— А вы хорошо знали мадемуазель де Монфор-Ламори?

— Нет, Элизу, её мать, знала, но девчонку…  — Она пожала плечами. — Хорошенькая вертихвостка, себе на уме. Мне казалось, она крутила голову молодому де Шерубену, но, по-моему, думала о другом.

— Говорят, она была обручена с кем-то.

— Я бы слышала, — проквакала графиня, но тут же и спросила, — или вы имеете в виду тайную помолвку?

Аббат кивнул. Старуха задумалась.

— А сведения достоверны?

— Знаю только, что мадемуазель заказала свадебное платье, и счёт за него потянул за пять с лишним тысяч ливров.

— И у кого заказала?

— Насколько я запомнил, у некой Аглаи. — Он замолчал, заметив, как напряглось лицо старой графини. — Вы знаете такую?

Старуха кивнула.

— Да, она одна с таким именем. Прекрасная портниха, но и запрашивает немало. Поразузнаю, что смогу, только не верю я в тайную помолвку. Чего ради-то? Разве что дурочка захотела пойти под венец с каким-нибудь нищим дворянчиком, так ведь не дурочка была, и крутилась среди особ высокого полёта. Да и за нищего собираясь, платье за пять тысяч не заказывают. Глупость несусветная. Ладно, время покажет. — Старуха, видимо, считала себя бессмертной.

Аббат тихо поинтересовался:

— Мне показалось, донна, что смерть мадемуазель де Валье… не очень расстроила вас?

Старая графиня не обиделась и не удивилась его вопросу.

— Если назвать кошку кошкой, то из некоторых совершенно несомненных данных я сделала вывод, что девица была откровенной потаскухой. — Аббат покраснел и опустил голову. — Но что это даёт? Кому-то всё это на руку, иначе серой бы не смердело…

— Вы полагаете, выгода? Но глупо и подозревать в подобном убийстве опекуна… Восемьдесят тысяч?

— Если не помнить о доме, то да…  — усмехнулась графиня.

— О доме? Но это же старая развалюха, — удивился аббат.

— Так оно и есть. Но участок земли с парком в сорок акров. А со дня моего приезда в Париж на моей памяти — уже шестьдесят лет — цены на землю не падали никогда.

Аббат напрягся.

— Стало быть, резон у ди Гримальди был?

Графиня пожала плечами.

— Трудно поверить. У меня тоже есть резон обогатиться, отравив своего зятя. Его безвременная кончина принесла бы моей дочери полмиллиона ливров. Но это отнюдь не означает, что я подражая Медичи, подсыплю мышьяку Жирару. Наличие резона — не повод для убийства.

— Не повод… ?

Старуха вздрогнула и испуганно посмотрела на него.

— Господи! Что с вами, Сансеверино?

Аббат, глядя в землю, задумчиво проговорил:

— Не повод для человека, боящегося Бога. Но… сколько их ныне? Не стоит город без семи праведников, верно, но для этих… слишком многих… чей образ действий продиктован их «разумом» и «логикой»… — Он тяжело вздохнул. — Для разума, лишённого страха Божия, наличие резона — это повод для убийства, мадам.

Старуха долго молчала, но напоследок всё же обронила:

— Если предположить, что это все-таки банкир…  — Она покачала головой. — Не складывается. Кто убил Розалин? Он же? Зачем? Убить девицу, чтобы озолотить Руайана? Какая трогательная заботливость! Это же как надо любить ближнего-то, — иронично хмыкнула она. — У банкира много забав, он глубок… Но мужеложником никогда не был, я бы слышала, а уж столь трепетно радеть о ближнем Тибальдо ди Гримальди и вовсе не способен, уверяю вас. Что ему за дело до Руайана, кроме того, что тот хранит деньги в его банке и является его клиентом?

Сен-Северен кивнул. Сам он ни минуты не подозревал Тибальдо. Он был явно ни при чём. Да, жемчуга этих убийств пока лежали в своих раковинах на дне морском. Тут аббат, заметив, как пошатывается Анри де Кастаньяк, торопливо подбежал к приятелю, причём, подоспел именно в ту минуту, когда прикрывая опухшие глаза платком, Анри, тяжело дыша, обратился к банкиру ди Гримальди.

— Тибальдо… простите… но… могу ли я попросить вас…  — Голос его звучал надсадно и жалостливо, и аббат подумал, что не сумел бы отказать Анри, даже если бедный Кастаньяк попросил бы подарить ему Нотр-Дам. Банкир участливо наклонил голову, словно заранее соглашаясь выполнить любую просьбу несчастного жениха своей бедной воспитанницы. — Я хотел бы… Вы позволите… взять из спальни мадемуазель… её портрет работы Водэ?

Тибальдо ди Гримальди несколько мгновений оторопело озирал де Кастаньяка, словно человек, уже смирившийся с необходимостью отдать на благотворительность тысячу ливров, и обнаруживший, что у него просят десять су.

— Dio mio! Анри, дорогой мой, — Банкир торопливо извлёк из кармана связку ключей и, сняв нужный, протянул его де Кастаньяку. — Слуги там рассчитались, старик дворецкий уехал в Амьен, горничная ушла… кажется, к графине де Реналь, кухарку я взял в свой дом. Берите всё, абсолютно всё, что будет вам памятью о Люсиль. Ключ занесёте моему привратнику, когда будете иметь время. У меня есть и дубликаты, так что не торопитесь. Но…  — он замялся, — вы уверены, что хотите этот портрет? Это же мазня…  — Он, извиняясь, развёл руки, растерянно глядя на Кастаньяка, но тут, поймав красноречивый взгляд герцога де Конти, досадливо шлёпнул себя по губам. — Ох, простите, я не подумал, это же память!

Анри де Кастаньяк, закусив губу, благодарно кивнул.

После похорон аббат вместе с сестрой де Кастаньяка отвезли едва стоящего на ногах Анри в карете Жоэля домой. Надо сказать, что проснувшись утром, несмотря на вчерашний хмель, Анри помнил сказанное аббатом, ибо слова, проронённые накануне отцом Жоэлем, неприятно оцарапали. По дороге с похорон Кастаньяк переспросил о сказанном. Отец Жоэль пошутил? Шутка у философов столь умеренна, что её не отличишь от серьёзного рассуждения.

К его удивлению, аббат весьма жёстко заявил, ничуть не стесняясь присутствием сестры Анри, что отчаяние является грехом смертным, а чрезмерная скорбь по ушедшим есть проявление слабости веры и греховное сомнение в мудрости Господа.

Сейчас, на трезвую голову, слова аббата казались Кастаньяку ещё более суровыми, чем давешние, и Анри растерялся. После погребения он собирался было в Шуази, ибо накануне поссорился с сестрой: та не выражала подобающей скорби о гибели Люсиль, но теперь и аббат явно был на стороне Флоранс. Что происходит? Сестра женщина разумная, но и самая разумная женщина — все равно женщина, зато Жоэль де Сен-Северен — муж наиумнейший, человек святой. Анри понял, что чего-то не понимает.

Аббат же строго повторил, что венчание Анри и девицы Паолин состоится после Богоявленской службы. Флоранс, услышав аббата, всплеснула руками и засиявшими глазами посмотрела на брата, Анри опешил, кинул на Сен-Северена больной взгляд, но ничего не сказал. Аббат на прощание поклонился сестре Анри и пообещал, что на днях заедет проведать приятеля.

Вечерняя служба в храме и церковные дела, отняв весь вечер, растянулись на следующее утро. Днём аббат вспомнил, что зван к маркизе де Граммон, но ехать не хотел. Впечатления предшествующих дней расползались. Он понял, что его подозрения просто вздорны. Шарло де Руайан получал прибыль от гибели Розалин, но мужеложник не мог осквернить девицу. Банкир не мог убить Розалин и зачем ему смерть Люсиль? Какое отношение к этим убийствам вообще могли иметь посетители салона маркизы де Граммон? Ему просто мерещится!

Но в памяти то и дело всплывала насмешливая фраза д'Авранжа, проступала его странная улыбка над гробом Розалин. Нет, аббат по-прежнему не верил, что его бывший соперник мог сотворить такое. Всяк грех глаголет, но убийство вопиет! Камиль не мог хладнокровно и продуманно убить. Он трижды распутник, но поднять руку на ближнего… Да и зачем ему? Жоэль не хотел верить. Ведь ужас совершающегося — не только в надругательствах, убийствах, но в людоедстве! Это предел распада…

Поразмыслив, отец Жоэль решил всё же поехать к маркизе. На людях тягостные мысли не так обременяли.

Гостями маркизы были в этот ненастный день Бриан де Шомон и Шарль де Руайан, и вправду простуженный, но уже выздоравливающий, обнимавший гриф небольшой изящной гитары, печальный Тибальдо ди Гримальди, Габриэль де Конти, видимо, накануне немало выпивший за упокой души несчастной Люсиль и сегодня страдавший с похмелья, и Реми де Шатегонтье, похожий на змею, которой изрядно отдавили хвост. Было заметно при этом, что его светлость герцог де Конти и банкир недовольны раздражением Реми и пытаются ублажить его, однако, безуспешно. При этом аббат заметил, что Брибри де Шомон по-прежнему всячески избегает герцога де Конти.