Теперь Марти насторожился, его правая нога напряглась, чтобы сделать первый шаг.

И тогда Чарли включил лазер. Луч описал дугу и упал на высохшее дерево. Оно исчезло. На том месте, где оно стояло, образовалась воронка в полметра глубиной и в метр шириной. Марти Мачино отпрыгнул назад и стал креститься.

– Игрушка, а? – яростно закричал Чарли. – Игрушка? Я сейчас отрежу тебе ноги! Перепилю тебя на две части!

– Что это, черт тебя…

– А ну-ка, давай отсюда! – Чарли снова включил лазер и направил его в землю в метре от Марти так, что луч плясал почти у самых ботинок Мачино.

Тот не стал дожидаться продолжения. Лицо его позеленело, и он кинулся наутек. Никогда еще Чарли не видел, чтобы кто-нибудь так быстро бегал. Все дальше и дальше, вниз в овраг. Вот он уже на той стороне, вот уже возле подстанции… Исчез. Чарли выкрикивал ему вслед проклятия, издевательски смеялся. Затем он понял, что от напряжения едва держится на ногах. Он на мгновение опустился на колени, чтобы унять дрожь. Только теперь до него дошло, как близок он был к тому, чтобы убить Марти. Будь он чуть более рассержен или чуть более напуган, он бы приподнял лазерный луч вверх и рассеял бы Марти на атомы. Только в самую последнюю минуту Чарли удалось овладеть собой.

Он поднялся, сунул лазер за пазуху и, больно прикусив губу, помчался к пещере. Надо предупредить Миртина. Марти бежал в ужасе, но он мог вернуться, мог шнырять поблизости. Оставаться здесь Миртину было небезопасно. Его надо перенести в другую пещеру. Пусть даже Чарли придется позвать друзей. Иначе Марти все равно разыщет его и выдаст ищейкам.

Чарли, спотыкаясь, вылез из последнего оврага и бросился в пещеру.

Но там никого не было.

В первое мгновение Чарли решил было, что попал не туда. Но на этом склоне была только одна пещера. К тому же он различил вырезанную лазером борозду. Пещера была та самая, но Миртин исчез вместе со всем, что у него было, – скафандром, набором инструментов. Что же произошло? Где он? Миртин не мог встать и уйти. Значит…

На полу пещеры Чарли увидел записку.

Это был желтоватый листок, небольшой и квадратный. Скорее всего, это была не бумага, а что-то вроде пластика. Перед глазами плясали каракули тот, кто нацарапал это, или не вполне владел своей рукой, или не привык писать по-английски.

"Чарли! Друзья наконец-то нашли меня. Очень жаль, что не удалось попрощаться, но я не знал, что они придут так скоро. От всего сердца спасибо тебе за все то добро, которое ты мне сделал. Теперь о том, что ты у меня позаимствовал, – оно твое. Я не сержусь за то, что ты взял его.

Береги его. Научись чему сумеешь. Только не вздумай показывать кому-нибудь другому. Обещаешь?

Старайся смотреть на все вокруг широко открытыми глазами. Пытайся познать мир и помни о том, что человек не может быть вечно одиннадцатилетним. Тебя ждет замечательная жизнь. Нужно только стремиться и дерзать. Совсем скоро люди отправятся к звездам. Хочется думать, что ты будешь среди первопроходцев и что скоро мы снова встретимся.

Миртин."

Чарли перечитывал записку десятки раз. Затем осторожно сложил ее и спрятал под рубахой рядом с лазером. Провел пальцем босой ноги по полу пещеры. И громко крикнул:

– Я рад, что товарищи нашли тебя, Миртин. Я рад, что ты не сердишься на меня за лазер.

Затем, упав на жирную почву, он горько заплакал. Давно он уже не плакал так, как сейчас.

– Итак, за нами наблюдают две инопланетные расы, – констатировал Том Фолкнер. – Какая честь!

– И они также следят друг за другом, – сказала Глэйр. Она стояла у зашторенного окна в спальне Фолкнера, бесстыдно нагая, опираясь на костыли. Сделала шаг, затем еще один, и еще. С каждым днем ноги ее становились все крепче, но она не спешила радоваться. – Ну, как у меня получается?

– Прекрасно! Ты в отличной форме.

– Я спрашиваю не о своей форме. Я спрашиваю о том, как я хожу.

– Отлично, – рассмеялся Фолкнер. Он подошел к ней и провел рукой по спине. Повернув Глэйр к себе лицом, он сдавил пальцами ее упругую грудь и прошептал:

– Я готов поверить в то, что это все настоящее. Я люблю тебя, Глэйр.

– Меня? Ужасную тварь с далекой планеты, прибывшую сюда в летающей тарелке.

– Все равно я тебя люблю!

– Ты безумец!

– Весьма вероятно, – улыбнулся Фолкнер. – Но пусть тебя это не тревожит. А ты любишь меня, Глэйр?

– Да, – прошептала она.

Самым странным было то, что она не лукавила. Все началось с ощущения жалости к этому землянину, запутавшемуся в сетях собственной психики, и благодарности. Он казался таким одиноким, таким беспокойным, таким смущенным. Немного тепла и утешения – вот в чем он нуждался, а умение утешать и было главным талантом Глэйр. Жалость и благодарность никогда не составляли прочной основы для любви, даже между представителями одной расы. Она не ожидала, что из этих чувств может развиться нечто большее. Но по мере того как он все больше продлевал свой отпуск по болезни, чтобы не разлучаться ни на один день, она и сама начала привязываться к этому землянину.

Неудачи хотя и согнули его, но не сломали. По сути своей он не был таким слабовольным, каким казался на первый взгляд. Пьянство, отчаянные приступы жалости к самому себе, самобичевание – это были следствия, а не причины. Стоило все перевернуть с ног на голову, а так оно и случилось, как в нем обнаружилось счастливое, здоровое, цельное начало. Как только Глэйр открыла это, он для нее перестал быть сломанной вещью, нуждающейся в ремонте. Она признала в нем равную ей во всем личность.

Разумеется, между ними лежала пропасть. Когда он родился, ей, по земным меркам, было уже сто лет. Она должна прожить еще несколько сот лет, после того как он умрет. Она испытала в своей жизни гораздо больше того, что он мог бы себе представить. Даже землянин средних лет по сути был безгрешным ребенком рядом с самым невинным из дирнан, а Глэйр была далеко не невинной.

И значит, физическое их единение было нереальным. Глэйр испытывала удовольствие в его объятиях, но, главным образом, это было удовольствие доставлять наслаждение, сопровождавшееся слабой, малозначительной пульсацией ее внешней нервной системы. То, чем она и Фолкнер занимались в постели, забавляло ее, но не затрагивало глубин естества. Конечно, она не давала ему об этом догадаться.

Она знала женщин, которые таким образом развлекались с домашними животными. Однако Фолкнер был для нее гораздо большим, чем домашнее животное. Несмотря на преимущество в возрасте и опыте, несходство природы и все остальное, что их разделяло, она испытывала к нему теплую, настоящую привязанность. Сначала это ее удивляло, потом она привыкла, и даже радовалась этому, но со временем вместе с мыслями о расставании к ней пришла тревога.

– Пройдись еще раз по комнате и сядь, – сказал он ей. – Только не перенапрягайся.

Глэйр кивнула, схватила костыли и попыталась пересечь спальню. Волна слабости прокатилась по телу в середине пути, но она обождала немного и благополучно добралась до кровати. Повалившись на нее, Глэйр отбросила костыли.

– Ну как твои ноги?

– Все лучше и лучше.

Он помассировал лодыжки и икры. Она лежала на спине, расслабившись.

Шрамы и синяки, которые еще недавно обезображивали ее лицо, уже исчезли.

Она снова была лучезарно прекрасной, и это ей нравилось. Фолкнер как-то особенно целомудренно гладил ее тело – это совсем не напоминало прелюдию к любви.

– Так чем же заняты две галактические расы? – спросил он. – Расскажи мне подробнее.

– Я уже и так открыла тебе слишком многое.

– Дирнане и краназойцы. Кто из вас первым добрался до нас?

– Никто не знает, – сказала Глэйр. – Каждая из сторон настаивает на своем приоритете. Все это произошло так много тысяч лет тому назад, что теперь и не разобраться. Мне кажется, что все-таки мы здесь оказались раньше, а краназойцы вторглись в чужие владения. Но может быть, я просто поддаюсь пропаганде.