В храме отец Жоэль тихо проскользнул в алтарь. «Господи… утиши скорби сердца моего, Ты знаешь искушения мои, дай силы претерпевать их, заступи и сохрани меня, ибо давит меня слабость моя. Если Ты не удержишь, отторгнешь меня от руки Своей, минуты не устоять мне. Ты — Лоза, я — ветвь Твоя, не дай иссохнуть мне, да не будет душа моя яко земля безводная Тебе…»

На мессу собралось немало народу, в основном, простецов, но были и несколько аристократок, среди которых аббат узнал госпожу д'Эпине, никогда не пропускавшую его проповедей. Отец Жоэль в предшествующие дни не обращался к пастве, хотя знал, что от него ждут слова об ужасном преступлении: прихожане несколько раз спрашивали его мнение, но он молчал. Сейчас тяжесть его души, скорбные мысли и плотские слабости вылились наконец в тихих словах.

— Дети мои… Земля наша переживает ныне лютые времена смуты и искушений бесовских. Святыни попраны и оплёваны, кощунствующий еретик сеет плевелы, драконовы зубы неверия и сомнений, аристократия превратилась в банду бессовестных стяжателей, в душах людских оскудевает любовь, и, воистину, Господь, придя, найдёт ли веру на земле? Мы чувствуем себя бессильными и слабыми, но это только наше малодушие, упадок духа, немощь души.

Сильная злая воля страшна нам. Крайним проявлением её будет преступление, но сила воли в преступлении — есть слабость. Насильник избирает жертвой женщину, грабитель нападает на беззащитного, вор ночью пробирается в дом без хозяев, убийца из укрытия производит свой зловещий выстрел, — в этом нет никакого мужества. В преступниках только подобие силы, но на самом деле это трусливые слабые люди, которые позволили порочным мыслям пленить свою душу, и позорно поддавшись им, выбрали преступления, свойственные только трусам.

Все мы чувствуем себя немощными, испуганными взрывом бесовских страстей на кладбище Невинных. Но наша немощь обманчива. Слово Господа гласит: «Сила Моя в немощи совершается». Эта немощь — только осознание своей слабости и понимание, что без Господа мы бессильны. Осознаем же это, и пусть дух наш устремится к Господу — и Господь укрепит нашу расслабленную волю, дав нам силы противостоять злу…

После службы, уже сняв столу, орнат и альбу, аббат, покидая ризницу, заметно приободрился. На душу снизошёл покой. Жоэль возблагодарил Господа и уже отдавал было последние распоряжения аколиту и церемониарию, как неожиданно остановился позади главного алтаря, заметив в укромной апсиде тень.

По воскресеньям, за поздней обедней, эта апсида всегда оставалась пустой. Жоэлю показалось, что он узнал фигуру в коричневом плаще, и раньше глаз это поняла душа. Он отдал ключи и двинулся к выходу. Пройдя мимо ниши, понял, что не ошибся.

В тёмном простенке между колонн стоял Камиль д'Авранж. Рядом сидел согбенный старик, который при приближении священника с трудом поднялся и рухнул на колени, прося помолиться о несчастном Роже. Заметив язвительный и напряжённый взгляд Камиля, отец Жоэль догадался, что его сиятельство пришёл сюда специально для встречи с ним, ибо жил д'Авранж неподалёку от Арен Лютеции, далеко отсюда, и ему проще было бы зайти в Сен-Медар. При этом одного взгляда на нервное лицо Камиля д'Авранжа хватило для понимания, что свои догадки Жоэлю лучше держать при себе. Граф искал встречи, слышал его проповедь, но исповедоваться явно не собирался.

Впрочем, Камиль лгал на исповедях ещё в колледже.

Не обращая внимания на желчную насмешку д'Авранжа, священник спросил старика, в чём его нужда? Деньги? Нет, тот сводил концы с концами, да вот беда, скрутило его, а ведь живёт поставкой дров ко двору. Аббат, стремясь оттянуть разговор с д'Авранжем, возложил руки на голову старика и помолился о его здравии. Тот приник к руке аббата и медленно пополз к выходу.

Жоэль же, обратившись к д'Авранжу, выразил радость встречи, правда, весьма умеренную. Граф презрительно бросил, что был лучшего мнения о его проповедях, но аббат, кажется, даже не расслышал его. Они вышли из храма. На площади Сен-Сюльпис, провинциальной и уютной, как и на примыкающих улицах Гараньер и Феру царили благодушная тишина и нежная сырость. Пахло немного орехами, старой древесиной, хвоей и чуть ладаном.

Они направились к Сен-Северену. Аббат жил к востоку от Сен-Жермен, на границе Латинского квартала, на rue Saint-Andrе-des-Arts, одной из узких улочек, словно созданных для неспешных прогулок среди уютных фасадов старинных домов. Аббат часто в часы досуга прогуливался по окрестностям, забредая в очаровательный двор Роан с анфиладой крошечных внутренних двориков, бывшей частью крепостной стены при Филиппе Августе.

Однако сегодня досуга у него не было. Они вошли в дом и расположились в гостиной. Полуночник испуганно шмыгнул под кресло и, недоброжелательно озирая оттуда гостя, даже зашипел, когда Камиль д'Авранж попытался приблизиться. Аббат удивился: кот не был пуглив и никогда не прятался от приходящих, но теперь было заметно, что Полуночнику мсье д'Авранж куда как не по душе.

Аббат сел, ожидая, пока Камиль заговорит, решив сам не начинать разговора. Но гость долго молчал, зло косясь на огонь камина.

— Я случайно вспомнил, проходя мимо, что ты служишь в Сен-Сюльпис, — лениво солгал д'Авранж.

Он развалился в кресле в позе излишне вольготной, и аббат понял, что это игра — Камиль всегда, даже в колледже, сидел напряжённо, чуть наклонясь к коленям.

— Домик маловат, но ты, как я посмотрю, совсем не беден, — насмешливо бросил он, оглядывая обстановку, лепнину потолков, мебель и портьеры. — А впрочем, я и забыл: твой клан никому из своих бедствовать не даёт.

Аббат молчал, внимательно слушая Камиля. Он знал, что разговор, начатый со лжи, не всегда потерянное время, и понимал, что д'Авранжу нужно было сильно нуждаться в нём, чтобы искать встречи. Сейчас он просто ждал, когда эта нужда проступит.

— Ты, как мне кажется, поумнел, Жоэль, не правда ли? Не суетишься, не суёшься с проповедями. Ваше поповское сословие любит лезть куда не надо, но ты, видимо, не шибко ревностен, — по губам Камиля д'Авранжа скользнула высокомерная улыбка. — Я это оценил.

Аббат не дал себе труда даже поклониться, но не сводил глаз с бывшего сокурсника. Его молчание начало нервировать д'Авранжа.

— Ты тут недавно сказал, что я ненавижу себя за совершенное и боюсь ада, а за эту боязнь — ненавижу себя уже до презрения, а презрение влечёт меня к новым безднам… Это красиво звучало. Это вздор, но звучало красиво. — Он помедлил, потом зло продолжил. — Теперь я понимаю, что тогда поступил правильно. Если ни чувственность, ни ум, ни таланты не в силах победить женщину, мужчина должен хладнокровно прибегнуть к насилию, ибо самолюбие требует, чтобы он остался победителем. Я брал женщин везде — в будуаре, во время вечерней прогулки, в парке и в почтовой карете… И поверь, очень немногие приходят от совершившегося в отчаяние. К тому же они полагают, что, если взяты силой, то не совершают греха. Да и каждый знает, что множество женщин только и мечтают об изнасиловании. Насилие для многих неизмеримо повышает наслаждение. Женщины всегда обожали меня.

На мгновение Жоэлю захотелось просто изувечить негодяя, но тут пламя камина внезапно разгорелось, осветив лицо д'Авранжа, постаревшее и осунувшееся, и аббат, напрягшийся было всем телом, расслабился. Гнев его угас. Неожиданно изменившимся, севшим и треснувшим голосом, почти шёпотом д'Авранж пробормотал:

— Все тогдашнее — просто нелепый случай, роковые обстоятельства, минутное помешательство. Я не хотел её смерти. — Он испуганно умолк, содрогнувшись всем телом. — Не молчи же, — уже почти взвизгнул д'Авранж.

Аббат пожал плечами.

— Случайность иногда вкрадывается в политические интриги, но не может быть ничего случайного в выборе чести или бесчестья. Зачем собственную низость выдавать за несчастное стечение обстоятельств? Ты одарён слишком большим умом, чтобы так заблуждаться.