталинграде, перерытая бомбами земля по-прежнему была голая, без зимнего платья.

Над руинами все еще стоял горячий воздух.

Заводской поселок дышал гарью, расплавляя снежинки до того, как они упадут на землю. Только из-за острова Голодный ветер будто украдкой набросал сюда, в овраг, несколько щепоток снежной крупы.

Маленькие белые пятнышки манили к себе Костю. Он вышел из блиндажа вслед за взводом, который снова пошел на передний край, в бывший парк.

Под ногами, у самого порога, приятно скрипел снег. Хорошо подержать в руке горсть рыхлого снега, скатать его в тугой комок и запустить куда-нибудь. «Но куда и в кого?» — спросил себя Костя, уронив комок.

«Почему Александр Иванович и дядя Володя не разрешают ходить мне на передний край? Не могу же я все время сидеть и читать, кому от этого польза? Что, у меня руки-ноги отсохли? Папа по-другому бы распорядился. Он, наверное, послал бы меня в разведку или научил бить фашистов из пушки! Вот поживу еще день-два и начну по-настоящему требовать задания. А если не дадут, к Зернову пойду. Он-то настоящий друг, сразу поймет меня», — успокоил себя Костя и снова вернулся в блиндаж.

Вечером Александр Иванович, будто зная, о чем думает Костя, рассказывал:

— В первом батальоне убит радист. Рация вышла из строя, а в полковом взводе связи остался только один старшина, да и тот ранен. Все же он круглыми сутками дежурит у полковой радиостанции, а батальонная, видно, так и будет стоять без толку.

Фомин говорил об этом мимоходом в беседе с бойцами, но Костя не пропустил случая высказать свое желание:

— Александр Иванович, я помогу.

— Как же ты поможешь?

— Я же посещал радиокружок, делал приемник, его дядя Володя видел. Пусть он разрешит мне заняться рацией, я ее налажу.

— Разрешить можно, но рация — это не приемник, — заметил Фомин.

— Я понимаю… Но схемы читать нас учили, а руководитель говорил: принцип всех радиоустановок один и тот же.

Фомин посмотрел на Костю.

— Едва ли это так, но было бы хорошо восстановить работу рации первого батальона. Телефонная связь рвется без конца, не успеешь найти обрыв, как снова артналет…

Косте уже не сиделось:

— Разрешите, я сбегаю в первый батальон. Посмотрю и, может быть, там же налажу рацию.

— Тебе ведь командир полка запретил ходить на передний край, — напомнил Фомин.

— Я сам построил приемник и схемы читать умею. Александр Иванович, разрешите?

— Надо бы разрешить. Пусть парень посмотрит, а может, и наладит, — поддержал один из бойцов.

Фомин подумал и согласился.

— Ладно, только рацию надо принести сюда.

Вскоре Костя вдумчиво и с напряжением рассматривал крышку батальонной радиостанции, на которой была начерчена схема. «Так, это питание, это лампа накала, микрофон, сопротивление, а это что? Ага, понятно, это перевод на ключ, а вот эти пластинки — не пойму зачем, и тут еще четыре проводника, гнездо? Да, сложная штука, но все равно попробую включить», — рассуждал про себя Костя. Его обступили со всех сторон бойцы. Костя никогда не торопился, он унаследовал эту манеру от отца — делать все обдуманно, не спеша, а тут, как назло, много неясных вещей, и его охватило волнение, но он по-прежнему старался держать себя так, будто ему все ясно и понятно.

— Ого, смотрите, смотрите, моргает! — вырвалось у одного из бойцов. Он заметил, как вспыхнул красный глазок, освещающий шкалу приемного диапазона, но в ту же минуту этот глазок, тускнея, погас.

— И правда, что-то получается. Ай да Костя! — подбодрил второй боец. — Знает свое дело «хорошо и прочно».

Услышав эти восклицания, не усидел и Александр Иванович, подошел к столу, посмотрел на раскрасневшееся лицо Кости и сказал:

— Не мешайте, ложитесь отдыхать. Завтра снова пойдем на минирование.

Не успели бойцы прилечь, как их подняли по тревоге.

Всю ночь и день просидел Костя за рацией, но ничего, кроме вспышки красного глазка, не добился. Он даже забыл накормить голубя и вспомнил о нем, лишь услышав тоскливое воркование.

Когда вернулся взвод, Костя попросил у Александра Ивановича разрешение сходить в штаб полка к старшине взвода связи.

— Аккумулятор сел, надо новый.

— Отдохни, Костя, усни, проснешься — и тогда со свежей головой скорей найдешь причину, — посоветовал Фомин.

Но Костя не сдавался. Он упорно добивался своего. Однако и новый аккумулятор не помог. Расстроенный неудачей, Костя пошел консультироваться к старшине взвода связи.

— Ты что, радистом хочешь быть? — спросил старшина.

— Да, — твердо ответил Костя.

— Хорошее у тебя стремление, — одобрил старшина, — но прежде надо изучить радиотехнику, а так не выйдет. Вот скоро поправится командир взвода, он специалист по этому делу, три года учился на радиотехника, тот наладит. А пока почитай вот эту книжечку. Что не поймешь, приходи, спроси, помогу.

Сконфуженный и расстроенный, Костя только ночью вернулся в свой блиндаж. Уставшие бойцы и Александр Иванович крепко спали. Может быть, кто-нибудь и не спал, но Костя вошел тихо и старался не смотреть на лица бойцов, чтобы не встретиться взглядами. Он пытался прилечь, но не уснул. Зажег светильник, полистал книжечку, что дал старшина, и уже не мог спокойно смотреть на металлическую коробку рации, заключавшую в себе много сложных, пока еще непонятных для него загадок, и на странички со множеством неизвестных формул и схем.

От досады и беспомощности у него даже загорелись щеки, ему стало стыдно: а вдруг об этом узнает дядя Володя, Надя, Зернов?

Многодневные пожары так высушили землю, что каждый удар снаряда или бомбы вызывает в ней протяжный стон. И воины выскакивали из блиндажей и предпочитали быть на поверхности земли, чтоб не слышать этого жалобного стона. А раскаленный и насыщенный гарью воздух колебался и звучал, как связки беспорядочно натянутых струн. Скрежет, уханье, дребезжание, свист… И так изо дня в день. Человеческий слух воспринимал эти звуки как сплошной рев и вой. От них нельзя было избавиться ни в подвалах, ни в окопах, ни в блиндажах. Но защитники Сталинграда постепенно привыкали к ним и научились без особого напряжения разговаривать между собой. Как ни странно, но в таком водовороте можно было слышать не только беседы, читки газет, проводимые политработниками и командирами, но даже пение воинов. Соберутся где-нибудь в подвале и поют, поют старинные русские песни, веселые, современные боевые, строевые, походные…

Бронебойщик Михаил Зернов первое время смотрел на это с недоумением. Но потом заговорила в нем музыкальная душа. Потянуло к музыке. И он не вытерпел — пошел в Дом техники. Там, в подвале, под провисшим потолком, стоял большой концертный рояль. Ночью его нельзя было отличить от щебня и кирпича, сгрудившихся по углам. На нем был толстый слой пыли, осыпавшейся штукатурки. Под этим необычным чехлом он напоминал серое неуклюжее трехногое животное, упавшее на колени.

Зернов остановился перед ним в нерешительности, словно боясь, что при малейшем прикосновении рояль покачнется в этом тесном помещении и потолок окончательно рухнет.

Через подвальное окно падал свет догорающих корпусов заводского поселка. Зернов ступил в полосу света, смахнул рукой толстый слой пыли, осторожно поднял лакированную крышку. Рояль засверкал ровными зубами клавишей.

— Ну вот и хорошо, вот мы и снова вместе, — прошептал Зернов. В зеркале черного лака отразилось крупное лицо, заросшее щетиной.

— Ого, как оброс! Ну ничего, не на концерте. — И тут же вспомнил свою юность, школу, затем палубу корабля и просторы Черного моря. «С тех пор прошло всего два года, а кажется, как давно это было! Военные годы — длинные». Зернов ясно видит себя студентом консерватории, куда он поступил после демобилизации. «У вас талант, молодой человек, учитесь прилежней», — не раз говорил ему профессор. Но учиться не пришлось. Грянула война, и Зернов снова оказался на флоте, а потом и под Сталинградом. «Ничего, кончится война — заеду домой, а там опять в консерваторию!» В ту же секунду он вспомнил родную Сибирь, березовые рощи, таежные тропы. Как наяву, услышал рокотание реки, шум тайги…